Так он лежит, пытаясь сделать вид,
что вовсе не боится. но посуда
в стенном шкафу грохочет.
Но гром, как и положено, гремит.
И молния, и молния, паскуда,
а дождь не начинается — не хочет,
а ночь — повсюду.
Так он лежит, себя не узнавая,
и думает: а если — шаровая?
Когда он был ребёнком, шаровой
боялся каждый, будто шаровые
летали взад-вперёд над головой.
Такое было время: время храбрых.
Рассказывали в лагере мальчишки
о том, что каждый знал не понаслышке:
как к брату тётки деверя, студенту,
на комсомольской всесоюзной стройке
БАМ, то есть, как раз не бам, а
байкало блин амурской магистрали
в строительный вагончик среди ночи
влетела шаровая.
Ну натурально
шаровая
молния
с футбольный мяч,
а может, с волейбольный.
Да брешешь.
Да ей богу.
Влетела,
осмотрелась
и не тронула.
Но время храбрых поросло травой,
и молнии как будто отступили,
и больше не мелькают в новостях.
О, мудрая, слепая, злая сфера,
ты слишком много ведаешь о нас
и брезгуешь трусливым нашим мясом.
Так он лежит, пытаясь сделать вид,
что убоялся, грезя в полусне,
как в комнату влетает яркий мячик,
а комната на пятом этаже.
И он не признаётся, что уже
давно не мальчик,
никогда не мальчик.
