Он, триедин, спускался на заре в эдем уездный за расстригой-мартом.
Здесь из лазури, ветра и азарта кроил мой мир крестов и сизарей –
звенящий мир капелей и дождей, церквушек, облепиховых настоек,
мир новостроек, строек, перестроек, монастырей, брусчатых площадей.
Он судьбы шил из тысячи причин двойною нитью веры и безверья.
И облаков задумчивые перья ронял на стёкла зданий и машин.
Укутывал в туманы древний град и, кто бы знал, скрывал ли он дорогу?
Но бог был мудр, а, значит, слава богу за путь вотще, в ничто и наугад.
Переполняла странная печаль отца и сына и святого духа,
и наливал он память-медовуху на посошок в колодезный грааль.
В бездонном небе таяли дымы. Архангел, так на дворника похожий,
делил на проходимцев и прохожих сбежавших от тюрьмы и от сумы.
Мир сотворённый – буен, юн, жесток – плыл в пустоте с чудным названьем Лета.
И бушевало время над планетой, и я ему противился, как мог...
