Поэты русской эмиграции о Второй мировой войне
Их было много, русских эмигрантских поэтов. Их было несколько «волн». И, разумеется, Вторая мировая война нашла в их творчестве своё отражение. Но отражение это было совсем иным, нежели у поэтов советской формации. Они и понятно, – те и другие видели и понимали происходившее сообразно своим убеждениям, воспитанию, среде пребывания. Но что любопытно! – подчас даже стопроцентные противники большевиков, не допускавшие никаких компромиссов в отношении советского режима, забывали на миг всё творившееся и творящееся зло во имя одной огромной общей победы. И тогда рождались такие строки:
Над облаками и веками
Бессмертной музыки хвала –
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла.
Сияет солнце, вьётся знамя,
И те же вещие слова:
«Ребята, не Москва ль за нами?»
Нет, много больше, чем Москва!
Этими стихами откликнулся на взятие Берлина «первый поэт эмиграции» Георгий Иванов. Тогда, весной 1945 года, очень сильны были в среде русских изгнанников суждения о том, что теперь, после победы над фашизмом, настанет, наконец, тождество России Белой и России красной, что пройдет еще немного времени, и все вернется на круги своя… Георгий Иванов если и не разделял подобного оптимизма, то все же ясно и остро ощущал: по окончании войны мир необратимо изменился, близки перемены и на родине.
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть, и были – только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы –
Может быть, и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.
Знаю – там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова… И тогда начну
Различать в тумане и его страну.
Близко по настроению к этому маленькому шедевру Иванова стихотворение поэта–белогвардейца, казака, героя гражданской войны, Николая Туроверова с символичным названием – «Товарищ». Написанное в 1944 году, оно с предельной точностью свидетельствует о наметившемся сближении двух враждебных сторон русского духа, культуры, самой жизни:
Перегорит костёр и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.
Нет, не мученьями, страданьями и кровью –
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.
С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?
Обоих нас блюла рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.
Тогда с тобой мы что–то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за отчизну умереть?
Да, порой так и происходило: представители Белой эмиграции и советские военнопленные, бежавшие из германских лагерей, сражались с гитлеровцами в одних партизанских отрядах – в Италии, Франции, на Балканах… Правда, после войны и тех, и других нередко ждали иные лагеря – советские. И всё же в разгар Второй мировой у огромного числа русских эмигрантов, даже тех, кто имел к коммунистам свой особый, непрощаемый счёт, чувство родины перекрывало собой все иные душевные порывы и мысли. И пусть в какой–то момент по–разному решили для себя вопрос сотрудничества с немцами генералы Краснов и Деникин, пусть различными путями в отношении Сталина и Гитлера пошла русская военная эмиграция, не следует считать принявших «немецкую сторону» предателями. Родине они не изменяли, а советский режим в их глазах был много хуже гитлеровской оккупации.
Поэт Владимир Смоленский, в прошлом – солдат армии Врангеля, на глазах у которого красные когда–то расстреляли отца, выразил подобные чувства предельно искренне, обратившись к родной земле с жестокими и сильными стихами:
Ты в крови – а мне тебя не жаль.
Ты в огне, а я дрожу в ознобе…
Ты жила во лжи, труде и злобе,
Закаляла и сердца, и сталь.
Ты людей учила не жалеть.
И своих детей не пожалела,
Ты почти что разучилась петь,
Помнишь ли, как раньше райски пела?
Как же мне теперь с тобою быть,
С горькою моей к тебе любовью?
Вновь земля твоя набухла кровью,
Ран не счесть и горя не избыть.
Защищаясь сталью и хулой,
Бьёшься ты, кольцом огня объята,
Страшное сияние расплаты
Полыхает над твоей землёй.
Страшная расплата за грехи,
За насилие над человеком,
За удары по сомкнутым векам,
Вот за эти слезы и стихи.
Мне тебя не жаль – гори, гори,
Задыхайся в черных клубах дыма.
– Знаю я, что ты неопалима,
Мать моя, любовь моя – умри!
Нет пощады, падай до конца,
Чтобы встать, уже весь мир жалея,
Чтобы в мире не было светлее
Твоего небесного лица!
Бывали у русских эмигрантских поэтов и совсем уж грустные, апокалипсические настроения. Тот же Георгий Иванов, обращаясь к России, победившей Гитлера огромным, сверхчеловеческим напряжением народных сил, писал строки, странным образом соотносящиеся с днём сегодняшним:
Теперь тебя не уничтожат,
Как тот безумный вождь мечтал.
Судьба поможет, Бог поможет,
Но – русский человек устал…
Устал страдать, устал гордиться,
Валя куда–то напролом.
Пора забвеньем насладиться.
А, может быть – пора на слом…
…И ничему не возродиться
Ни под серпом, ни под орлом!
Ощущение глубокой трагичности современной эпохи в полной мере было присуще одному из талантливейших поэтов «второй волны» русской эмиграции Ивану Елагину. Представитель поколения Ди–Пи*, он из России был заброшен войной в Германию и Польшу, долгое время жил с семьёй в лагере для перемещённых лиц. Им Вторая мировая война воспринималась именно как апокалипсис, предвестие будущего конца земной истории:
Уже последний пехотинец пал,
Последний лётчик выбросился в море,
И на путях дымятся груды шпал,
И проволока вянет на заборе.
Они молчат – свидетели беды.
И забывают о борьбе и тлене
И этот танк, торчащий из воды,
И этот мост, упавший на колени.
Но труден день очнувшейся земли.
Уже в портах ворочаются краны,
Становятся дома на костыли…
Там города залечивают раны.
Там будут снова строить и ломать.
А человек идёт дорогой к дому.
Он постучится – и откроет мать.
Откроет двери мальчику седому.
Есть среди «военных» стихотворений Елагина одно, заслуживающее особого внимания. Написанное за проволокой лагеря «Платтлинг», где тысячи бывших советских подданных, разными путями оказавшихся за рубежом, в английской зоне оккупации, ждали своей участи – то ли выдадут на уничтожение в сталинских лагерях, то ли позволят остаться на Западе – оно удивительным образом, всего несколькими словами, объединёнными в рифмованные фразы, передает весь смысл жертвенного пути солдата:
Что останется? Ржавчина свалок,
Долгий голод, рассказы калек…
И подумают дети, что жалок
Был прославленный пулями век.
Что им скажут какие–то числа
Покоробленных временем дат
Там, где криво дощечка повисла
Над твоею могилой, солдат?
И никто не узнает, что душу
Ты отыскивал в черном бою,
Там, где бомба хрипела: «разрушу»,
Там, где пуля свистела: «убью»…
Где прошёл ты, весь в дыме и пепле,
В дыме боя и пепле седин,
Там, где тысячи гибли и слепли,
Чтобы солнце увидел один…
Образ солдата, что «душу отыскивал в черном бою» мог возникнуть лишь у поэта,
пережившего и советскую безбожную действительность, и нечеловеческий «новый порядок» фашизма. И вот, казалось бы, – ну, что там эмигранту, которого на родине ожидает лагерь или пуля, жалеть о потере своей страны? С точки зрения современного расчетливого «переселенца» – всё это глупость несусветная. Но те, прежние эмигранты, покидавшие родину не по своей воле, а силою обстоятельств, для которых Россия и Советская Россия были понятия совершенно не сходные, они рассуждали иначе. И любовь к потерянной земле была у них отнюдь не показушная. Потому и писал Иван Елагин, глядя на победный проезд американских танков весной 1945 года, расписанных названиями чуждых городов и штатов:
И чёрт ли нам в Алабаме?
Что нам чужая трава?
Мы и в могильной яме
Мёртвыми, злыми губами
Произнесём: «Москва».
* Поколение Ди–Пи – поколение перемещённых лиц (по–английски displaced person, сокращённо произносится как «ди–пи»). Это понятие связано с тем, что в годы Второй мировой на территории западных стран, подконтрольной нацистской Германии оказалось до 10 миллионов человек, задействованных в принудительном труде или высланных (выехавших) из родных стран по разным (в том числе и по политическим) мотивам. Множество бывших советских граждан, составлявших численность Ди–Пи подверглось принудительной репатриации. Некоторая часть, получив беженский статус, осталась на Западе, избежав репрессий. Несколько лет эти люди провели в лагерях временного пребывания. К началу 1950–х годов они уже разъехались по миру: от Германии до Австралии...
Другие статьи в литературном дневнике:
