***По совести, я начинаю эту статью со смешанным чувством... Как книгочей и синефил, я – профи, то есть читаю книги и смотрю фильмы с профессиональным прицелом, как критик: не сочинить ли мне статью «под впечатлением»? А тут подряд три книги и два фильма на «холокостную» вроде бы тему, но под каким-то новым, странным углом: с точки зрения не жертв, а палачей. Представьте себе!
Еврейский мальчик Шмуль, гибнущий в газовой камере вместе с немецким мальчиком Бруно, сыном коменданта лагеря смерти (роман и фильм «Мальчик в полосатой пижаме»). Каждый из этих романов вызвал сенсацию и стал бестселлером во всем читающем мире, хотя сочинены они писателями из разных стран, возникли в разных языках и культурах, хотя в нашу эпоху тотального глобализма и в нашей «глобал виллидж» это, вероятно, уже не играет принципиальной роли. Автор «Мальчика в полосатой пижаме» Джон Бойн – ирландец, автор «Чтеца» Бернхард Шлинк – немец, а лауреат сугубо французской Гонкуровской премии Джонатан Литтелл – вовсе не француз, хотя и пишущий по-французски, а американец еврейского происхождения, страстный поклонник лучшего – 10-часового - фильма о Холокосте «Шоа», но критически относящийся как к иудаизму в целом, так и к израильской политике в палестинском вопросе в частности. Означенные книги разошлись в переводах по всей Европе и Америке, а две из них, воспроизведенные на экране, стали достоянием десятков миллионов зрителей. Да и сами писатели – идейно и стилистические очень разные, но что поразительно – просматривается какая-то общая тенденция. Начну с маленького шедевра Джона Бойна «Мальчик в полосатой пижаме» - роман вышел миллионным тиражом на тридцати языках, во многих странах стал бестселлером, но все равно больше известен по одноименному фильму Марка Хермана. Честно, его моральная концепция мне показалась немного сомнительной: почему я должен сострадать коменданту лагеря из-за того, что его сын, которого безумно жаль, по несчастной случайности (или авторскому произволу) попадает в газовую камеру, а комендант, когда до него всё доходит, сходит с ума? Сам сюжетный драйв немного надуманный, хотя сам прием - супер, а литература - вся прием: дружба через колючую проволоку между мальчиком-смертником и сыном коменданта, пока ребята не делают подкоп, и немецкий мальчик Бруно, переодетый в полосатую форму, оказывается на территории лагеря. И надо же так случиться, именно в день облавы, когда всех узников, предварительно раздев (лагерная униформа пригодится для следующей партии), загоняют в газовую камеру. При всем неправдоподобии сюжета (такого ни разу не случалось), я понимаю этот роман как своего рода притчу – всё надо испытать на собственной шкуре, чтобы понять великую трагедию Холокоста. И все равно моральная концепция под вопросом: мое сочувствие жертвам, а не палачам, пусть они и оказались по воле или произволу автора в роли жертв. Или прав Шекспир: «Средь собственного горя мне краем сердца жалко и тебя»? Но не до такой же степени, чтобы сочувствовать коменданту лагеря, а я ему поневоле сочувствую, хоть и сопротивляюсь. Такова сила искусства. Или смысл этой притчи притча: весь мир – потенциальные евреи? Не знаю, не знаю... Выпяченный в фильме образ надзирательницы уравновешен в книге размышлениями авторского персонажа Михаэля Берга, который узнает о прошлом своей возлюбленной только когда начинается суд над ней, и тень прошлого отбрасывает огромную тень на их бывшее и утраченное счастье, отравляет и разъедает его. «Что делать нам, новому поколению, с ужасными фактами истребления евреев? – размышляет Михаэль Берг. - Нам нельзя претендовать на понимание того, что нельзя понять, нельзя пытаться с чем-то сравнивать то, что не поддается никаким сравнениям, нельзя задавать лишних вопросов, потому что спрашивающий, даже если он не подвергает пережитые ужасы сомнению, заставляет говорить о них вместо того, чтобы, содрогнувшись перед ними, оцепенеть в стыде, сознании своей вины и в немоте. Жизнь наша многослойна, ее слои так плотно прилегают друг к другу, что сквозь настоящее просвечивает прошлое, это прошлое не забыто и не завершено, оно продолжает жить и оставаться злободневным. Я все понимаю. Возможно, я написал эту историю, чтобы избавиться от нее, хоть избавиться от нее не могу». Нет, лучше бы я не ходил на этот фильм с оскароносной актрисой в роли надзирательницы Ханны, а ограничился чтением романа. В книге, кстати, затрагивается и тема тривиализации Холокоста в культуре: «Фотографии Аушвица и других концлагерей и свидетельства выживших застыли в виде расхожих клише». И это несмотря на то, что чем дальше от нас Холокост, тем эта трагедия все сильнее нас достает: как могло такое случиться в середине прошлого века? В прошлом году музей в Освенциме принял рекордное число посетителей 1 миллион 400 тысяч: поляки, англичане, итальянцы, израильтяне, немцы, французы, американцы (список составлен по частоте посещаемости). Евреев среди туристов, побывавших в Освенциме, - меньшинство. Или такие вот цифры. С каждым десятилетием делается все больше и больше фильмов на вроде бы историческую «холокостную» тему: 5 – в 50-е, 11 – в 60-е, 21 – в 70-е, 30 – в 80-е, 50 – в 90-е годы, а в нулевые по теперь и вовсе рекорд – зашкаливает за 60! Включая самый последний – «Во тьме» Агнешки Холланд, номинированный в этом году на «Оскара» в категории неанглоязычных фильмов. И среди этих фильмов (не говоря о многочисленных книгах) есть такие прекрасные европейские ленты, как «Пианист», «Жизнь прекрасна», «Черная книга», «Фальшивомонетчики» - в разы лучше разрекламированного «Списка Шиндлера», да простит меня Стивен Спилберг. А не есть ли все эти сюжетные и моральные извороты – своего рода реакция на переизбыточность и неизбежные порою спекуляции на «холокостных» сюжетах, которые превратились в своего рода индустрию? Объяснить можно что угодно, но как говорится, понять – не значит простить. Я говорю о сдвиге, о смещении внимания, интереса и даже сочувствия от жертв к палачам. Самый яркий пример этой, на мой взгляд, все-таки аморальной тенденции – роман «Благоволительницы» Джонатана Литтелла, который я читал, признаюсь, с отвращением и, не будь критиком, бросил бы на десятой-пятнадцатой странице. Одно только описание «Бабьего яра» чего стоит... В жанре воспоминаний палача, садиста и извращенца Максимилиана Ауэ. Наворочено черт знает что: в юности герой совокупляется со своей сестрой-двойняшкой в музее на гильотине, а за невозможностью продолжать с ней отношения, становится гомосеком и носит под эсэсовской формой женское белье. Герой мучим кошмарами, не различая, где бред и где реал, его психика и его организм окончательно разлаживаются. Пожалуйста: «Угроза – особенно в смутные времена – кроется в обычных гражданах, из которых состоит государство. По-настоящему опасны для человечества я и вы». Таким образом, жертвы и служители нацизма уравнены. Среди рецензий на этот хорошо написанный и одновременно мерзопакостный роман я обнаружил короткий отзыв входящего в моду русского прозаика Захара Прилепина, который сокращу вдвое: «...Это отвратительный, чудовищный, воистину ужасный роман — не в смысле исполнения, оно безупречно, — а в смысле содержания... Есть определенные возрастные ограничения на книги или кино. Так вот, сочинение Литтелла не рекомендуется читать при жизни. Это лучше вообще не знать”. © Copyright: Юлия Гайд, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
