Обидно за Бориса(см. комментарии) http://www.inliberty.ru/blog/2329-Yazyk-pod-sudom 16.06.2016 ЯЗЫК ПОД СУДОМ О некоторых предметах, затронутых ниже, мне случалось писать уже не раз, в том числе в современном украинском контексте. Есть, однако, серьезная причина, заставляющая меня вернуться к роли русского языка в Украине и его предполагаемой дальнейшей судьбе в этой стране. Поводом на этот раз послужил ряд заявлений поэта Бориса Херсонского, прямо затронувшего эту тему в нескольких записях, сделанных им в фейсбуке. Оборот, который приняла дискуссия, вынудил меня воздержаться от участия в ней на месте происшествия, но остроумие на лестнице — вещь непобедимая. Поскольку дискуссия была вполне публичной, я полагаю себя вправе приводить цитаты. Я чуть было не назвал Херсонского русскоязычным поэтом, живущим в Украине, но это будет неверно, с некоторых пор он пишет и по-украински. Чему я могу только позавидовать: мое собственное знание украинского, который я очень люблю, не позволяет мне пользоваться им с достаточной свободой, и после нескольких попыток я это занятие, устыдившись, бросил. Очевидно, однако, что со стороны Херсонского этот шаг был, по крайней мере отчасти, политическим. Потому что он неожиданно объявил русский язык языком врага. Не в стихах, где ролевая игра позволяет и не такое, а прямо от своего имени. Все было, конечно, не так примитивно, приводить большие куски у меня просто нет места. Было сделано послабление: дескать, есть хороший русский язык, скажем, у Пушкина (это у автора «Клеветникам России»?), и есть плохой, скажем, у Сталина или Путина. И поэтому отношение ко всему языку в целом у лояльного жителя Украины, в том числе поэта, однозначным быть не может. Одно дело, когда человек просто пытается представить нам сложившуюся ситуацию по возможности объективно, и с фактами спорить трудно: у русского языка в Украине действительно есть проблемы, они связаны с бесспорным подъемом национализма в стране, и война их только усугубила. Но речь не об этом: Херсонский видит в русском языке проблему для себя лично и для всех его носителей и выдвигает в его адрес претензии. Если попытаться ужать эти его претензии до короткой формулировки, он полагает, что этот язык «болен», что он «портится», и такая эволюция, на его взгляд, может быть чревата гибелью языка. К подобным тезисам у меня столько претензий, что я даже не знаю, с чего начать. Но лучше я предоставлю слово ему самому и начну с чистой лингвистики — вот цитата, переведенная мной с украинского. «Я считаю, что язык как способ коммуникации может быть болен. Более того, он может умереть — ведь есть же так называемые мертвые языки! Существует достаточно много «языковых болезней», наиболее распространенная — суржик, сленг преступных группировок, неграмотность. Язык может претерпевать значительные социальные и культурные деформации. Одну из таких деформаций претерпевает (надеюсь, перетерпит и выздоровеет) русский язык. Ложь и агрессия, носителем которых он все чаще становится, — это вирус, против которого не существует лекарств кроме смены режима и течения времени. Есть достаточно много людей, которые пишут и разговаривают на здоровом языке. Так в эмиграции сохранялся литературный язык, когда русский язык подвергся деформациям во времена большевиков (т. н. «новояз» Оруэлла)...» С метафорами, из которых это высказывание большей частью состоит, спорить нет смысла, но я позволю себе возразить на те пункты, что возражению поддаются. Прежде всего, термин «болезнь» прямо применим исключительно к живым объектам, а к неживым и тем более абстрактным — лишь в переносном смысле, и иногда этот смысл настолько натянут, что рвется, как в данном случае. Языки действительно «умирают», но совсем не от тех диагнозов, которые приводит Херсонский, а просто с исчезновением и ассимиляцией их носителей — что русскому в ближайшую сотню-две лет никак не грозит, а дальше загадывать бессмысленно. Парадоксальным образом те языки, которые, надо полагать, имеет здесь в виду Херсонский, хотя и именуются мертвыми по традиции, на самом деле самые живые из всех когда-либо существовавших: латынь эволюционировала в целую семью романских языков, санскрит — индийских и т. д. Что касается так называемого суржика, то этим словом обычно именуют целую сеть переходных диалектов от украинского к русскому, это совершенно обычное явление, четкие границы между языками, как правило, — результат этнических чисток на границе между государствами-нациями, именно таким способом Греция в свое время истребляла на своей территории македонский. Любой диалект с точки зрения своей коммуникативной функции ничем не хуже того языка, которому государство посредством штыка и кнута присваивает звание «правильного». Не говоря уже о том, что в Украине на нем говорят миллионы людей, для них это именно родной язык, и я бы дважды подумал, прежде чем объявлять его порчей. Суржик, кстати сказать, порой может преподносить крупные сюрпризы: именно на суржике, хотя не на том, который имеет в виду наш критик, одному человеку некогда пришло в голову написать монументальную поэму, и результатом стала «Божественная комедия», написанная на локальном тосканском диалекте — произведение ничуть не хуже того, что пишет Херсонский или, скажем, я. Шекспир, конечно же, тоже писал на суржике, невообразимой смеси английского, франко-норманнского, древнескандинавского и т. д., а с тех пор эта «порча» в английском только усугубилась. «Литературный» язык, который Херсонский ставит в пример диалектам и сленгам, — это, как правило, такой же диалект, только искусственный, стандартизированный государством для своих канцелярских нужд. Его словарь минимален, выразительные средства крайне скудны, и в первую очередь он служит потребностям государственного аппарата и бюрократии, для которых унификация, стрижка под одну гребенку и снижение эмоционального уровня до нуля имеют первостепенное значение. И я лучше не буду здесь вдаваться в тонкости моего отношения к мумии эмигрантского языка, столь любезной моему уважаемому оппоненту, — хотя бы ради сохранения цивилизованного тона дискуссии. Уж с этой окаменелостью я, проживший в эмиграции практически всю сознательную жизнь, знаком не понаслышке. Но, конечно, критика русского языка в устах Бориса Херсонского мотивирована далеко не одними лингвистическими соображениями, какими бы неубедительными они мне ни казались. Политика здесь на поверхности, и с ней у меня еще меньше согласия. Позволю себе привести еще одну цитату. «Я декларирую свое отрицательное отношение к российскому милитаризму, который, к сожалению, влияет на русский язык. Эти вещи не следует путать. Язык тут, казалось бы, страдалец. Как и его верная спутница — русская литература. Я мог бы забыть, что русская литература почти всегда о войне или рядом с войной. Забыть об одах Ломоносова и Державина, забыть о том, что даже христианство здесь превратилось в воинский культ (сим победиши). Стереть ластиком "Дневники писателя", забыть о славянофилах... Но зачем мне забывать: Альцгеймер еще не постучал в мою черепную коробку. Вот тут-то самое рискованное заявление. Огромный пласт военных, победных текстов имеет инерцию, во много тысяч раз усиленную трансформатором телевидения и кинематографа. Эта инерция — ливневый шквал, камнепад — деформирует, а не реформирует ментальность. Ошибка думать, что тысячи текстов такого рода не портят язык. Если бы я жил в России, я был бы в "пятой колонне". Но я — гражданин Украины. За четверть века независимости я ни разу не приходил в восторг от правительства, даже в дни первого Майдана, хотя сердце мое было с Майданом, а не с ОМОНом. Но быть "пятой колонной" здесь в дни необъявленной войны стыдно. Я могу перечислить язвы украинского общества. Но сначала пусть прекратит литься кровь и перестанут звучать выстрелы. Все». Прочитав это, естественно, начинаешь судорожно вспоминать, что такое специфически милитаристское обнаружил Борис Херсонский в русской литературе. Ну да, один из главных романов называется «Война и мир», но не винить же Россию в нападении на нее Наполеона. Ну да, есть еще военные рассказы и повести того же Толстого, но это, пожалуй, и все, что приходит на ум — разве что еще «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова из того фонда, который вообще есть смысл считать литературой. Претензии к Ломоносову и Державину вообще смешны, в любой развитой литературе таких победных од не счесть. И никакой камнепад ментальности не формирует, ее уродует телевидение, монополизированное деспотизмом, — не язык, а способ пропаганды. Немецкий язык оказался в свое время приспособленным для пропаганды не хуже, и английский времен колониализма — тоже. Что до милитаризма, то в английском его, даже на беглый взгляд, куда больше, чем в русском, — хотя бы потому, что корпус литературы больше. Напоминать ли о хрониках Шекспира, шедеврах литературы, прославляющих захватническую войну на чужой территории? Мне в любом случае кажется, что Борис Херсонский пытается оправдать точку зрения, не подлежащую оправданию, но его аргументы настолько наивны, что мне отчасти стыдно их опровергать, хотя я мог бы посвятить этому опровержению десятки страниц. По лингвистике и философии языка написаны тысячи работ, и ввязываться в споры по поводу языковых проблем, не овладев этим знанием, — бессмысленно. Тут даже самое совершенное владение языком ни на секунду не аргумент, в противном случае мы считали бы себя биологами только потому, что мы биологические объекты, и физиками — потому что мы физические тела. Я считаю, что Украина имеет полное право на независимость и выбор союзников. Я считаю, что агрессия России против Украины — национальный позор, изгладить который из обоюдной исторической памяти будет нелегко. И я считаю, что все граждане свободной Украины имеют право на свой родной язык — на тот, который они сами считают родным, в том числе гагаузский, болгарский и все виды суржиков — как восточных, так и западных, о которых почему-то все критики языка молчат. Потому что, если Борис Херсонский даст себе труд подумать, его атака направлена также против миллионов украинцев, для которых русский, пусть и с диалектными особенностями, является родным, и говорят они на нем с детства, а не по заданию Кремля. И такая атака равносильна любым другим нападкам на человеческие атрибуты, которые сам объект критики не в состоянии или почти не в состоянии контролировать и менять — расу, пол, сексуальную ориентацию и религию. Даже религию, если на то пошло, поменять легче, чем родной язык. Очень хочется думать, что Херсонский все же не это имел в виду. И уж совсем непонятны мне заключительные слова приведенной реплики, слишком они напоминают одиозную формулу «моя страна, права она или нет». В нашей защите нуждаются не государства, а люди. В первую очередь — от своего собственного государства. Не в последнюю очередь хочу заметить, что я тут задет лично. Я родился в Украине, прожил там много лет, я с тревогой слежу за ее судьбой и желаю ей добра и возможности избежать нежеланных и болезненных объятий чересчур возомнившего о себе соседа. Но русский язык — это мой язык, я получил его в дар не от какого бы то ни было государства, а от своих родителей, от русскоязычного общества и, конечно, от великой литературы (не путать с «литературным» диалектом). Я прожил десятки лет в обществе, где языки свободны, и ни на минуту не перестал дорожить собственным. Я — гражданин США, во многом по убеждению, потому что по выбору, а не по случайности судьбы, каковой является гражданство для подавляющего большинства из нас. Но я прекрасно понимаю, что есть ценности, имеющие приоритет перед любыми гражданскими и национальными, и надеюсь навсегда остаться верным этому приоритету. -------------- ИЗ комментариев: Александр Самарцев · Киев Olena Anatol · КПИ live Vano De Bodhidharma · Лаборант в Лаборатория «Маршак» © Copyright: Борис Рубежов Пятая Страница, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
