Мир о дожде. светлана чернышова
Родилась в 1972 в городе (тогда ещё посёлке) Большой камень, Приморского края. Где жила и работала до недавнего времени. Медик, психолог, автор одной книги стихотворений. Имеет публикации в журналах «День и Ночь», «Урал», «Интерпоэзия» и других, становилась лауреатом в российских и международных поэтических конкурсах. Живёт в Севастополе.
Мир о дожде
* * *
Камлание грозы, нашествие воды,
последний переплеск небес в пугливой птице.
Дождь с моря солит впрок вишнёвые сады:
хозяйствует, клокочет, пузырится.
И в день такой, (ура!) ни пляжа, ни гостей,
нет даже новостей – хороших и не очень.
Сидеть себе молчком, вишнёвым табачком
дымить, стишки строчить и обнаружить к ночи –
всё – милый плагиат, всё писано давно…
но кем? когда? – никак не вспомнить, и неслышно
нырнуть из дома в сад, как будто в мир иной:
под бродсковский фонарь.
под чеховские вишни.
* * *
столько судеб ведомо чайной мгле…
горы отражаются в пиале,
и не разглядеть ничьего лица –
поволока мяты и чабреца.
не смотри, не надо – не искушай.
ложкой мельхиоровой мглу мешай:
горные отроги то вверх, то вниз,
разошлись две жизни, потом сплелись…
и, опять над бездной, за сотни лет,
кто-то видит в треснувшей пиале
горы, свет… и – ни одного лица –
буйнотравье мяты и чабреца.
* * *
поцелуй метафору в лоб, положи метафору в гроб.
пусть забудется до поры в плесневелой тиши норы.
после жизни напишешь всё. а пока крутись колесом,
глубоко задыши, не в счёт, ощущая, как день течёт
меж вещей, вчерашних борщей – не задумывайся: «зачем?»
и одна, посреди ночи сядь, и, вслушиваясь, молчи:
что там? песня отплытия?
или ветер небытия?
или чей-то прохладный лоб о метафоры бьётся гроб?
* * *
на заброшенной даче, где с музой гостишь,
под портвейн и картошку на сале
ударована библиотечная тишь –
впрочем, это уже написали.
пахнет сыростью слёзной прогнивший матрац,
но сквозняк рано утром свежеет,
и у музы – в стекле затуманенных глаз –
кареглазых стрекоз мельтешенье.
и покуда жильё зарастает быльём,
то пыльцой укрываясь, то пылью,
я молчу о своём, ты молчишь о своём…
так о чём мы с тобой говорили?
не привить мандельштамовку к слому эпох:
мелки завязи душ одичавших.
снова муза роняет болезненный вздох,
и, присев на раздолбанный ящик,
замолчишь,
чтоб сглотнув сладковатую грусть,
ощутить, как сиротство – с блаженством:
вырождение сада, вырождение муз
и земное своё
вырожденство.
* * *
грузная продавщица из сельмага
в грустную заворачивала бумагу
сельдь-иваси.
продавщица рыхла, селёдка ржава…
знаешь что? не пинай-ка державу
по неприглядному заду.
сядь у окна, закуси
ржавой селёдкой имперскую водку.
дачный поселок нагруженной лодкой
в небытие отплывает по Ейке –
какой уж тут Стикс.
лунный пейзаж (абрикосы и сливы)
в рамке оконной висит некрасиво –
кайся, молись
августу златоустому в облике продавщицы,
что по дороге извилистой мчится
в светлый мирок: удобстванаулице-кухня-чат
нет на лице её жертвенной боли –
нимб несуразный и руки в рассоле
прелестями добиблейскими мироточат.
ХУРМА
Максиму Жукову
сквозняк листает комнаты, и в них,
как если перелистывать страницы,
мелькают нарисованные птицы
на потолке и тюлях снеговых;
в открытое окно спешит июль,
бегут по стенам солнечные зайцы…
мальчишка, оседлав скрипучий стул,
вопит, вопит, что полчища китайцев.
ему сестрица: «замолчи, дурак!»
и громче, громче из-под пальцев гаммы,
и мама, улыбаясь, моет раму.
неужто до финала будет так?:
и свет, и день, и птичьи голоса,
сквозняк листает светлые дороги.
но ты уходишь, и однажды сам
дописываешь вместо эпилога:
в окне застыла вечная зима,
на желтом фото замирают люди…
- такая вот, дружок, печаль хурма.
- что говоришь?
- я говорю: хурма
лежит на блюде.
* * *
…голос, как войлок душен и мягок..
– кто ты?
– я – бог созревающих яблок,
яблони в август несу.
– яблони?? нет, ни за что не поверю –
вросшие в землю, недвижны деревья,
это от ветра яблок качание, дрожь на весу.
глянешь однажды – и, правда – нет сада:
пустоши, мертвой петлёй – автострада.
блеклый пейзаж, не зима и не лето…
что это?
сон?
– да. засыпай…
голос душен и мягок,
маленький бог созревающих яблок
яблони с птицами спящими
в август несёт.
* * *
говорила мне бабка – не спи на закате…
сплю, и видится как наяву:
в старомодных ботинках, поплиновом платье
над землей незнакомой плыву.
разверзаются тучные облаки мая,
разлетается лиственный гул,
вижу: внуки мои – не Иван и не Марья
по тенистой дорожке бегут,
ах ты, господи… и угостить ведь их нечем!
хоть бы пряник – синицей в руке!
и смеются они, и лепечут, лепечут
что-то мне на чужом языке.
леденцовою мятой полощутся травы,
алым варевом льется закат.
где кровинки мои... может, это – Варшава?
Сидней? Прага? Ганновер? Хальштатт?
и всё дальше их лица, и голос всё глуше,
и несёт меня ветер от них.
разбуди меня - вынь, будто перышко - душу.
я прошу... разбуди,
разбуди.
* * *
это Врубель повсюду малюет сирень –
осыпается ночью на землю, как дождь
и творит, и кудесит повсюду сирень
на холсте наших будней, что неба серей.
эта боль его белым, индиго вокруг
разверзается искрами, брызжет росой
будто рай на земле
он персидский,
рязанский?
какой? да и незачем знать.
пусть сиреней-архангелов строй
вдоль заборов меня на работу ведёт.
затеснится в груди, разрывается до позвонков --
жизни, смерти сладчайшему отзвуку не прекословь.
может, снова любовь?
да, конечно, она. что ж еще?
это Врубель беличьи кисти полощет –
гремит водосток,
разбухает под солнцем сирень,
разрывается до позвонков.
http://www.mk.ru/seteratura/2015/09/27/mir-o-dozhde.html
Другие статьи в литературном дневнике:
