10. 07. 2024
Ушла из жизни Мариам Чайлахян, дочь академика Михаила Чайлахяна, прозаик, соиздатель альманаха "Маски". Другом ее семьи был Владимир Владимирович Рогов.
Фрагмент ее воспоминаний:
В 50- 60-ые годы к нам часто приходил поэт-переводчик Владимир Владимирович Рогов. Он был влюблен в Армению. Мы заслушивались его рассказами о театре и общении с великим стариком, так он называл художника Мартироса Сарьяна.
Характер у него был вспыльчивый. На своем опыте знаю, как легко он обижался.
Правда, так же легко и мирился. Но на папу никогда не гневался. Помню, уже второй час ночи, М.Х. из своего кабинета входит в столовую, тушит свет и говорит:
- Пришла телеграмма от Бога, пора домой.
- Сейчас, сейчас! – живо отвечает поэт, - у меня тут зуб разболелся.
И смотрит на недопитую бутылку коньяка. Так повторяется раза два, и только когда коньяка остается на донышке, зубная боль утихает, и он светло и приветливо прощается с хозяевами дома. Если бы посмел кто другой тушить свет и говорить про телеграмму, представляю себе что было бы…
Однажды, когда Владимир Владимирович листал том Шекспира, присланный нам шотландцем Макмилланом, мой муж спросил:
- А Вы, наверно, на девяносто процентов знаете английский как русский?
- Нет, Араик, - серьезно ответил Рогов, - на девяносто восемь.
И он вправе был такое сказать. В шестимесячном возрасте Рогова вывези в Китай, и до восемнадцати лет он жил заграницей.
Так что английский язык был для него родным. Прекрасный стилист, он читал лекции и вел практические занятия по стилистике языка в МГУ. Он переводил английских поэтов Возрождения, романтиков, стихи и прозу Эдгара По.
Своими литературными учителями Рогов считал Ивана Кашкина и Сергея Шервинского, но в еще большей мере – Валерия Брюсова. В его переводах мы читали стихотворения Роберта Браунинга и пьесы Юджина О.Нила.
- Однажды я проснусь знаменитым, - с грустной иронией говаривал Рогов после какого-нибудь удачного перевода. В этом мне слышалось одновременно и ощущение своей творческой силы и горькое чувство несправедливости в расстановке литературных критериев в тогдашнем обществе.
Не знаю, в какой момент он заинтересовался армянской культурой ( а потом и влюбился в нее, стал ее адептом и не будет преувеличением сказать – последователем брюсовской традиции перевода армянской поэзии).
Он оказался достойным продолжателем соработничества армянского и русского поэтического общения. С помощью подстрочника, который сдела моя мама Тамара Чайлахян, он переводил Аветика Исаакяна. Удалось издать книжку, маленькую, но полноценно представлявшую поэзию Исаакяна. Рогов любил говорить маме: «Вы мой Макинцян», вспоминая Паоло Макинцяна – поэта, переводчика, лингвиста, делавшего подстрочники для Валерия Брюсова, когда тот готовил уникальную книгу «Поэзия Армении». Продолжалась тут и работа Блока над Исаакяном. Простую музыку души перевести всегда трудно, ее надо услышать в себе. Рогов услышал. Ему удалось передать тонкий лиризм и философское насыщение поэзии Исаакяна.
Сама история издания этой книжечки очень в стиле Рогова.
Почти десятилетие рукопись переводов пролежала в редакции, дело не сдвигалось по разным причинам с мертвой точки, и тогда Владимир Владимирович решил идти ва-банк. Он написал, что так как его переводы не нашли соответственного отклика в сердце редактора, он намерен изучать турецкий язык, а своего сына Мартироса, названного в честь любимого художника Мартироса Сарьяна переименует в Талаат-пашу. Реакция редактора, сразу оценившего всю зловещую грандиозность шутки, была молниеносной. Книга была представлена к печати и в скором времени издана.
Одно стихотворение из этой книги мне особенно близко, может быть, потому, что мне довелось побывать в Равенне, в этом благодатном, тихом, несмотря на паломничество многочисленных туристов, месте, где все располагает к задумчивому созерцанию и где сквозь тысячи километров, отделяющих Италию от Армении, увидел Исаакян слепительные вершины вечного Арарата.
В РАВЕННЕ
На седовласый Арарат
Век опускался, точно миг,
И уходил…
Видал снега его не раз
Пред смертью поколений ряд
И уходил…
Пора, чтобы на миг и ты
Вознес к его сиянью взгляд
И уходил…
Книга вышла в Ереване в издательстве «Айастан» в 1975 году. Помню, как мы с моим супругом Араиком молодой счастливой парой вместе с мамой и папой пошли на вечер Рогова, где он читал свой перевод поэмы Исаакяна «Лилит». И так велико было обаяниепоэта и его талантливого переводчика, что мы решили: если у нас родится дочь – назовем ее Лилит, именем женщины, в которую был влюблен весь мужской род. И у нас родилась дочь, и мы назвали ее Лилит. Владимиру Владимировичу младенец очень понравился – ресницы опахала, курчавые волосы… Чуть не опрокинул коляску, вглядываясь в малютку, потирал руки:
- Как переводчик я польщен!
Я не знаю, как началась дружба Рогова с семьей Сарьяна (дружба-поклонение «великому старику»), но длилась она долго в плоть до ухода великого художника и милой, чудесной его супруги Лусик Лазаревны.
Мне запомнился один эпизод из шестидесятых годов нашей жизни. Насколько я помню, это был как раз 1965 год, последняя прижизненная выставка Мартироса Сарьяна в Москве. Помню зал, выставочный зал на Кузнецком, в первом ряду сам художник, его близкие, мои родители. И на том вечере был Рогов. Он читал на армянском «Ес им ануш Хайастани» Егише Чаренца:
Моей Армении слова,
Что солнца пыл хранят. Люблю!
(перевод В.Рогова)
Для Черенца это было признание в любви за пять минут до расстрела.
Вдруг Владимир Владимирович забыл слова, дрожащей рукой провел по лбу. Гробовое молчание. Я видела, что он бы предпочел расстрел этому гробовому молчанию, и тут Сарьян привстал и подсказал ему. И Владимир Владимирович блистательно дочитал до конца. Гром аплодисментов.
Как-то раз Рогов принес нам глиняную табличку с изображением Арарата.
- Догадайтесь, что самое главное в этой картине.
Мы молча улыбались.
- Я писал ее рядом с Сарьяном.
Так же трепетно произносил слова «Я писал свои картины рядом с Сарьяном» известный мастер, теперь уже сам варпет Александр Григорян.
Я хотела стать художницей, но не стала. Однако траектории судьбы – странная штука. Невысказанная любовь тоже имеет свои права. Нашу младшую дочь я родила 16 февраля – в день рождения Мартироса Сарьяна и Владимира Рогова.
И вот Анна стала живописцем. Она глубоко почитает Мартироса Сарьяна как своего заочного учителя. А наша старшая дочь Лилит – литератор. Она переводит и сама пишет. Ее институтский учитель поэт Лев Озеров, создавший большую серию «Литературных портретов без рам», послушав ее эссе «Портрет», сказал:
- Надо же, я слышу голос самого Сарьяна.
В этом эссе уже наша семейная история о портрете моего отца, деда Лилит академика Михаила Христофоровича Чайлахяна работы Сарьяна.
Рогов в честь Сарьяна назвал своего сына Мартиросом и обосновывал это так:
- Представляете, попадает сын в компанию армян. Его спрашивают: «Как тебя зовут?» - «Мартирос». – «Ты – русский?» - «Да!» - Немая сцена восторга. И рюмка коньяка Мартиросу обеспечена.
Владимира Владимировича я запомнила вдохновенно яростным, ликующим, умеющим быть благодарным и внимательным. Порой обижающимся на раздражающие нелепости бытия, а потом снова возвращающегося в состояние радостного жизнетворчества.
Он просто оглушал своей талантливостью. Помню, он как-то сказал:
- Когда мне скучно, я пишу сонеты.
И это не было рисовкой. Духовное, творческое усилие было его естественным состоянием. В моей памяти он таким и остался – готовым к дружескому общению и яростным спорам, иногда преднамеренно разыгрывающим конфликт, чтобы потом мирно обрести гармоническое взаимопонимание.
Мне посчастливилось представить эти воспоминания на празднике, посвященном юбилею литобъединения «Магистраль» - там часто выступал с чтением и лекциями Рогов. На вечере была ученица Владимира Владимировича Елена Лазарева, для которой мое выступление явилось неожиданностью, и она благодарила меня за счастливую встречу. Елена сама стала знатоком языка и прекрасным педагогом, и велика ее любовь к памяти дорогого учителя.
Мы поместили в 10-м номере «Масок» сонеты Роговы и его пьесу «Венецианский армянин». Пьеса состоит из четырех сцен и написана в жанре драматической поэмы с посвящением – памяти жертв 1915 года. Год написания 1965 – 50-летняя годовщина геноцида.
Другие статьи в литературном дневнике:
