22. 01. 2023
Из этой книги: РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ Давид поет перед Саулом I в далях отзываются и тают, звезды в замешательстве слетают, мы, как дождь, идем, и расцветают земли, где проходит звонкий дождь. Расцветают девушки, как сад, вея ароматом неотвязным (разве устоишь перед соблазном?), и мальчишки у ворот стоят, умолкая с любопытством праздным. Арфа вспомнит обо всем едва ли, в странствиях моя игра сдала, — о мой царь, как ласк твоих алкали, как в страстях ночей изнемогали юные прекрасные тела! Струны до сих пор еще во власти прошлого. Но стоны темной страсти чья бы арфа повторить смогла? II перед жизнью громкою твоей я сегодня ничего не стою: так сойди же с трона и разбей арфу, утомленную тобою, — дерево, с которого сорвали все плоды, — теперь сквозь ветви зримы дней еще не наступивших дали, но они, увы, недостижимы. С арфой засыпать — мое ли дело; посмотри на эту руку, царь: думаешь, что ей октаву тела юной женщины не взять, как встарь? III нет, ты власть мою не превозмог. Снова слышит песнь мою округа, и на землю ранний холод лег. Сир я, ты потерян, и мы вместе в облаках твоей гневливой мести, и, вцепившись яростно друг в друга, наши души заплелись в клубок. Чувствуешь, как нас преобразило и как плоть становится душой? Только бы нас, царь, не разлучило; старость — я, ты — молодая сила, — мы взлетаем, чтобы стать звездой! Наказ Иисуса Навина река плотину сразу мощью всей, Навин свой голос, преисполнен гнева, в последний раз обрушил на вождей. Сметал он тех, кто до сих пор храбрился, сковал их жесты, охладил их пыл; казалось, рокот в тридцать битв скопился в его устах; и он уста раскрыл. Как под Иерихоном, скаля зубы, весь многотысячный собор затих, но только в нем самом гремели трубы, расшатывая стены жизней их, и наземь рушились они со стоном, как если бы, заставив вздрогнуть высь, единовластно, как под Гаваоном, он солнцу закричал: остановись! И Бог пошел, напуганный, как раб, и солнце, как фонарь, держал над сечей людских племен, покамест не ослаб, — так захотел сей пастырь человечий. Да, он — старик, давно согбен и сед, казалось, что уже конца заждался в свои преклонные сто десять лет. А он стоял — и вражий стан шатался. Он градом пал на виноградник пышный: — Чем Богу поклянетесь? Боги ждут, столпясь вокруг, когда их изберут. Но вас за выбор сокрушит Всевышний. И рек с высокомерием вершинным: — Мой род и я, мы чтим Его указ. И крикнули все разом: — Помоги нам и укрепи нас в выборе сейчас! Но он ушел, как прежде одинокий, в свой прочный город на горе высокой, и плащ его мелькнул — в последний раз.
Уйти ото всего, что окружает и льнет, и ускользает от тебя, что вещи, как в потоке, искажает, и нас, и отраженный мир дробя; что даже в миг прощанья осаждает, вонзая в нас свои шипы, — уйти, и что почти не замечал, и что подчас от глаз таилось в будничности фона, вдруг разглядеть вблизи и примиренно и с поздним состраданьем в первый раз понять, что надо всеми отчужденно простерлось горе и пытает нас с младенчества до гробовой доски. И все-таки уйти, — как из руки рука, — уйти, и поминай как звали, уйти — куда? В неведомые дали, что, радужным посулам вопреки, пребудут как кулисы: сад, стена ли — от всех твоих метаний далеки; и от чего — уйти? От несмиренья, от сущности своей, от нетерпенья, от тайных упований и тоски — и все, чем полон, в чем твое начало, все это вдруг отбросить, и презреть, и одинокой смертью умереть. Но этого ль твоя душа алкала? Гефсиманский сад Он поднимался из последних сил, седей маслин, седеющих на склоне, — и лоб, покрытый пылью, погрузил в горячие и пыльные ладони. Путь завершен. И впереди — конец. Уйти — но я уже ослеп, плутая, и как скажу я, что ты есть, отец, когда нигде не нахожу тебя я? Не нахожу тебя: в себе самом, ни в камне, ни в тени маслин — ни в ком. Я одинок, и ни души кругом. Скорбящих утешал я, твой посол, и ты меня и укреплял и вел, ты — выдумка. О как мой крест тяжел!.. А после скажут: ангел снизошел. При чем тут ангел? Нисходила ночь, листву листая в густолистой кроне, ученики ворочались спросонья. При чем тут ангел? Нисходила ночь. Подобна ста другим, что наступали и уходили прочь. В ней стыли камни, в ней собаки спали — о смутная, о полная печали, заждавшаяся утра ночь. Нет, к себялюбцам ангел не слетает, не станет ночь великой ради них. Предавшие себя и всех — таких не признают отцы и вырывают в проклятьях матери из чрев своих. Пиета омыла, робко опустив ресницы, — по-юношески крепкие, они белели в волосах моих, как птицы в терновнике; теперь на них взгляни... На тело, знавшее одни печали, как в ночь любви, гляжу я в первый раз. Мы вместе никогда не возлежали и потрясенно бодрствуем сейчас. Твои запястья, мой любимый, в ранах не от моих укусов окаянных. Открыл ты сердце, и меня ведет единственный к тебе отверстый вход. Но ты устал. Увы, к моим устам прильнуть устами ты не устремился. Исус, Исус, когда же час наш сбылся? Как странно суждено погибнуть нам. © Copyright: Алла Шарапова, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
