Последний виноград Зевксиса

I

Зевксис, как ни досаждали ему птицы, всё же не мог отказаться от своего вполне законного желания: спокойно, не спеша, изобразить лежащие в корзине грозди синего винограда.
До крови исклёванный алчными клювами, среди холстов, растерзанных этими чудовищно нетерпеливыми птицами, щуря глаза, воспалившиеся от дыма, которым он тщетно пытался их отогнать, он не прерывал своей работы, и, глядя на него, можно было подумать, что во всё более густой мгле, где распадались формы, где стирались краски, он различает нечто, превосходящее и форму, и цвет.

II

Иногда он давал себе передышку. Садился в нескольких шагах от своего треножника, в окружении дроздов, орлов и других хищных птиц, которые, едва лишь он прекращал писать, сразу же успокаивались и, казалось, даже задрёмывали: грузно нахохлившиеся, пахнущие едким помётом, издающие время от времени неясный клёкот.
Он думал, как бы ему подняться с места и подойти к холсту совершенно беззвучно, — так, чтобы пространство снова не опрокинулось, мгновенно наполняясь хлопаньем крыльев и многоголосым хриплым криком.

III

И как же он был поражён в тот предвечерний час, когда, рывком вскочив на ноги, схватив кисть, обмакнув её в красную краску — уже начинается всегдашняя эта толкотня, этот яростный гомон! — он вынужден был признать, что на этот раз (он почувствовал, как его рука задрожала) птицы не обращают на него внимания.
Всё же он снова, как прежде, стал рисовать виноград. Две грозди, две почти целиком видимые грозди — там, где ещё вчера безошибочные удары клювов растрепали бы до последней нитки любое место, сохранившее хоть капельку краски.

IV

Впрочем, эти тяжёлые грозди не имели ничего общего с теми подделками, которыми он, бывало, пытался обмануть мировой голод. Тогда он набрасывал — ах, как же он был наивен! — ягоды в синюю и розовую полоску, и другие, кубической формы, и совсем иные, похожие на межевого бога, тонущего в огромной бороде. Напрасный труд! Замыслу не хватало времени даже на то, чтобы обрести очертанья. Мысль пожиралась в самый момент её возникновения, её вырывали прочь из его руки, пытавшейся приблизиться к холсту. Как будто в бездонной природе этих полосатых виноградин, этих твёрдых шестигранных костей, которые, как казалось, кто-то, состязаясь со случаем, бросал на стол, таились некие мраморные грозди, сладостные для птиц.

V

Теперь ему ничто не мешает. Он может делать свои грозди всё более правдоподобными, манящими, покрывать ягоды нежным налётом, столь чудесно оттеняющим на фоне соломенной корзины их золотой, с голубовато-серым отливом, цвет.
Он осмелел настолько, что вновь, как в прежние времена, ставит перед собой настоящую корзину с виноградом.
Время от времени воробей или дрозд — это в самом деле дрозд? — садятся на её обод, но он спугивает их движением руки, и те больше не возвращаются.

VI

Долгие, долгие часы, наполненные молчаливым трудом. Птицы снова летают над домом, чертя высоко в небе большие круги, а когда они пролетают рядом с Зевксисом, который пишет свою картину на террасе, то остаются столь же безучастны, как если бы задели крылом куст чабреца или камень.
Однажды, правда, на соседних крышах собралась пёстрая стая попугаев и удодов, поднявшая громкий, пронзительный и, как ему показалось, гневный крик, но спустя какой-нибудь час, точно приняв решение, все эти попугаи, удоды, дрозды разом снялись с места и улетели.

VII

Что же произошло? Он теряется в догадках. Разве он забыл, как выглядят ягоды, разве он разучился желать, разучился жить? Едва ли. Приходят гости, смотрят. «Какой же прекрасный виноград!» — говорят они. И даже: «У тебя ещё ни разу не получалось так красиво, так похоже».
А может, думает он, я спал? И это был сон? В то самое время, когда птицы терзали мои пальцы, пожирали мои краски, я просто дремал, свесив голову на грудь, в углу полутёмной мастерской.
Но почему тогда он не спит сейчас? В каком мире он пробудился? Отчего он с таким сожалением вспоминает эти дни борьбы и страха? Отчего ему хочется бросить живопись? И больше того: чтобы её вовсе не было на свете?

VIII

Зевксис ходит по полям, собирает камни, потом, бросив их, возвращается в свою мастерскую, берёт в руки кисти; он вздрагивает всем телом, когда какая-нибудь птица стрелою подлетает к корзине и выщипывает ягоду. Тогда он выжидает, он подходит к окну, смотрит, как выбирают крышу для отдыха большие перелётные стаи, проплывающие далеко-далеко в вечернем свете, который обращает гроздь закатного солнца в голубую пыль.
Странная птица прилетала вчера на его подоконник. Разноцветная, серая. Глаза смотрели хищно, а лицо было тихой водой, в которой отражаются облака. Может быть, она приносила какую-то весть? Или вселенское ничто и есть этот комок перьев, топорщащихся в разные стороны, когда клюв пытается найти докучное насекомое?

IX

Что-то вроде лужи — последняя картина, написанная Зевксисом после длительных размышлений, незадолго до смерти. Лужа, мимолётное воспоминание о поблёскивающей, тихой воде — и, склонившись над ней, можно было различить светлые тени ягод: так дети видят среди листвы причудливый смутно-золотистый контур грозди на фоне ещё не погасшего вечернего неба.
К этим светлым теням подступают другие, чёрные. Но стоит опустить руку в зеркальную гладь, всколыхнуть эту воду, и тени птиц смешаются с тенью винограда

Ив Бонфуа
Перевод Марка Гринберга

Другие статьи в литературном дневнике:

• 28.02.2009. По обе ладони
• 25.02.2009. Свет зари вечерней...
• 23.02.2009. Мы в ответе...
• 20.02.2009. А может, это был ты?..
• 15.02.2009. Последний виноград Зевксиса
• 12.02.2009. Ночь
• 07.02.2009. Вдохновение и интерес...
• 05.02.2009. Работа...
• 03.02.2009. Меняющимся ключом
• 01.02.2009. Южная зима