Лёгкий характер Дмитрия Мельникова
Сердечно поздравляю Дмитрия Петровича Мельникова с выходом долгожданной третьей книги. И то сказать, от «Иди со мной» (2001) до «Родной речи» (2006) прошло всего пять лет, а нынешнего «Лёгкого характера» (2021) пришлось ждать все пятнадцать. Зато и книга получилась великолепная – триста страниц отборных, чисто мельниковских магических зарисовок о жизни и смерти. Магических, даже если речь идёт о самых простых людях в самых простых ситуациях.
*
Она жила на двадцать семь рублей,
столь щедро наградил её колхоз,
за холод и за голод на земле,
за сорок лет работы на износ.
Я вышел утром в хлебный магазин,
она стояла на своём крыльце
и подозвав, дала мне апельсин
со сдержанной улыбкой на лице.
Огромный, ароматный, он блестел
на солнце круглым боком золотым,
я знал: живёт старуха в нищете,
она своей стыдится нищеты
и не пускает никого домой,
поскольку в доме нету ни шиша,
и, поражённый щедростью такой,
я прошептал «спасибо» – и сбежал.
И до сих пор, мне кажется, бегу,
прижав тот тёплый апельсин к груди,
и нечем отдариться дураку,
прости меня, Филипповна, прости.
**
Сразу скажу о том, что неподготовленного читателя может попросту придавить своей силой и тяжестью. Смерти в поэзии Дмитрия Мельникова действительно много, скажу больше – смертью она пропитана насквозь. И это, с точки зрения поэта, абсолютно логично. Только смерть придаёт смысл человеческой жизни, только смерть является той точкой отсчёта, по отношению к которой человек выстраивает своё – до обидного краткое – земное существование.
*
Как если бы я не погиб на войне кентавров,
как если бы не отъехал за Ахерон,
я клянусь говорить вам правду и только правду –
ваша честь, Хирон,
благородный суд работы мистера Свифта
разве я спасу себя, излагая кривду?
На советской "свеме" запечатлён мой мир,
я скопировал время красным, как комбижир
шквальным огнём, в котором плавает бром –
ваша честь, Хирон,
я был полон идей и в ботинках хлюпала лимфа,
я принес по воде с берегов Олимпа
новые струны для старой цитры,
я придумал новые гимны, но в остальном, увы,
блистательные гуингмы, я был таким же, как вы,
и надо мною – всё тот же телесный закон,
ваша честь, Хирон,
нежным, как телячья пашина,
я поставил памятник из силумина,
грубым
я вырезал губы из дуба,
каждой скво
я воздал по заветной мечте,
ничего
не оставив себе в пустоте,
но спасибо,
что слушал меня живого,
одного – от убитых когорт,
Thank you, bloke, как сказал бы насмешник Хогарт,
я сказал бы
Lord.
**
Стихи Дмитрия Мельникова моментально поражают своей восхитительно прочной кладкой. В них нет пустот и нет пустословия. Удивительно тонкий слух и блестящее владение словом позволяют поэту на белом листе создавать свою живую удивительную вселенную. И в этой вселенной, пока мы есть, смерти нет. А есть любовь, которая одна только и придаёт смысл всей жизни.
*
Здесь пробки на дорогах. Если ты
ещё способна оставлять следы,
дойди до Климентовского пешком,
там чёрным обрамлённые снежком,
две тени обнимаются упрямо,
и скованы желанием одним,
и рваный парашютный купол храма
раздут над ними воздухом ночным.
Там нас никто не знает всё равно,
и мы целуемся без страха,
и встав на лапы задние, в окно,
на нас глядит огромная собака.
У мусорки сидит, зажмурясь, кот,
над ним вороны машут кулаками,
и Пятницкая улица плывёт
и прыгает под нашими ногами.
Нам никогда не будет тридцати,
мы неподвластны старости и смерти.
Двадцатый на исходе. Леди Ди
въезжает в свой тоннель на аль Файеде.
**
К концу двадцатого века мы стали потихонечку становиться заложниками телевидения и радио: «в квартиру зайду – глядь, дома Никсон и Жорж Помпиду». Поэтому появление в стихах Дмитрия леди Ди не случайно. Но и до неё были прекрасные, вдохновляющие и недосягаемые образы. И смотрите, какой потрясающе вкусный язык у Мельникова, когда он об этом пишет. Просто волшебный.
*
В том артеке, где я научился писать по железу углём и сангиной,
я влюбился в твою ястребиную стать, в твои ясные очи, ундина,
и пока рихтовали меня губари, Артамонов и Родина в коме,
я хранил тебя в сумке сердечной, Мари, не боясь, что отнимут на съёме.
И с тех пор пролетело семь тысяч небес над моей травяной палестиной,
и дремучее время застыло, как лес, и пространство склоняется к тыну,
и зияют разрывы в природе вещей, и как вишенка цвета кармина,
ты хрустишь на зубах моих белых ночей, Лафоре, синеглазка, ундина.
Мы живём на разломе эпох и связать наши судьбы нельзя воедино,
гой еси, дорогая Мари, исполать, бона сэра и чао бамбино,
вот закончится фильма и в ультрамарин мы вольёмся волна за волной,
если можно, Мари, дорогая Мари, тень твоя да пребудет со мной.
**
Из неизбежности смерти вытекает ещё одно исключительно важное для поэзии Мельникова обстоятельство. Люди смертны, и не в наших, людских силах их воскрешать. Но именно в наших, людских силах, в силах поэта особенно – оставить память о настоящих, живых людях, об их настоящей, живой жизни в своих стихах. И Мельников, прекрасно отдавая себе в этом отчёт, как он рассказывал в первой беседе на Youtube-канале Дмитрия Конаныхина в сентябре 2021 года, делает именно это с присущими ему мастерством и тактом.
*
Я только помню, что свет
безостановочно лил,
и Афанасий, мой дед,
на кухне «Приму» курил.
Я шёл тогда в первый класс,
воображал ещё как,
а дед прищуривал глаз
и хрипло кашлял в кулак.
– Мне, деда, парту купи
и водяной пистолет,
не спи на кухне, не спи,
а водка горькая, дед?..
Когда исполнился год
без деда – выпив вина,
полезла бабка в комод,
достала все ордена,
смахнула чёрным платком,
слезинки не пролила,
и за своим стариком
через неделю ушла.
Я вас любил, ну и что?
Я только помню, что свет,
на жёлтой стенке кашпо,
и парту, и пистолет,
но не спасает любовь,
и мне за вами пора,
и на Зееловских вновь
включили прожектора.
**
Память о людях – это всегда и память о местах, где ты этих людей встречал. Думаю, любо поэт всегда скажет, где и как он написал то или иное стихотворение, как бы давно это ни было. У родившегося в Ташкенте и долго жившего в Москве Дмитрия Мельникова география обширная – и всегда очень точная.
*
С утра он видит девочку одну,
она бежит по улице Бочкова,
похожая скорее на жену
или ещё на деда молодого,
он бы донёс портфель, да вот рука
пылает, как дуга от электрода,
висит мемориальная доска
на доме, где он жил всего два года,
и он тогда уходит на проспект,
подняв повыше воротник-закрылок,
и девочка не видит чёрный свет,
стекающий по капле на затылок
в стеклянный череп русского дождя
на поворотном стержне телебашни,
она уже дошла до буквы «я»
и точит вновь огрызок карандашный –
смотря в окно, ты слышишь ли, Мари,
какая горечь луковая в мире,
как падает листва и до зари
отец, вздыхая, бродит по квартире?
Мне Бог на счастье дудочку принёс,
а ты играй себе на пианино,
пусть кровь не стынет в жилах у берёз
и не чернеет красная калина.
**
Но кроме географии жизни, есть и география мифа. И такие мифы Дмитрий Мельников создаёт искусно и с любовью. Иногда кажется, что в его стихах нет прилагательных – настолько мир поэзии Мельникова населён предметами, и настолько тесно они пригнаны друг к другу. Хотя прилагательные, конечно, тоже есть, и они очень сочные и объёмные.
*
Это только прошлое, Пэм, и прошло давно,
нету больше города N, где идёт кино
бельмондо-габен, и в буфете за четвертак
продают коньяк.
Это только прошлое, Пэм, ведь оно прошло,
мама в световом столпе, от неё тепло,
много разных вывесок по слогам в шесть лет,
нету больше Фигельской там, где лежит мой дед.
Это только музыка, Пэм, чтобы встать с колен,
ветер над Москвой гонит ледяную крупу,
вот земле сырой дань отдам совсем
и сбегу к тебе в Малибу.
Там, где алиллуйя, и нет опоры ни в чём,
кроме поцелуя, целуй меня горячо,
сорок дней спустя в киношке города N,
в губы из дождя, Пэм.
**
А иногда мифы предлагают себя сами. И Дмитрий Мельников, как человек с тонким художественным и историческим слухом, бережно переносит их в современную русскую поэзию, при этом обогащая и согревая своим неповторимым дыханием.
*
Когда писатель в жёлтом сюртуке,
нетленный, как сушёные акриды,
из гроба говорит своей ноге:
«Приди ко мне, забудь свои обиды!»,
тогда беглянка, промелькнув в окне,
растеряна, бледна, простоволоса,
от ужаса впадает при луне
в свои сомнамбулические грёзы
и по карнизу медленно идёт
сквозь дождь, подобный золотому слитку,
и Гоголь, повернувшись на живот,
кусает в исступлении обивку.
**
Сила поэзии Дмитрия Мельникова такова, что иногда просто забываешь выдохнуть, и стих ещё долго звучит в тебе, резонирует, и ты даже ничего толком сказать-то про него не можешь, кроме того, что это чудо, и тебе повезло стать этому чуду живым свидетелем.
*
Я хожу вдоль тёмного берега, у пылающей купины,
право слово, я тоже дерево, но растущее из стены,
я пророс пятистенок века, я поднялся выше конька,
в моих жилах не кровь, не млеко, но северная река.
Я хожу по дюнам Паланги, где сосны невдалеке,
и треска, словно сбитый ангел, предо мной лежит на песке,
раскрывая красные жабры, икряные надув бока,
пока жив я, Господи, как бы – я для Тебя – треска,
и я хотел бы дышать двояко, и поднявшись на плавники,
выходить из водного мрака в мир ледяной шуги,
и я хотел бы остаться здесь, но мне нужно идти, идти,
потому что время болезнь, и Земля – не конец пути.
**
Идти – вот что действительно важно. Пока мы ещё можем идти, и пока есть куда идти. Наши шаги и наши следы – вот что определяет остающийся после нас пейзаж. В наших силах сделать так, чтобы он оставался.
*
Ветер неизбежности
давит на мой висок,
от девичьей нежности –
аспидный холодок,
я иду со всеми
в темень в начале дня,
молодое племя
пялится на меня.
Как Иван Предтеча,
мёртвою головой
я стремлюсь навстречу
вечной любви живой,
в ожидании чуда,
весь в копоти, как броня,
и мой век-иуда
прячется за меня.
**
Человек всегда в центре истинной поэзии, и не всегда так уж существенно, как этого человека зовут. Человека определяют его отношения с окружающей его жизнью, и поэтому человек всегда интересен. Как жизнь.
*
Человек запрещённый, новый, не поглощённый
ничьим влияньем, кроме фигуры чёрной
в светлом плаще, переходит из тьмы во тьму,
и никто не равен ему
на короткой дистанции перехода.
Голос тонок, короток ум народа;
человек запрещённый, хоть и не жалует Фродо,
но в обиду не даст никому.
…
Человек запрещённый, пожизненно вовлечённый
лишь в одну охоту: кто мы? вообще – о чём мы?
Кто расскажет про нас, про то, какими мы были.
Дама из Эльче анфас, профиль из лагерной пыли,
Прометей, Протей, которого превратило
в запах тротила?
Человек запрещённый, дьявольски упрощённый
до отца, любовника, мужа, чей разум кипит, возмущённый,
под портвейн и сыр на промёрзшей веранде летней,
знает – этот мир не последний.
**
Но когда у человека появляется имя, речь о нём расцветает и играет новыми красками. Приходят запахи и звуки, приходит память: чёрно-белые картинки, завораживающие, как кинохроника с потрескивающим звуком и чуть дёргающимся изображением.
*
Счастья тебе, Эйсебио. Лунный свет,
растворённый в музыке лучших фадо,
пусть же станет тобой, которого больше нет.
Световой дорожкой возникнув на Руа-да-плата,
ты прильнёшь к старым пирсам и увидишь свой пароход,
белый, словно нежное брюхо ската,
и пойдёшь за ним по чёрной воде, и вот
не вернёшься в Лисбоа, взятый на борт снегопада,
где стоят на корме и глядят на кильватерный след
пассажиры из тонкого праха,
и пространство звучит, словно в зале пустом спинет,
на котором играют Баха.
**
Стихи Дмитрия Мельникова обладают удивительным свойством, роднящим их для меня со спектаклями другого гения нашего времени – Валерия Беляковича. После них физически ощущаешь, что нельзя просто так существовать, что нужно действовать, и стихи (спектакли) словно дают тебе для этого новые силы. И предлагают крылья – лети, если сможешь.
*
Нужно просто подуть
на горячую воду,
нужно просто смахнуть,
как рукой непогоду,
эти тени с лица,
эту серую зиму,
эту ночь без конца.
Я тебя не покину,
я останусь с тобой,
даже если на город
налетит, как прибой,
антарктический холод,
даже если печаль,
даже если разлука,
даже если сейчас
мы не видим друг друга.
**
Низкий поклон тебе, Дима, за ощущение восторга, счастья и полёта. Чудесно, что у нас есть твои книги, что все желающие приобщиться к высокой русской поэзии могут сделать это прямо сейчас. Ты прекрасен. Обнимаю.
*
В старом парке имени Тельмана
спят в акации воробьи,
белый цвет с медоносного дерева
падает на плечи твои.
Шевеля губами из воздуха,
мимо ночь прошла, дорогая Джил,
ветер в парке культуры и отдыха
красным песком шуршит.
Свет свивается с его чёрных крыл
в золотую прямую нить,
я тебя люблю, я тебя любил,
я буду тебя любить.
*
*(с) Д.Мельников, стихи, 2006-2016
**(с) А.Андреев, комментарии, 2021
Другие статьи в литературном дневнике:
