Три года назад, 26 мая, ушёл Игорь Чурдалёв.
https://stihi.ru/avtor/ingerd1952 Помним, скорбим.
Подборка его стихов:
___________________
Орда
Между каменных глыб, с мелюзгой
человечьей, теку, как по венам,
под разбухшей, тяжелой Москвой,
бесприютной, чужой, откровенной,
возлежащей в шатре, словно хан,
средь земли разорённой и нищей.
Допустила к лукавым верхам
и подол заголила подгнивший -
показала бомжей и ворьё
в измождённой толпе, показала
как клубится юродство её
под часами на башне вокзала.
Стрелка движется вспять, как ни жаль -
хоть и бросок дизайн её ложный,
хоть косит под космический шатл
этот лайнер железнодорожный.
Местный сервис вгоняет в долги,
но комфорт гарантирует фирма -
так спасайся, к платформе беги,
деревенщина и простофиля.
Узнавай же Отчизны черты,
слушай плач её певчей калитки,
возвратясь из московской орды,
бит плетьми и обобран до нитки -
чтобы жил, не копя серебра,
и стоял на родимом пороге,
зная, что в неизбежном итоге
орды сами сжирают себя.
2011
Русский модерн
В особняке темнота обретает форму
бреда - и смуты, гибельной и разгульной.
Выстрелом выбив каменный глаз грифону,
пьяный матрос по душам говорит с гаргульей.
Плачет повстанец — и как бы кивает демон.
«Что, страховидная, тоже ты контра, что ли?
Ишь, как тебя мировой капитал уделал.
Но не замай, и тебе теперь вдоволь воли».
Время к суконному переходить веселью -
на драпировочных бархатах, плюшах, фетрах,
там, где братва разберётся сейчас с мамзелью,
так же по-братски, как с тем, что найдёт в буфетах.
Душный декор отражается в липких лужах
водки, мочи и залившей паркеты крови.
И разминает освобождённый ужас
ржавые крылья на псевдоготичной кровле.
2010
Никто
В родной стране я вздумал жить как дома
(хотя могли и вытурить взашей),
никем не призван, кроме военкома,
никем не признан, кроме корешей.
Но отличить меня им было нечем,
они никто - и сам я был никем,
однажды только грамотой отмечен –
за меткую стрельбу из АКМ.
А выше жили некто – с именами,
друг дружку награждая орденами,
кого-то каждый раз благодаря,
за всё, что их поставило над нами.
Но это было нам до фонаря,
живущим безымянной массой, гущей,
и крепко запивавшим хлеб насущный,
поскольку легче жить навеселе
в краях, где каждый клоп нефтесосущий
себя считает кем-то на земле.
Никто не спросит, чем достаток нажит,
Никто смолчит, Никто ему не скажет:
- Ты, братец, вор! – на то и воровство.
Когда его лабаз подломят воры,
он сам посмотрит вниз, ища опоры.
А там глядишь – и нету никого.
Никак его судьбой не озабочен
немой Никто, безмолвный люд обочин,
не знающий названья своего.
... а мимо – что ни праздник, что ни дата,
мигалками мелькая, кавалькада,
летит, не тормозя на вираже,
к могиле Неизвестного Солдата,
которому без разницы уже.
2010
Cancer
Пределы самомненья ограничь -
песчинка ты, другой песчинки слепок,
вмонтирован в огромный организм
из триллионов столь же малых клеток.
Они — среда. Бульон или рассол.
Они - статисты непомерной сцены.
Таким не объясняет режиссер
ни фабулы, ни замысла, ни цели.
Они вершат вслепую жизни круг,
и суть его для них — святая тайна,
которой покрывает демиург
конечный смысл их сосуществованья,
их мир, где каждый заточён в себе -
и каждый дань неведомому платит,
покуда клетка, прочих послабей,
от собственной ничтожности не спятит.
Она теперь лишь внутрь себя глядит -
в напрасных спорах не ломает копий,
а тихо начинает городить
ряды своих, лишенных смысла копий.
Они плодятся тупо, словно скот
и каждая — безверия осколок.
Такими их и видит в микроскоп
надмирный, но беспомощный онколог.
2013
Чудо
Никак не случается чуда.
День меркнет от скуки к шести.
И жизнь, как рассказчик-зануда
не в силах до сути дойти.
Соседи, как водится, в сваре.
Бранит кочегара домком.
Придурок, живущий в подвале,
грохочет весь день молотком.
Всю зиму – по кругу – соседи,
домком и алкаш-кочегар…
Чудес не бывает на свете.
Я даром тетрадь исчеркал.
А если когда и бывали –
издержаны по мелочам.
Бывает лишь скрежет в подвале –
как будто пилой – по ночам.
Бывает запой и простуда.
И нету иных новостей.
…И вдруг приключается чудо,
цветное, как счастье детей.
Кончаются сплетни и споры,
скисают зародыши драк.
И чудо парит без опоры,
а может быть, кажется так.
Все крыши усыпаны людом,
все лбы запрокинуты вверх.
Отныне оправданы чудом
соседские жизни навек.
А те, кто его прозевали,
канючат потом: «Расскажи…»
И только придурок в подвале
хохочет – и жжет чертежи.
2010
***
Слушаем птиц и ветер,
сбежав от дел.
Скрипы стволов. В заводи тихий всплеск.
В этот последний, быть может,
погожий день
лес не спешит скидывать кроны с плеч,
словно календари ему нипочем -
лишь, наклоняясь к струям живой воды,
яблоня дикая
молится над ручьем,
в быструю гладь сбрасывая плоды.
Падают яблоки в небо,
где напрямик,
сизую стужу взрезая, не глядя вниз,
тоненький след волочит истребитель МиГ,
точно паук из себя извергает нить.
В нем прозябает мужественный пилот,
в звании младшего ангела принят в сонм.
И невдомек ему,
что он плывет как плод
яблони дикой в малом ручье лесном.
Запад уже погас - но еще не весь,
Искры небес тлеют на ветерке.
Яркая тьма укрывает нас.
И невесть
чем отразимся в млечной её реке.
Обремененная звездами, с высоты
ночь, словно крону, клонит свое чело
к миру, который создан для красоты.
И, вероятно, больше ни для чего.
2014
Марлен
Ремарковский последыш, нелюдим,
под скверный кальвадос о чем-то грезит,
один в кафе - в той степени один,
что если он уйдёт, кафе исчезнет.
Душа однажды сбрасывает вес,
точней из брутто переходит в нетто.
А вещи, остающиеся здесь,
ещё живут в попытках значить нечто.
Так мнит скамья, что будет на века
седалищами жаркими согрета,
и дым, всходя к виньеткам потолка,
не верит, что погасла сигарета.
И вся эпоха, словно тот же дым,
витает в обольщениях нескромных,
что в ней никто отныне не один -
все поголовно в штурмовых колоннах.
А этот пьёт, шепча под шум дождя,
в стакан, который кажется бездонным:
«один-один», упрямо счёт ведя,
себя не признавая побеждённым.
Ничья за ним – он канет в никуда,
не поклонясь ни символам, ни плахам.
И за его спиною города
становятся ничем - золою, прахом.
Кренится небо, осеняя тлен.
И выпевает дождь разноголосо
десяток тактов из «Лили Марлен».
И помнят капли привкус кальвадоса.
2011
