Мария Вениаминовна Юдина

Мария Вениаминовна Юдина (1899 Невель, Витебской губернии - 1970,Москва)

Прославленная русская пианистка Мария Юдина была больше чем просто музыкантом. Еще в юности она, помимо музыкальных занятий, посещала в своем родном городе Невеле философский кружок. Там она познакомилась с Михаилом Бахтиным, дружбу и переписку с которым сохранила до конца дней. Дальше была учеба в Петроградской консерватории. Свой выпускной год она провела в фортепьянном классе профессора Л. Николаева, где рядом с ней учились Владимир Софроницкий и Дмитрий Шостакович. Трудно представить, как она ухитрялась сочетать свои музыкальные классы со штудиями на историко-филологическом факультете Петроградского университета, но Юдиной это удавалось.
В 1921 году она окончила консерваторию, и престижная премия Антона Рубинштейна была поделена между нею и Владимиром Софроницким. "Мы оба, Софроницкий и я, - писала Юдина в своих воспоминаниях, - получили наградные рояли... на бумаге... Время было трудное".

Но по-настоящему трудное время для нее только начиналось. В 1930 году ее уволили из консерватории, где она к этому времени вела фортепьянный класс. Мотив: "за религиозные взгляды". В двадцатые годы воинствующие атеисты Республики Советов всячески выкорчевывали из людского сознания "опиум для народа". А тут педагог консерватории открыто высказывает совершенно крамольные мысли о том, что любая культура, любая сфера человеческой деятельности пуста без религиозных корней.
С 1932-го по 1934 год Юдина работает в Тбилисской консерватории, а в 1936-м оказалась в столице и стала преподавать в Московской консерватории. Но через 15 лет профессора Юдину изгнали и оттуда. В тот момент, когда всем советским музыкантам было недвусмысленно указано на необходимость разоблачать упадочную музыку буржуазных композиторов, всех этих формалистов-модернистов, советская пианистка Мария Юдина восхищается сочинениями Стравинского, ведет переписку с Булезом, Штокхаузеном, Ноно, проявляет нездоровый интерес к творчеству Шенберга - создателя додекафонии, Веберна, Хиндемита и других. И зачем-то исполняет сочинения Шостаковича и Прокофьева, непонятные народу.

В 1960 году Юдину снова изгнали. На этот раз из Института имени Гнесиных. Да и как было не выгнать? На своих концертах она выходила на бис с огромным крестом и читала стихи из "Доктора Живаго" - в то время, когда имя Пастернака заклеймлено всем советским народом! После смерти Ахматовой Юдина заказала панихиду по ней, о чем сообщил "Голос Америки". "Когда я ей об этом сказал, - вспоминал известный театральный деятель Виктор Новиков, - она перекрестилась: "Слава Богу, наконец-то и мое имя будет связано с именем Анны Андреевны..."

Поведение Юдиной в условиях советской действительности было настоящим гражданским подвигом. Разумеется, до 90-х годов об этом не говорилось ни в одной из публикаций о Юдиной и ее творчестве, включая фундаментальный сборник 1978 года "Мария Вениаминовна Юдина". Свои взгляды она высказывала с редким бесстрашием. У Юдиной были две характерные черты: она никогда не лгала и была совершенно равнодушна к тому, что называется внешним лоском. На сцену она обычно выходила в простеньком, чуть ли не монашеском черном платье. И в кедах - из-за больных ног.

Гонения на диссидентку-пианистку неожиданно сошли на нет в военные годы. Все те, кто раньше критиковал Юдину за "безыдейность и политическую слепоту", вдруг стали петь дифирамбы, признавая ее искусство "политически корректным" и "актуальным". Эта метаморфоза не могла произойти без какой-то очень серьезной и веской причины.

С.Волков пишет об этой причине:
"Однажды в Радиокомитете раздался телефонный звонок, повергший в состояние ступора всех тамошних начальников. Звонил Сталин. Он сказал, что накануне слушал по радио фортепьянный концерт (линк) Моцарта A-dur N 23 K. 503 в исполнении Юдиной. Спросил: существует ли пластинка с записью концерта? "Конечно, есть, Иосиф Виссарионович", - ответили ему. "Хорошо, - сказал Сталин. - Пришлите завтра эту пластинку ко мне на дачу".

Едва была повешена трубка, руководители Радиокомитета впали в дикую панику. Дело в том, что на самом-то деле никакой пластинки не было, а концерт передавали из студии. "Но Сталину, - рассказывает Шостакович, - смертельно боялись сказать "нет". Никто не знал, какие будут последствия. Жизнь человеческая ничего не стоила. Можно было только поддакивать".
Срочно вызвали Юдину, собрали оркестр и ночью устроили запись. Все тряслись от страха. И только Юдиной было море по колено. Дирижер от страха ничего не соображал, пришлось его отправить домой. Вызвали другого - та же история: сам дрожит и сбивает оркестр. Только третий дирижер смог довести запись до конца. Это был уникальный случай в истории звукозаписи - смена трех дирижеров. К утру запись была наконец готова. На другой день в сверхсрочном порядке была изготовлена пластинка в одном экземпляре, который и отправили Сталину.

Но история на этом не закончилась. Через некоторое время Юдина получила конверт, в который было вложено 20 тысяч рублей - огромные по тем временам деньги. Ей сообщили, что это сделано по личному указанию товарища Сталина. И тогда она написала Сталину такое письмо: "Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, за Вашу помощь. Я буду молиться за Вас денно и нощно и просить Господа, чтобы он простил Ваши прегрешения перед народом и страной. Господь милостив, он простит. А деньги я отдам на ремонт церкви, в которую хожу".

В это трудно поверить. Сказать такое вождю... "Слова ее звучали неправдоподобно, - пишет Шостакович.(по Волкову) - Но она никогда не лгала". Свой рассказ об этой невероятной истории Шостакович заключает так: "С Юдиной ничего не сделали. Сталин промолчал. Утверждают, что пластинка с моцартовским концертом стояла на его патефоне, когда его нашли мертвым".

Б.Л. Пастернак в письме к своей сестре в 1929 году: "… Месяц тому назад, предварительно спросясь по телефону, явилась ко мне молодая особа типа и склада Лидочки (но это очень приблизительно, и, может быть, я ей польстил) и, поминутно вспыхивая и загадочно смущаясь, осведомилась, возможна ли и допустима просьба о переводе любимого немецкого поэта со стороны частного лица, то есть мыслим ли такой заказ. Речь шла о переводе нескольких стихотворений их "Stundenbuch", и я ей отказал, потому что был занят, а кроме того, и долг своей памяти Rilke исполняю в другом совсем плане и шире. Я что-то пробормотал о том, что другое, мол, дело, если бы предложенье какого-нибудь издательства, но она, перебив меня, спросила, не все ли мне равно - издательские условия могла бы предложить и она, и я улыбнулся, потому что не только меценатство теперь у нас матерьяльно немыслимо, но все это еще особенно становилось трогательно при взгляде на ее стоптанные башмаки и более чем скромную кофту… Прошло некоторое время, и я познакомился с одним из лучших наших пианистов здесь - Генрихом Нейгаузом, побывав перед этим на одном из его концертов. И вот, отклоняя мои комплименты и прочее, он стал настойчиво мне советовать пойти на концерт (еще не объявленный) одной пианистки из Ленинграда, перед которой он-де совершенно ничто, и что это замечательная музыкантша и со странностями: мистически настроена, под платьем носит вериги, и так выступает, и интересно: - по происхождению еврейка, и прочее, и прочее, и он назвал мне мою посетительницу.
Она играла Баха, Крейслериану, несколько вещей Hindemit'a и снова Баха, главным образом органные его хоралы. В антракте я ей послал единственное, с чем из вещей Rilke я мог расстаться и что было у меня под рукой: юношеский сборник слабых для позднейшего Rilke рассказов "Am leben hin" с соответствующей надписью: "Простите, что не знал, кто Вы. Напишите из Ленинграда, переведу все, что захотите".
А Юдина все учила и учила. В долгой и счастливой педагогической жизни уместилось и преподавание в классе камерного пения (в певце важна не красота голоса сама по себе, а его музыкантские и актерские качества, наличие музыкальной концепции и внутренняя культура; умелое владение голосом и дыханием позволяет исполнителю передать ощущение пейзажа). И в классе камерного ансамбля (главное здесь – научить вниманию и уважению к чужому "Я", как в самом творчестве, так и в отношении к делу, это не всегда легко, так как каждый исполнитель озабочен преодолением трудностей своей партии). И репетиции больших ансамблей, и постановка сложнейших вещей со студенческим оркестром Московской консерватории. И первоклассные внемузыкальные источники знаний и вдохновения. Для перевода поэтических текстов нужен, конечно же, Пастернак, для духа народной музыки – Шергин, для актерского мастерства певца – Михоэлс, для танеевской «Орестеи» – Ольга Фрейденберг! Раз нужен, значит придется познакомиться, вовлечь, начать переписываться, и потом много лет состоять в переписке. Для научения органной игре, находясь в расцвете славы и таланта, она пишет письмо петербургскому органисту и профессору Ленинградской консерватории Браудо, предлагая себя в «бесплатные помощники». И конечно, все это несется, ведется, передается в класс. Неудивительно, что при всей технической сложности организации репетиций большого оркестра, составленного из разнообразно занятых студентов, ей всегда удавалось найти исполнителей («репетировали обычно без устали, не замечая времени», – пишет Дроздова).

Был уже конец 1950-х. По сравнению с 1920-ми годами многое изменилось. Прошла война, закончилось восстановление народного хозяйства. Партия сделала решительный поворот к восстановлению ленинских норм своей странной партийной жизни. Мария Юдина, уехавшая еще в начале 1950-х с Беговой улицы за город (тогдашний загород, сейчас вряд ли даже окраина Москвы), в деревянный дом, где она могла играть, никому не мешая, пишет Пастернаку :

* Здесь тишина невообразимая. Вижу закаты и восходы, иней, слышу ветер и птиц. Топлю печь и порою таю снег для питья и мытья... Благодарю Провидение каждый день, ибо окружена молодыми душами... Начались уже занятия с моими обожаемыми студентами.

Знакомому стравинсковеду она пишет, в сущности о том же, но иначе:
* Я всё же устала топить печку, а весною в бури – ничем не упраздняемый дым. Вечно чинить разрушающиеся ступени, рамы, крышу, кустарный водопровод, летом запасать 12 кубометров дров, ездить на машине для любого необходимого персонального разговора к своему секретарю, платить за это грандиозные деньги, тратить часы, дни и недели на борьбу со стихиями – вместо изучения партитур!

Суровый текст. Как после такого свои нелепые претензии предъявлять? Рассказывать про тяжелую жизнь в условиях оскала рыночной экономики...

Финал этой блистательной карьеры представляется и неожиданным, и закономерным.
Неожиданным, потому что пришелся он даже не на пик, а на еще только выходящий на пик взлет Юдиной-музыканта, педагога и личности (В Москве я играла нынче 12 раз, была в Куйбышеве, Архангельске, Баку, до бесчувствия занималась со студентами и устала до чрезвычайности. Но дух бодр! ...Я в полном обладании сил... я нынче дала 25 концертов и студенты выступали 30 раз... Отгрохала Четвертый концерт Бетховена и Шуберта в Малом зале. Было исключительно удачно... Билеты спрашивали от Никитских ворот, их не было... 8 марта смоталась в Орджоникидзе. С тех пор сыграла здесь квинтет Волконского и Klavierabend в Зале Чайковского – 1-ю и 3-ю Брамса, 24 прелюдии Шопена и немного из моего польского друга Сероцкого... На днях запишу с Федей Дружининым сонату Хиндемита, затем Онеггера. 9 мая будет сонатный вечер с Наташей Шаховской, там будет – впервые в СССР – Барбер. ...Устаю ужасно, но работаю как машина; и так почти без передышек уже много-много лет... Жить трудно, так хочется беспрепятственно заниматься искусством, но этого нет, для этого надо так или этак лгать, а я не хочу, не умею и не буду) .
Закономерным же видится мне этот финал, потому что к моменту, когда он разразился, выросли уже новые люди, в массе своей вовсе не ею выращенные. И не только выросли, но даже успели воспитать себе смену.

То есть процесс снижения качества идет как заражение. Через дырку в требованиях, в предметную область проникают те, кто не попал бы при должном контроле. Их доля в профессии увеличивается. Они расширяют дырку, снижая требования. Через нее проникают те, для которых то, первое поколение специалистов пониженного качества – корифеи и авторитеты. Общий уровень падает, дыра становится парадными воротами. Потом они доедают стариков и награждают друг друга академическими званиями и орденами Ленина.

Что сильнее – учитель или время вокруг? Когда как, универсального ответа тут нет. Не думаю, что ученица Юдиной, М. Дроздова вполне отдавала себе отчет в том, что она пишет, когда писала в своей отличной книге об этом финальном эпизоде.
* В мае 1960 года нам стало известно, что Мария Вениаминовна отстранена от занимаемой ей должности штатного профессора. Для всех для нас, ее учеников, было большим горем лишиться нашего любимого учителя! Потом мы обдумывали большое возмущенное и одновременно просительное письмо, с которым собирались все вместе идти в Министерство культуры отстаивать нашего профессора... Нас благоразумно остановил А.Л. Иохелес, профессор класса специального фортепьяно, замечательный человек, благоговевший перед Юдиной, очень тепло и дружественно относившийся к студентам.

* И.М. Немыря, полковник, зав. кафедрой военной подготовки. У нее религиозные убеждения. У меня нет фактов. Но в том, что она очень религиозна, убежден, в этом сказывается вся ее деятельность.
* Н.А. Вербова, профессор Института им. Гнесиных. Я помню, пришла к Юрию Владимировичу и сказала, что этого терпеть нельзя, дайте ей скрипку, дайте ей виолончель, где не будет текста.
* П.Г. Козлов, профессор Института им. Гнесиных. Считаю своим гражданским долгом заявить о том, что кандидатура М.В. Юдиной как воспитателя молодых советских музыкантов абсолютно неподходяща. Ее авторитет настолько велик, что он давит, он мешает, что он зачастую просто-напросто срывает нам все то, что мы считаем правильным и необходимым для работы с молодежью.
.

ЕКАТЕРИНА КРАШЕНИННИКОВА , ЭТЮД О ЮДИНОЙ, Новый мир, 1998, №4.
"Ее милосердие не знало границ. Помогала, как могла, всем — например, больному сыну консерваторской гардеробщицы, которому нужны были деньги на путевку в санаторий. Она безотказно ссужала деньги на отправку посылок в лагеря и ссылки.
Был и такой случай в ее жизни. Однажды к ней поздно вечером пришла незнакомая женщина и сказала, что у нее случилась беда и ей нужна большая сумма денег, но она нигде не может достать. Слышала, что Мария Вениаминовна всегда помогает материально нуждающимся, и решила поэтому обратиться к ней за помощью, пообещав, что, как только встанет на ноги, долг вернет. У Марии Вениаминовны своих денег не было, она заняла; женщина вернула ей деньги через год.
...на ногах у нее весной и осенью было нечто вроде кедов, приводящих в ужас окружающих. Нормальная же сезонная обувь немедленно дарилась нуждающимся. Так и во всем. Подаренная шуба принадлежала ей всего три-четыре часа. И она не допускала ничьих сетований по этому поводу.

К Баху у Марии Вениаминовны особое отношение. Думаю, оно шло от почитаемого и любимого ею профессора Московской консерватории Болеслава Леопольдовича Яворского — теоретика, историка музыки. Он считал, что музыка возникла в общем трудовом процессе через песню и танец-хоровод. И это присутствие общности, соборности, как говорят в России, музыка сохранила навсегда. Анализируя же Баха, он отдельным “экзерсисам” его давал “наименования”: это — “апостолы в дороге”, а это — “исцеление прокаженного” и т. д. Содержание Евангелия заполняло музыку Баха. Мария Вениаминовна произносила название, и мы невольно слушали уже по-другому — под влиянием смысла евангельских эпизодов.

Из воспоминаний Генриха Нейгауза- младшего: описание панихиды, зафиксированное В. Горностаевой. "Времени на организацию - один вечер. Завтра в полдень панихида в вестибюле (! Г.Н.) Большого зала консерватории. Ни один зал Москвы не согласился проводить у себя гражданскую панихиду Юдиной. Для того, чтобы добиться разрешения даже на вестибюль Большого зала, понадобилось вмешательство Д.Д. Шостаковича. Факт, о котором, конечно, лучше забыть, но забывать все-таки не следует… Итак, на завтрашнее утро я должна созвать музыкантов, чтобы своей игрой они почтили ее память. Твердо зная, кому я позвоню, подошла к телефону… Ведь на панихиде Юдиной не должны выступать случайные люди, но лишь те, кто имеет к ней какое-то отношение… Мне пришлось играть на панихиде первой. Играл Алексей Наседкин, Мария Гринберг, Станислав Нейгауз, Алексей Любимов, Элисо Вирсаладзе, Святослав Рихтер, пела Лидия Давыдова, и почти не говорили. Кажется, слова, речи, были здесь неуместны и фальшивы. Музыка говорила обо всем, что надо было сказать… В это утро на сцене Большого зала репетировал симфонический оркестр филармонии. После репетиции музыканты вместе с инструментами по собственному душевному движению спустились в полном составе вниз и, установив между колоннами стулья, сели, чтобы играть. Зазвучала седьмая симфония Бетховена…"

Мария Вениаминовна была не только гениальная пианистка. Это был особый, редкий и — одновременно — характерный тип русского культурного человека: религиозность, подвижничество, самоотверженность, скромность и чувство юмора — в нерасторжимом единстве.

использованные источники:
Евгений Лыхин, ссылки
по ссылке bomelius: написанный о Юдиной роман известного философа А.Ф.Лосева "Женщина-мыслитель". (PDF, 1 мб).
из журнала gr_s "Учитель музыки"
Нейгауз-младший, о Юдиной
Шубертовские переводы Цветаевой
книги о Юдиной, обзор
Бездомный дух музыки

http://community.livejournal.com/chtoby_pomnili/59409.html

Другие статьи в литературном дневнике:

• 21.01.2010. Константин Кикоин
• 17.01.2010. Мария Вениаминовна Юдина
• 11.01.2010. Обугленный веком
• 10.01.2010. М. Ю. Лермонтов