Восьмые небеса

Восьмые небеса


...Когда февральская стынь вынула из его сердца последние граммы тепла, Казимир отчаянно ойкнул, закрыл тяжелеющие веки и позволил себе прикоснуться к остывающему вместе с ним воспоминанию. «И почему я прежде не допускал даже нечаянной мысли о том, что на смертном пороге мне придётся горевать «не о чём-то там», а именно об этом — о едва ли не случайном событии, каких за время блуждания по не всегда должным образом благоустроенным земным шляхам у каждого человека «сотни и тысячи» происходят ежемгновенно, неужели мне и в самом деле не о чем больше сокрушаться?» — хотел было усмехнуться в усы Казимир, но спохватился, к месту вспомнив, что усы он сбрил ещё на прошлой неделе по настоянию вечно хмурой старухи-жены, заунывной скороговоркой сутки напролёт бубнящей Иисусову молитву весь последний месяц его непобедимого недуга, Бог весть за какую провинность свалившегося на него с восьмых небес.

Для Казимира не являлось тайной, что Олена никогда его не любила, хотя и дарила ему время от времени и ласковые взгляды, и нежные слова, а то и страстные крики, которые он, забывая о взрывоопасных радостях мужского тела, старался упрятать под своей грубой ладонью, не позволяя ни стонам жены, ни иным громким шумам «этого дела» достигать ушей жадных до сплетен соседей. Пускай Олена не любила его, но он и сам никогда не желал, чтобы та хранила его «портрет героического вида» в укромном месте на что-то обиженного женского сердца.
 
Вспотевший от жара Казимир лежал на смертном одре и никак не мог избавиться от навязчивого видения, которое двумя тугими обручами крест-накрест сдавило ему грудь: куда-то провалились полста его весёлых лет, и теперь он снова, на этот раз — выныривая из глубин памяти, — совершенно не обращает внимания на галдящих вокруг него людей, он стоит в полумраке казённого коридора и качается из стороны в сторону, подчиняясь синусоиде земного притяжения. Чьи-то голоса доносятся словно из глубины колодца — то звонким, то глухим эхом пролетая мимо него, а человеческие лица выходят за границу резкости, превращаясь в размытые пятна света. Казимир пьян, Казимир отказывается соблюдать приличия: он протягивает — предположительно вперёд — обе руки и, благостно улыбаясь, начинает лапать кого-то поблизости, вероятнее всего — блондинку, весь праздничный вечер строившую ему недвусмысленные гримасы…