Шуба

                Майя Сокольчик работала на кафедре русского языка в одном из ВУЗов города,  писала диссертацию и мечтала ее закончить. Это ей казалось пиком карьеры для филолога и очень престижным достижением. Но грянул 91 год, и все ее планы накрылись медным тазом. Кафедру закрыли, политике русификации пришел конец. Майя пошла устраиваться учителем английского языка в простую школу и была очень удивлена, когда директриса, Белла Давыдовна, сообщила, что буквально вчера она взяла на работу еще одну Сокольчик и тоже учителем английского языка. Вот это совпадение! Но Диана Сокольчик не была ни ближней, ни дальней родственницей Майи, а просто однофамилицей. Приехав из Гродно, поработала секретарем у владельца мебельного магазина, какого-то неизвестного их семье Сокольчика, вышла за него замуж, родила дочь.  Вот это вот нормальная карьера, не то что у таких дур-филологичек, как Майя! Дочке Дианы исполнилось 3 года, и  заскучавшая мамочка хотела вернуться на работу, но муж категорически возражал. Вот она и решила податься в учительницы из любви к детям, наверное, не ради денег же. Уж чего-чего, а этого добра ей хватало за таким-то мужем. Диану красавицей назвать было нельзя, но выглядела она очень оптимистично и уверенно, и тряпки  на ней были дорогие и стильные .   
                Попав в школу Майя, напротив, с особой остротой почувствовала, что вся ее жизнь превратилась в руины. Если в институте она позволяла себе витать в облаках, прятаться в башне из слоновой кости и играть в бисер хотя бы иногда, то теперь нужно было каждый день группироваться как бойцу на ринге, держать дисциплину в классе и быть все время начеку. Ей дали все классы  с пятого по одиннадцатый, семь разных подготовок. Пятиклашки  и шестиклашки были милые и послушные. Ученики десятого и одиннадцатого приняли ее доброжелательно и интерес к учебе проявляли. Но семиклассники были какие-то просто отъявленные дураки и безобразники. Восьмиклассники, хоть и умные, но шумели, испытывая Майю на прочность и терпение. А в девятом классе  ее невзлюбили на политической почве просто за то, что она преподавала английский, который символизировал все западное и враждебное. Но директриса хвалила ее уроки. Она также хвалила и Диану Сокольчик, которая работала с малышней и демонстрировала свежесть и оригинальность, используя ролевые игры для более эффективного усвоения материала. Вообще директриса, по образованию учительница русского языка и литературы, была женщина передовая, умная, очень адекватная, одержимая одной сверхзадачей: сохранить русскую школу в условиях бесповоротного наступления всего литовского.
                Но Майю, несмотря на похвалы директрисы, мало что по-настоящему радовало. Она обычно ходила с недовольным унылым лицом, а в ее глазах купалась неизбывная грусть. Внутри она как будто носила стеклянные осколки своей разбитой судьбы. Осколки эти хрустели и больно ранили. Одна учительница даже однажды спросила, не случилось ли у нее какого-нибудь несчастья. Что тут скажешь. Майя и родилась-то в мае, в честь коего получила  свое имя, и видно на роду ей было написано всю жизнь маяться. Беллу Давыдовну она уважала, конечно, но к идее сохранения русской школы в независимой Литве была равнодушна. Майей теперь владела “одна, но пламенная страсть”, страсть к отъезду. Знакомиться она ни с кем не стремилась, заранее презирая всех мужчин, которые не разделяли этой страсти. Ей теперь казалось, что только за границей она сможет реализоваться и одолеть нищету.   
                Майя чувствовала себя вне игры, всему чужой и лишней в своем городе. Казенная атмосфера, царившая в школе,  глубоко ей претила. Платили сущие слезы. Это, конечно, из-за инфляции переходного периода так случилось, что никаких зарплат ни на что не хватало. Например, утром по дороге на работу четыре банана в продуктовом киоске стоили 100 вагнорок (переходные талоны), а уже на обратном пути  - 400. А вся зарплата Майи равнялась 500 вагноркам в месяц. Вот и крутись, как хочешь. Однажды Майя как раз возле этого самого киоска встретила одну знакомую своей мамы. Ее было трудно узнать. Все лицо женщины покрылось какой-то красноватой коркой. Она то и дело всплескивала руками и возбужденно призывала Майю посмотреть на все, что творится вокруг, на эти цены, на весь дурдом. “Это же у меня аллергия на происходящее! “ - восклицала мамина знакомая, показывая на свое красное лицо.
                В школе из-за резкого подорожания закрыли буфет. Еще в самом начале учебного года дети радостно штурмовали его на длинной перемене, а теперь булочки и кексы ликвидировали. Просторное помещение столовой с огромными окнами безнадежно пустовало, дешевые обеды для учеников начальных классов исчезли. На большой кухне скучала повариха. Иногда Майя спускалась в столовую, чтоб съесть принесенный из дома бутерброд. Там она изредка встречала Диану Сокольчик, счастливую, богатую, хорошо одетую, приносившую изысканные салатики в импортных контейнерах. Она так же, как и Майя, держалась особняком, в учительскую практически не заходила, но причины к этому у молодых женщин были разные. Однажды они стали свидетельницами того, как двое старшеклассников подошли к окошку выдачи еды, вручили поварихе бумажную купюру, и та им выдала одну маленькую сосиску в тесте на двоих. Парни с издевательским демонстративным  смехом поломали сосиску на две половинки и закинули их в свои рты. Повариха с выражением на лице - “вот до чего мы докатились” - покачивала головой. Диана к этой сцене была равнодушна.
                В тот год холода начались рано. Диана Сокольчик облачилась в пушистую роскошную сногсшибательную шубу. Верхнюю одежду учителя оставляли на первом этаже в специальной комнате, вешая ее на плечики в шкафы. Гардеробную закрывали на ключ на целый день. Шуба Дианы произвела фурор среди многих учителей, особенно женщин и некоторых школьниц. Майя отнеслась к шубе спокойно  и даже критически. Она считала, что шуба старит, придает тяжеловесный купеческий вид. В связи с этой шубой сплетни о Диане Сокольчик существенно усилились. Поговаривали, что ее познания в английском весьма ограниченны. Кто-то говорил, что у нее вообще нет диплома о высшем образовании. Одна учительница высокомерно утверждала, что в лучшем случае Диана окончила курсы секретарш в городе Гродно. Другая говорила, что таким, как Диана, у которых настольная книга “Как стать стервой”, на фиг не нужно никакое высшее образование. Ничего  стервозного Майя в Диане не находила, но то, что ее отделяла ото всех какая-то невидимая стена, было безусловной правдой. Диана не замечала трудностей, в которые провалилось общество и мрак, опустившийся на город. В ее мире все было устойчиво, комфортно, благополучно, а еще через какое-то время должно было стать еще лучше. Она как будто не подозревала, что ей могут завидовать, злословить за ее спиной, а то и ненавидеть классовой ненавистью. Закончились все эти волнения вокруг шубы вполне закономерно. К концу ноября ее украли прямо из учительской гардеробной. Диане не в чем даже было вернуться домой. Муж срочно выслал за ней машину с какой-то дубленкой, чтоб жене не ходить раздетой по морозу. Конечно, она заявляла в милицию, но такие дела никто толком не расследовал. О возмещении ущерба речи не было - ведь шуба эта стоила больше, чем месячная зарплата всех учителей школы вместе взятых. Единственным результатом визита милиции в школу была ликвидация учительской гардеробной. Отныне все учителя должны были хранить свои вещи в собственных кабинетах под свою ответственность. Диана стала ходить в школу в другой шубе, уже не такой шикарной. Она никогда ни с кем кражу не обсуждала, не жаловалась, не возмущалась, но после зимних каникул на  работу в школу не вернулась.
                А Майя продолжала тянуть свою лямку, что ей оставалось. Одновременно пошла на курсы переквалификации, чтобы получить официальный диплом преподавателя английского. Учеба ей нравилась гораздо больше, чем работа.  А еще через пару лет, наконец-то, пришел вызов из Штатов. И Майя после ряда бюрократических процедур, занявших около года, уехала с семилетним сыном в Америку.
                Первые пару месяцев, пока она жила у  родственников, казались радужными, энергия в бурном Нью-Йорке била через край и передавалась меланхоличной Майе. Сын пошел в школу, а Майя и думать не хотела о работе учителя. Ей хватило. В агентстве помощи беженцам как раз предлагали бесплатные курсы медицинских секретарей.  Это ей показалось гораздо более многообещающим - привет Диане Сокольчик! И прощай призвание! А какое у нее было призвание? Книжки читать, да разговаривать о них? Пора было трезветь, становиться прагматичной. Понятно же, что мало какие работы могут соответствовать ее лирической натуре. А секретарь звучит вполне, уж как-нибудь приспособится.
                В жизни Майи наступил очень трудный период через месяца два после приезда, как только она сняла отдельную небольшую квартиру.  На курсах она была занята с утра до ночи: днем волонтером в медицинском центре, а после обеда непосредственно на занятиях. Сын после школы обедал у родственников - спасибо им за это -  делал там уроки, а поздно вечером Майя его забирала, и они шли вместе к себе домой спать. Мебели не было. Сын спал на раскладушке, Майя на матрасе на полу. Организация помощи беженцам прислала стол и настольную лампу, еврейский центр - грязный старый диван, простоявший до этого где-то в подвале. Майя осталась без рук, пока отстирала его подушки. Телевизор, старый, но в рабочем состоянии, принесли соседи. Пособия на оплату рента Майе не хватало. Она умудрялась менять каждый месяц фудстемпы на доллары то у хозяина овощного магазина, то у преподавателя на курсах. На питание, слава Богу, ей хватало и половины от тех фудстемпов, что ей платили.  К началу лета восьмимесячные курсы закончились, и она стала интенсивно искать работу. Рассылала резюме, ездила по жаре в деловом костюме на интервью. Никто ее на работу, такую зеленую и неопытную, брать не собирался. Майя устроилась на уборки. Надо было хоть что-то зарабатывать, чтоб заплатить за рент. В середине  лета среди жары она вдруг заболела и сильно кашляла. Наверно из-за морального истощения. 
                Однажды Майя возвращалась домой после уборки. За окном автобуса проплывал вечереющий город, красивые беспечные люди  гуляли вдоль канала, сидели за столиками кафе, громко смеялись. А она чувствовала себя такой чужой и забытой, такая гнетущая тоска заполнила все ее нутро. Майя представила, как и через год и через два она вот так же будет ехать на автобусе после уборок мимо прекрасной жизни и ее охватил ужас: “Неужели ради этого она летела в Америку?!” Чтобы больше не возвращаться этим же путем, через день Майя сменила  работу на воспитателя детского садика, который находился в другой стороне Бруклина, и путь туда пролегал другими маршрутами. Работа воспитателя тоже оплачивалась очень плохо и сойти с пособия не позволяла. Лето закончилось, у сына начался новый учебный год, а Майя все еще настоящую работу не нашла, хоть прошла десятки интервью. На сердце было тяжело, горло душил кашель вперемешку с отчаянием. За работу медицинского секретаря предлагали всего 7-8 долларов в час, на них вдвоем с ребенком не прожить. Майя продолжала активно  ездить на всякие интервью и несколько раз из-за этого опоздала на свою работу в садик. Хозяину это надоело, и он ее уволил. Но буквально за день до этого ей в одном агентстве предложили работу аж за 11 долларов в час. Она согласилась, конечно же, и уже порхала, окрыленная удачей. Вот за эту окрыленность хозяин-то ее  и выгнал. Но через день ей позвонил молодой доктор, у которого она тоже проходила интервью, но немного раньше. Она с гордостью сообщила ему, что уже нашла работу. Доктор поинтересовался, какую часовую оплату ей обещали, и когда узнал, то предложил на доллар больше, 12 долларов в час. Это была победа! Майя решила принять предложение доктора. А еще чуть поздней позвонили из Манхэттена и тоже звали на работу за те же деньги.  Хроническая неудачница вдруг стала популярна и востребована. Но выбор все-таки она остановила на медицинском офисе доктора Вайса. Никогда ни в прошлом, ни в будущем она так не радовалась получению работы. Как ни странно, но обычно скованная и закрепощенная, в офисе доктора Вайса она освоилась довольно быстро. Сбылась мечта идиотки -  смеялась про себя Майя - вот она и секретарь! Доктор Вайс был религиозным евреем, носил кипу, был счастливо женат и имел двоих маленьких деток. Ни о каких служебных романах и речи не могло быть - это же Америка, а не совок периода распада. У доктора работала еще одна более опытная и зрелая секретарша, занимавшаяся исключительно биллингом. А Майя отвечала на звонки, назначала приемы к врачу, фиксировала информацию о страховых полисах пациентов, принимала оплату и, что особенно ценил доктор, составляла деловые письма. Это было еще до эпохи повальной компьютерной грамотности, и поэтому к этой квалификации доктор относился с исключительным почтением. 
                Впервые  за целый год  нищеты, борьбы и мытарств Майя могла, наконец, позволить себе покупать одежду, приобрела нормальную кровать для сына.  Кашель у нее прошел сам собой, но от ее родителей приходили плохие новости. У папы обнаружили онкологическое заболевание сразу после отъезда дочери и внука, и в конце ноября случилось резкое обострение. Папу увезли в больницу, а мама находилась рядом с ним. Майя в крайнем беспокойстве звонила родителям весь вечер. На звонки никто не отвечал, и вдруг ей ответил ее дядя. Майя обрадовалась и сбивчиво расспрашивала: “Дядя Ося, вы не знаете, что там с папой?” Дядя очень отчетливо ответил: “Ничего не знаю. Его тут нет”. Майя проснулась, поняла, что разговор происходил во сне с уже умершим несколько лет назад дядей. Ошеломленная этой внезапной связью с потусторонним миром, она поняла, что хорошо, что дядя ничего не знает о папе и даже успокоилась. Разделась, легла в постель и уснула. На следующий день позвонила мама и сказала, что папа выкарабкался, что ему лучше.
                Жизнь потекла дальше. Весной Майя оформила  свою  первую декларацию о доходах и получила аж четыре тысячи долларов возврата. Это было невероятно щедро со стороны Дядюшки Сэма, он гладил ее по головке, что было приятно до слез. Впервые в жизни она гордилась собой: робкая, неуверенная в себе, одинокая, но все же не пропала в чужой стране. Впервые в жизни у нее возникло чувство собственного достоинства. Вскоре приехали родители. Папа выглядел очень плохо, похудел, пожелтел. Майя с помощью доктора Вайса добилась для отца направления в медицинский центр и его быстро госпитализировали.  Папе даже сделали операцию,  но все было напрасно и поздно. Его не стало через месяц после приезда.
                После смерти родного человека и мама, и Майя погрузились в глубокую депрессию. У мамы неожиданно наворачивались слезы на глаза, она выходила из дому и бродила в одиночестве вдоль океана. Майя страдала из-за того, что чувствовала себя виноватой в смерти отца, стала более резкой, нервозной, ни в чем не находя утешения. Ей казалось, что жизнь жестока, абсурдна, бессмысленна. Работа в офисе больше ее не удовлетворяла, она считала, что заслуживает большего, и мучилась от неустроенности. Все в новой жизни превратилось в борьбу за выживание и материальность.  Майя остро тосковала из-за отсутствия любимого дела, любимая литература отодвинулась на задний план,  любимые друзья и подруги остались в прошлом, в другой стране.
                Осенью в офисе появился один пациент. Он был после автоаварии и носил специальный бандаж для шеи.  Звали его Марк Шварц, был он из Львова и проявлял склонность к шуткам: “Вы не смотрите, что я инвалид, я еще ого-го.” Майечка, вы столько сделали для меня - родина вас не забудет.”  Он всегда  приносил Майе какой-нибудь презент, и было видно, что она ему нравится.   “А вам нравятся рыцари в доспехах?” - заглядывал он Майе в глаза, указывая на свой бандаж. Увидев как-то в офисе пожилого ветерана-эмигранта с наградами на пиджаке, Марк сказал ему, что у него тоже есть медаль. За освобождение Львова. “Как?” - не поверил ветеран. “Да, - с серьезным видом отвечал Марк, - перед отъездом в Америку вручили”. После выздоровления уже без своего жесткого “воротника” Марк стал заезжать за Майей на машине каждый вечер и отвозить домой. Приглашал в рестораны, на концерты, в гости к друзьям. Без долгих проволочек поклонник повел дело к главному: сделал Майе официальное предложение, подарил ей обручальное кольцо с бриллиантом. Маме Марик нравился своим высоким ростом, решительностью и семилетним опытом жизни в Америке. Работал он специалистом по установке и наладке кондиционеров в большой компании в Манхэттене. Был разведен, имел 17-летнего сына. Майя еще не успела разобраться в своих чувствах, а жизнь ее начинала меняться. Вскоре они совместно с Мариком сняли большую просторную квартиру, а мама переехала в отдельную небольшую.
                В ознаменование совместной жизни он повез Майю как бы в ресторан, но оказалось, что в меховой магазин. Там она по его просьбе примерила  несколько шуб, и самую подходящую он ей купил. Майя обалдела. Все-таки это было слишком широким жестом. Но Марк ее успокоил: "Не беспокойся, Майечка,  русский человек знает меру." В ее памяти всплыла исчезнувшая  шуба Дианы Сокольчик. Жизнь совершила замысловатый кульбит, и шуба  будто бы вернулась из небытия, обняв тело уже другой женщины. Это там, в городе, где она родилась, только богатые бизнесмены могли позволять себе подобные излишества. А здесь в Америке любой работающий человек мог выпендриться. Никогда Майя не была фанаткой этих меховых изделий, однако, шуба в глазах ее бывших соотечественников была не просто красивой и теплой одеждой, но и символом престижа, успеха, богатства и шика. Еще тогда, в 90-х и потом в нулевых шубы весьма охотно носились не только русскими, но и американками тоже. Практичные донельзя, они умудрялись носить эти дорогие одежды в сочетании с кроссовками. Чтобы ноги не уставали. Майю такое отсутствие вкуса чрезвычайно смешило. Вы уж там определитесь: либо роскошь, либо кроссовки.
                Марк сразу понял, что Майя в медицинском офисе не на своем месте. Он слышал о преимуществах профессии учителя в Америке и в смысле зарплаты, и в смысле бесплатной медицинской страховки, и убедил Майю искать работу в соответствии с образованием. Умные и, главное, опытные люди объяснили ей ни в коем случае не лезть в учителя английского, поскольку каждый дурак  здесь знает английский лучше нее. Ну а учителя русского тут на фиг никому не нужны. Что было делать, Майе пришлось действовать прагматично. Она поступила в колледж на Special Education на субботнюю магистерскую программу. Учиться ей было неинтересно. “ Не мое это, не мое”, - все в ней кричало и протестовало. Но через два года она сдала все необходимые экзамены на лицензию учителя и получила степень магистра.  Все началось по новой: опять рассылка резюме, походы на интервью. В одной школе ей нужно было продемонстрировать урок, и он прошел на ура по мнению завуча.
                В общем, взяли ее в эту школу. В ней веяло до боли знакомым духом казенщины. Школа она ведь и в Африке школа. Однако, здесь детей в столовых кормили бесплатно и сытно. Первые три года для Майи были очень напряженными. Те противные семиклассники из прошлого казались теперь просто благоухающими цветами по сравнению с местной молодежью. Не раз ей хотелось застрелиться, повеситься или утопиться. В государственных школах начальство приходит к учителю на уроки, ставит оценки. Получишь отрицательную оценку, испортишь свой рейтинг и все - могут уволить. Сколько таких учителей, рожденных а Америке, получивших здесь образование, было с треском выброшено на ее памяти! Но платили все-таки хорошо, чек ласкал глаз и душу. А что  вырвавшемуся из нужды человеку зазорно радоваться хорошим деньгам? Интересная ирония судьбы получалась: кривая интеллектуального уровня учеников Майи шла вниз - от студентов ВУЗа до трудновоспитуемых подростков, а кривая зарплаты, наоборот, вверх. “Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит”, - каждый раз, приходя в школу, Майя повторяла эту фразу Гоголя. Еще она уговаривала себя, что должен же кто-то учить этих детей, почему не она. Но в новоявленной учительнице американской школы всегда сохранялся какой-то суверенный дальний неприкосновенный уголок, откуда она смотрела на себя и на все вокруг с иронией. На все эти требования, ограничения, стандарты и стереотипы, мешающие быть собой, на диктат социума. Это, вероятно, было ее изъяном, слабостью, недостатком, лишающим ее уверенности в себе и покоя. И как же ее удивляло, что находились люди, считавшие ее сильным человеком.               
                Шубу  Майя носила довольно редко. Зимы в Нью-Йорке не такие холодные, и в школу, боже упаси, никто в натуральных мехах не ходил. Это было табу, дурной тон. Учителя, во-первых, хоть  относительно и неплохо зарабатывали, считались рабочим классом и себя не выпячивали, а во-вторых, школы были в авангарде борьбы за защиту окружающей среды, и их работники не могли себе позволить таскать на своих плечах шкуры семидесяти убитых норок. Но на концертах в Карнеги Холле и Линкольн Центре, на балетах в Метрополитен Опера некоторая буржуазность еще допускалась. И вообще это ведь очень удобно на тонкое платье накинуть легкую пушистую шубку и на тонких шпильках в тоненьких колготках изящно подняться по ступенькам  театра. В ресторане или банкетном зале  на чьей-то свадьбе или юбилее тоже в шубе неплохо было покрасоваться. Но в условиях борьбы за экологию и с развитием разных оригинальных искусственных меховых тканей, утилитарное и эстетическое значение натурального меха неуклонно падало. Равнодушие, а то и презрение к шубам выросло настолько, что меховые магазины и хранилища, в которых нужно было держать шубу в летнее время и платить за это, все позакрывались. Шубка Майи, когда-то символ благополучия, красоты и любви, вышла из моды, повисла, ненужная, на плечиках в шкафу. Но шуба ведь не главное. Главное не то, что исчезает, главное то, что у тебя невозможно отнять: собственная неповторимая линия судьбы, чтение книг или способность извлекать из житейского сора то, что выражает исключительно тебя.