Ten Black Roses. Trip in Nightmare

Так получалось, что множество раз в моей жизни я разочаровывался, теряя свою уверенность в чём-либо. Например, в начале зимы – когда снег только выпал и всё вокруг становится белоснежным – конькобежец сильно рискует, вставая на гладь водоёма, только покрывшуюся льдом. Наивный конькобежец не подозревает, что лёд недостаточно твёрд, чтобы удержать его. Он не понимает, что непременно провалится. Тем не менее, он решается встать на тонкий лёд, и не подозревая, что смерть за спиной. И он проваливается. Лёд под ним ломается, и он резко падает в глубоко ледяную воду, неспособный выбраться наружу. Кровь медленно стынет в венах, и конькобежец вдыхает в последний раз, ледяная вода поглощает холодеющего, мёртвого парня.

Именно так я себя теперь чувствовал.

- Милый, разве ты не помнишь свою мать? - эти слова прозвенели в моей голове, как взмах топора на плахе.

Я шёл из уборной, обеспокоенный тем, как нам поскорее убраться отсюда. Интервью с Эмжи в новостях ошеломило меня так, что всё происходящее казалось мне просто нереальным. Подойдя ближе к Исмаэлю, я заметил его замешательство, когда он смотрел на женщину, стоящую ко мне спиной. Одежда женщины была вся в пятнах и дурно пахла. Затем женщина произнесла ту роковую фразу, и мириады эмоций отразились на лице моего брата – шок, ужас и... надежда. Множество противоречивых эмоций, это казалось почти комичным.

Так почему единственное, что я чувствовал, был страх?

Эта женщина, которая выглядела, как уличная нищенка, не могла быть нашей матерью. Моё сердце заледенело от недоверия, разум кричал, что это невозможно. Мы, вероятно, ни капли не похожи на неё.

Женщина сделала шаг к моему брату, и подняла свою руку, будто хотела коснуться лица Исми. Стоя за спиной этой женщины, я не мог видеть её лица.

- Милый, ты так вырос, - мягко бормотала женщина. Исмаэль съёжился, отодвигаясь дальше от этой женщины. Мой братец выглядел сейчас ещё более бледным, чем когда-либо прежде.

Не долго думая, я шагнул вперёд и встал между ним и незнакомкой. Впервые я увидел лицо женщины, утверждавшей, что она наша мать.

Она была привлекательна, но странная бледность кожи заставляла её казаться больной. Я заметил, как её свободная рука тайком царапала кожу, как будто она не хотела, чтобы мы это видели. Чёрная рубашка с длинным рукавом скрывала большую часть её бледной кожи за исключением кистей рук. Её тёмные волосы были жидкими, свалявшимися и грязными.

И я понял, насколько ложным было моё предположение, что она ничем не похожа на нас.

Эта женщина походила на более старую, более морщинистую версию мамы — это было просто поразительное сходство.

- Валера? – с сомнением спросила женщина. Её карие глаза расширились, она коснулась моей шеи – её прикосновение отозвалось мурашками на моей коже. – О, Валерик, ты вырос, стал таким красивым молодым человеком. Телевизионное изображение даже вполовину не отражает всей вашей красоты.

- Держись подальше от Исми, - резко сказал я, пятясь назад от неё. – И, чёрт возьми, от меня.

Я быстро схватил руку Исмаэля, смотря на него. Его взгляд метался от меня к женщине, которая не могла быть нашей матерью.

- Подождите! – прокричала женщина, едва сдерживая свой голос, чтобы он не перешёл в вопль. – Пожалуйста, не оставляйте меня! Однажды я уже потеряла вас, не заставляйте мне потерять вас снова, пожалуйста!

Я повернулся, впившись в неё взглядом. – Вы не наша мать. Так что, блять, свали отсюда! – прошипел я, начиная быстро двигаться к выходу, ведущему к эскалатору торгового центра.

- Я могу доказать, что это я! – произнесла она отчаянно. – Валер, у тебя есть шрам на боку в форме полумесяца: ваш отец нечаянно бросил разбитую пивную бутылку в твою кроватку, когда ты был ребёнком. И у Исмаэля есть сигаретные ожоги на внутренней части локтя, после того, как его вырвало на отца, и он прижал к нему окурок, чтобы преподать урок.

Я застыл на месте, Исми, не ожидая такой резкой остановки, врезался мне в спину.

То, что она сказала, было правдой. По крайней мере, отчасти. У меня был рваный шрам на боку, но я не знал, откуда, и у Исмаэля были круглые белые шрамы на сгибе руки. Это произошло перед исчезновением нашей матери, когда мне было шесть, а братику два года...

- Говорю вам, я была вашей матерью, - сказала она с чувством превосходства, уверенно улыбаясь мне.

Что нам теперь делать? Что мы можем сделать? Как мы с Исми можем жить, зная, что всё, во что мы верили, оказалось ложью?

Лёгкое подёргивание рукава рубашки прервало ход моих мыслей. – Думаю, она говорит правду, Валера, - прошептал мой брат. – Как иначе она могла знать об этом?

Хрупкая надежда в его голове разбила моё сердце. Он так сильно хотел верить, что эта женщина - наша мать; он нуждался в вере в то, что есть кто-то, кто всё ещё хочет заботиться о нас. Лишённый всю свою жизнь родительской любви, Исмаэль нуждается в тепле материнской улыбки, её поощрении. Моего братика всегда было легко прочесть, словно открытую книгу, и теперь все его эмоции отражались на лице. Посмотрев в его глаза, я глубоко вдохнул.

- Пожалуйста, Валера, Исмаэль, вернитесь, - прошептала женщина позади нас, - не оставляйте меня снова.

- Я резко повернулся, чтобы встретиться с ней взглядом, негодование кипело в венах, подобно пузырящейся смоле на поленьях в костре. – Не оставлять тебя снова? Ты, чёрт возьми, думаешь, о чём говоришь? Это ты оставила нас, - яростно выплюнул я, смотря на неё с презрением. – Ты оставила нас с сукиным сыном, который так жестоко избивал нас, что ты и вообразить не сможешь. Ты оставила двух беспомощных малышей в руках безжалостного человека, который получал удовольствие от избиения своих же детей! Как ты теперь смотреть на нас можешь и не догадываться насколько ты облажалась? Ты, так же как и отец, разрушила наши жизни.

- Что? – вскричала она удивлённо. – Нет, Валера, послушай меня. Я была в той же ситуации, что и вы! Ваш отец также бил меня, вероятно, сильнее, чем вас.

- Сомневаюсь, - едко парировал я.

- Это правда! – настаивала она сквозь слёзы. – Почему ты не веришь? В начале он был просто идеалом – он во всём мне помогал и хотел всегда быть рядом. Иногда это надоедало, когда он был так близко, но мне это льстило. Затем мы поженились, и всё, казалось, изменилось. Он становился всё более и более ревнивым, агрессивным. Я должна была содержать дом в чистоте и ждать его с работы. Когда он приходил с работы позже обычного, и еда была холодной, он наказывал меня. Если я оставляла еду в духовке, чтобы сохранить её горячей, пока он не придёт, и он не видел её на столе, когда заходил на кухню, то также наказывал меня. Я всё делала плохо и неправильно.

- Тогда почему ты не забрала нас с собой? – потребовал я ответ, чувствуя похолодевшую ладошку Исми, напрягшуюся в моей руке.

- Попробую объяснить, милый. Когда мой муж был любящим и добрым, он был для меня всем. В такие минуты я легко верила, что побои и ушибы были лишь случайностями. Тогда он занимался со мной любовью так нежно, что хотелось кричать от исходившей от него любви. Поэтому я оставалась с ним на протяжении двух лет, терпя побои и крики, ушибы и боль. А затем я встретила Илью, - её голос изменился, став мягким и тихим. – Я разрывалась между вами и необоснованными запросами мужа. Я встретила Илью в библиотеке, когда спросила его, не знает ли он где отдел художественной литературы для взрослых. Общение с ним помогло мне не сойти с ума окончательно, и вскоре я поняла, что люблю его.

Всё казалось настолько нереальным. Я не мог заставить мозг осознать это. Я стоял, прижав Исмаэля к себе, уставившись на женщину, которая, как я начал медленно понимать, действительно была моей матерью.

- Я так сильно любила Илью – он ни разу не ударил меня, но я знала, что муж никогда не даст мне развод. Разве ты не понимаешь меня? – серьёзно сказала она, её отчаянные, широко раскрытые глаза пытались убедить меня. – Тогда я была такой глупой. Я была настолько подавлена всем в нашем доме, и Илья казался моим единственным спасением. Идею о разводе я быстро отбросила, поэтому сделала единственное, что мне тогда пришло в голову. Илья помог вкатить автомобиль в озеро, а затем мы уехали куда-то на запад.

- Таким образом, ты просто оставила нас, после того как фальсифицировала свою смерть? – недоверчиво сказал Исми, выходя из-за моей спины. – Ты преднамеренно оставила нас?

- Тогда я была настолько глупа! Я так сожалею, Исмаэль. То, что я сделала одиннадцать лет назад, было неправильным, я сожалею о содеянном, - она двинулась к Исми, в её глазах плескалась мольба. – Я не буду просить, чтобы вы простили меня, по, пожалуйста, знайте, что я люблю вас обоих всем сердцем. Было что-то в глазах женщины, что заставляло думать, что она действительно сошла с ума. Внезапно я вспомнил фразу, которую слышал лишь однажды - безумство Шляпника.

Взглянув на Исмаэля, я понял, что тот безоговорочно поверил этой женщине. Это была мечта Исми – иметь мать, которая действительно заботится о нём, и он цеплялся за неё подобно умирающему старцу у ручья с живительной водой. Я же не доверял этой женщине в грязной одежде и с сальными волосами. Если мать получила всё, чего желала, убежав с Ильёй, то почему она выглядит сейчас как бездомная? За те одиннадцать лет её отсутствия что-то произошло, что-то изменившее её. Её взгляд метался, как у параноика, и я прищурил свои серые глаза. Нет, она мне не нравилась, и я, безусловно, не буду доверять ей.

Но Исми хотел этого, нуждался в этом, и я ни в чём не мог ему отказать.

Медленно Исмаэль потянулся и взял женщину – нашу мать – за руки и улыбнулся с надеждой. – Привет, мама, - произнёс он мягко, нерешительно.

- О, милый Исми, - сказала наша мать с широкой улыбкой на лице. – Я так давно ждала этого момента. Я сделала самую большую ошибку, когда оставила вас обоих, - затем она крепко обняла Исмаэля, изливая на него всю свою материнскую любовь, что копилась в ней годами.

Я ничего не сделал, чтобы их остановить. Я глаз не спущу с нашей матери, которая по каким-то причинам превратилась из красавицы, которую я видел на фотографиях, в эту неопрятную бродягу. И, если быть честным, я тоже хотел... верить. Верить, в то, что есть кто-то в этом мире, кто любил нас, независимо от того, были мы живы или нет. Но я не мог заставить Исми уехать, он слишком сильно нуждается в этом, и будь я проклят, если уберу единственное хорошее, что произошло с нами с момента нашего рождения.

- Наверное, нам нужно идти, - сказала мать, украдкой глядя на выход, беря мою руку в свою. Затем она быстро потянула нас из магазина. – Я слышала историю по телевизору, любимые, вы оба можете скрыться в моём доме. Несколько месяцев спустя всё, вероятно, утихнет. У нас с Ильёй есть чердак, сооружённый над нашей квартирой. Думаю, это будет лучшим местом для вас, - пробормотала она. – Я люблю вас обоих очень сильно.

Затем она потянула нас вниз по эскалатору через торговый центр, к большим, двойным дверям, ведущим наружу. Путешествие до дома матери заняло лишь пятнадцать минут. Её автомобиль местами проржавел и при езде двигатель то жалобно постанывал, то отчаянно громыхал. Мы проехали высокие здания и переполненные улицы, медленно перемещаясь в более бедный район Кракова. За горами Татрами, которые мы проехали лишь день назад, горизонт был чрезвычайно плоским – единственные линии создавали здания, тянущиеся к небу.

- Мы на месте, любимые, - взволнованно произнесла мать, выбираясь из машины. Мы остановились перед чем-то похожим на заброшенный дом. Граффити покрывали кирпичное пространство у двери. Странные бандитские символы небрежно написаны баллончиком на рыжеватом кирпиче - похабный, отвратительный член трахающий киску. Я сжал руку Исмаэля, когда мы шли по крыльцу за матерью в место, которое станет нашим новым домом.

- Валер? – прошептал мне Исми, когда мы вошли в квартиру. – Не уверен, что мне нравится это место.

- Не только тебе, Исми, - бормотал я, наклоняясь, чтобы нежно прижаться губами к его волосам. – Всё будет в порядке. Первое впечатление зачастую ошибочно, помнишь?

Он мрачно кивнул, и мы продолжили идти за матерью, ведущей нас по обшарпанным ступеням на второй этаж. Мы с Исмаэлем держались за руки, как мы обычно делали, когда были не уверены. Я тщательно изучал окружающую нас обстановку, подмечая возможные выходы и что-либо, что могло помешать нам, если мы должны будем бежать. Обои на стенах пока не отслаивались, но они были покрыты слоем масляных пятен. Ковёр на лестнице был изношен, а частями и вовсе отсутствовал. Я задумался, не было ли это здание признано непригодным для жилья, и предназначалось к сносу?

- Знаю, это не самое лучшее место, - начала мать, когда мы поднялись по лестнице и вошли в тёмную прихожую, - но это дом. Вы его тоже полюбите.

- Сомневаюсь, - пробормотал я негромко.

Мать остановилась у двери, ища что-то в кармане. Затем она достала ключ и вставила его в замочную скважину, нажимая на ручку и отпирая дверь. Затем мы увидели, какая обстановка была внутри.

Комната была скудно обставлена - только поношенная мебель, но, по крайней мере, здесь было несколько чище, лишь небольшое количество одежды, небрежно разложенной по стульям и кушеткам. Тарелки сложены у раковины - все грязные, телевизор включён – рекламирует новое средство от прыщей. Занавески закрыты, погружая комнату во мрак, телевизор был единственным источником света.

- Ил, милый? – позвала мать. – Ты дома?

- Хэй, крошка, - послышался мрачный голос. – Ты достала героин? Мы почти на нуле.

Голос матери резко окреп, сменив мягкий, добрый тон, слышимый мной мгновения назад. Она впилась взглядом в человека, обессилено лежащего на кушетке. – Нет, Ил, не достала. Мы поговорим об этом позже. Смотри, кого я привела с собой.

- О чём ты, чёрт возьми, говоришь?

Мать быстро закрыла за нами дверь, перекрывая поток света из прихожей. Теперь мы с Исми погрузились во тьму, едва способные видеть человека на кушетке. От телевизора исходило совсем немного света, поэтому единственное, что я мог сказать об этом человеке, что у его были тёмные волосы и короткая борода.

- Кто они?

- Они, Ил, мои дети, - гордо произнесла она. – Знаешь, однажды мы видели их по телевизору.

- Правда? Хах, они не похожи на детей, которые у тебя были.

- Это было одиннадцать лет назад, малыш, - мягко ответила она, присев около Ила. – Они отличаются от мальчиков, которыми они тогда были.

Ил приподнялся и потянулся рукой к её груди, сжав её, прежде чем притянуть женщину к себе на колени. – Иди ко мне, крошка, я ждал твоего возвращения, - я услышал, как расстегнулся ремень и лязгнула молния. Это произошло так быстро, что ни у Исмаэля, ни у меня, не было времени отвернуться, прежде чем я увидел, как наша мать оседлала его, сдвигая свои джинсы ниже колен, обнажая свой зад. – Блять, цыпа, - простонал Ил.

Мгновенно я сгрёб в охапку Исми и вместе с ним ушёл на кухню. То, что сейчас произошло в той комнате, было отвратительно и возмутительно. Я тяжело прислонился к кухонной стойке, взгляд остановился на мусорном ведре в шаге от меня. Что-то сверкнуло в груде мусора от слабого света, проникшего на кухню.

- Я... - начал Исми. – Всё не так, как я себе представлял.

Я глубоко вдохнул, ненавидя правду того, что скажу. – Ничего не было, братишка.

Посмотрев на него, я увидел, что Исмаэль тихо плачет, слёзы медленно спускались вниз по его лицу. – Я всегда думал о ней, как об ангеле, - шептал он. – Почему мы, Валерка? Почему мы оказались в этой ситуации, а не кто-то другой? – спросил он, пристально глядя на меня. – Почему это должны быть мы?

Я обнял его нежно, мягко поглаживая по волосам. – Не знаю, Исми, правда, не знаю. Но есть и позитивная сторона - теперь у нас есть мать. И, не смотря на то, как она выглядит, она любит нас. Она осознала совершённые ею ошибки, теперь она снова хочет привести всё в норму.

Я вздохнул, глядя на потолок. Я зацепился взглядом за небольшой квадрат, с которого свисала верёвка. Я понял, что это дверь на чердак. Потянув за верёвку, дверь открылась, показывая складную лестницу, которая вела на чердак, о котором говорила мать.

- Забирайся, Исмаэль, - спокойно произнёс я, оглядываясь на гостиную, где дыхание участилось, и были слышны шлепки от яростного соединения двух тел. – Будем спать на чердаке, - несмотря на то, что сейчас около четырёх дня, я был опустошён, полагаю, Исми тоже.

На полу чердака была лишь убогая постель и стул, стоявший в дальнем углу. Отличное место для моей задницы - мать либо лгала, либо была под кайфом. Я закрыл за нами дверь, не заботясь о том, знают ли они, где мы.

- Зато есть место, где мы можем поспать, - произнёс Исмаэль оптимистично, слабо улыбнувшись мне. – И мы не должны бегать из места в место.

- Спи, Исми, - произнёс я мягко, садясь на матрас на полу. Я притянул его к себе, обняв и прижав его спину к своей груди.

Вскоре он заснул, а я остался наедине со своими мыслями. И, наконец, понял, что я видел в мусорном ведре, прежде чем мы забрались на чердак. Это была такая маленькая, но такая серьёзная вещь. Использованный шприц.

Он на полу среди осколков,
Так ненавидит эту жизнь.
И снова крик, который рвёт на части:
"Вернись любовь! Я прошу тебя, вернись".

Душа совсем уж опустела,
Её покинули надежды и мечты.
Всё стало просто грязно-серым,
Ты умер друг, а брат стал частью пустоты.

Сто тысяч раз перелистал все книги,
Но в них ответа так и не нашёл.
Он исходил все перекрёстки,
И за тебя молился всей душой.

А силы больше не осталось,
И он мечтает умереть.
Жить без тебя невыносимо:
"Милый, я больше не могу терпеть".

Сжимает острый он осколок,
И струйка алая бежит.
Один до вены сантиметр,
Пусть просто Бог его простит.

Давно пора покончить с этим.
Гудят усталые виски,
Всё стало просто безразлично.
Он шепчет тихое: "Прости".