Избранные свободные стихи 1985-2002

Из книги «ШАР ВРЕМЕНИ»


* * *
                «Сон разума рождает чудовищ»
                Гойя

Бесшумная энергия распада.
В мозгу безумном распадается сознанье.
Пустые души разрушаются. Беззвучно
Людская совесть распадается на части.
И множатся чудовища, уроды.
Под их ногами погибают травы,
Обугленные высушенным ветром.
Не шелестят они, лишь пепел осыпают.
Тень птицы на пустом огромном небе
Осталась – неподвижна. И напрасно
Тень зверя продолжает бег – без зверя…
Всё, всё молчит!
И лишь проснувшись, слышу
Шальное эхо этого молчанья.
1986


АХ, КАКОЙ ВЕТЕР!

Ах, какой ветер сегодня! Он будто зовёт кого-то
далёкого. От его голоса вытянулась в струну улица и –
гудит, гудит...
Ах, какой ветер!
Я окликаю тебя. Автобусная остановка взмахивает
крыльями и… остаётся на месте. Люди сдёргивают маски
лиц, и их головы становятся сплошными затылками…
Ах, какой ветер!
Ты не слышишь меня, и я окликаю тебя снова. Люди
дружно водружают свои лица на место, и я отчётливо
слышу дробный стук круглых, как бильярдные шары,
взглядов. Они вразнобой катятся в мою сторону.
А ты не слыхал их стука?
Ах, какой ветер!
Я окликаю тебя в третий раз. Твой взгляд испуганным мышонком
заметался по улице, пока не заметил тёплых
норок моих зрачков. Он юркнул в них и спрятался там –
вдруг всполошившийся мышонок с сильно бьющимся
сердцем.
– Ну-ну, всё в порядке, дружок. Это просто такой ветер,
такой ветер сегодня…
Мы идём, и я отчётливо слышу за спиной торопливый
стук катящихся бильярдных шаров. Но вот они
сталкиваются с теми, что катятся им навстречу и… рассыпаются по дороге.
Как трудно не споткнуться о них!
Но я слышу твой голос:
– Не бойся, я с тобой…
И больше никто не слышит этого. Из-за ветра.
Ах, какой ветер, какой ветер сегодня!
1987


* * *
                Ивановой Светлане.

О разном мы говорим, девочка, о разном!
Отчего же так утешает иллюзия понимания?
Я думаю – надежда и тут спасает нас от краха… от праха.
Извечная спасительница, оберега наша – надежда.
На что же надеемся мы, девочка, на что?
На то, может быть, что какая-то малая часть нашей
многоликой души отыщет своего потерянного близнеца,
и совершится чудо. Чудо понимания.
Крошечная, мгновенная, но спасительно-жгучая
искра, алая или голубая, обожжёт,
оставит чёрную точку-метину, и уже навсегда
сладкая боль сохранит для нас память об этом…
Видишь ли, в сущности, нет ничего дороже
такой маленькой чёрной метины,
такого совершения невозможного.
1993


Из книги «ПОПЫТКА ВОЗВРАЩЕНИЯ»


* * *

Оконные стёкла прорастают стеблями,
Цветами и листьями прорастают.
И остывает наше дыханье
На крутых завитках.
Спящая птаха в их зарослях
Ещё не очнулась,
Но крылья – пушистые, белые –
Шевельнулись чуть-чуть:
Это клубочек прозрачный от губ наших тёплых
Подплыл и коснулся вдруг перьев
И глаз ледяных…
Снова и снова единое наше дыханье
Стёкла, поросшие белой травой, оживляет:
Стебель качнулся,
Лист распрямился,
Дрогнул тяжёлый цветок…
И птаха, будто ещё в полусне,
Медленно крылья подняв,
Тихо слетела в комнату,
И опустилась
На наши сплетённые тёплые руки,
И через миг
Тоненько песню запела.
1985


* * *

Гольфстрим багровый омывает тело,
И потому не выступает иней
На побледневших с холода губах.
И потому я всё ещё впадаю
В огромный мир, как тонкий ручеёк.
Я в мир впадаю, как впадают в ересь,
Забывши о костре и о кресте…

А ты всё окликал меня в ночи,
Во тьму глядел с высокого обрыва –
Я слышала. Но разве в силах кто
Своё теченье повернуть назад?
Подумай сам. И, может быть, прости.

Я понимаю: это слишком мало –
Держать в руках сухой листок ладони,
И тёмными губами приникать
К почти неслышному движению в прожилках,
В два омутка заглядывать глазные
И понапрасну долго-долго ждать –
Пусть не ответа – малого намёка…
На что? – На что-нибудь такое,
Что вдруг позволит снова рядом быть
По праву свыше, не по принужденью.

Зачем ты окликал меня? Я здесь…
Как будто никуда не уходила.
И только голос твой напрасно растревожил
Притихшие на время берега
Багрового Гольфстрима.
1990


БЕЛЫЙ ДОННИК

Ты знаешь, белый донник –
Цветок совсем не для букетов.
Он, наверно, на языке цветов
О чём-то очень грустном говорит.
Ну, может, о разлуке навсегда.
Я ветку донника вложу между страниц,
И в шкаф поставлю книгу. И забуду…
И лишь когда разлука вдруг стрясётся,
Одна лишь я в ней окажусь виновна,
А ты совсем не будешь виноват.
Ты будешь жить легко.
Оправданный цветами –
Такой же, как оправданный детьми:
Его грехи заранее прощены.
А мне уже греха не замолить:
Цветы, как дети, беспощадны.
Мне в утешение останется любовь
К растенью под названьем
Белый донник.
1991


* * *

Ледок стихов и тонок, и прозрачен.
Он тоньше комариного крыла,
Прозрачней света утренней звезды.
Но под его поверхностью зеркальной
Стихии бродят и бурлят глубины,
Доселе недоступные уму.
Лишь сердце их порою различало
Сквозь пелену тумана, сквозь намёки
Тенями полной призрачности ночи,
Сквозь дымку сна и сквозь его причуды.
И сердце то пугливо замирало,
То трепетало, полное предчувствий
Невыразимой, невозможной тайны,
Как мотылёк над нежным огоньком
Свечи опасной летом на террасе.
Ледок стихов на вид всегда так хрупок.
Но разве в нём бушующие смыслы
Способны повредить ему хоть малость?
Чем боле тонок он, тем боле прочен.
И как тогда кристалл стихотворенья,
Сверкающий, искрящийся кристалл
Огнём и мраком полнится безмерным,
В огне и мраке разуму и сердцу
Доступный в недоступности своей.
2002


* * *

Я бедный ребёнок Пространства,
Которое, словно кукушка,
Подбросило меня миру предметов –
Миру оболочек и зримых контуров,
Жёстких и беспощадных.

Я бродила среди них,
Царапаясь о них и больно ушибаясь,
Потому что не в силах была постичь
Их вещественной материальности –
Глухой и равнодушной.

Они казались мне слишком сами по себе –
Прекрасные и недоступные.
Их непроницаемость пугала и притягивала,
Завораживала и обездвиживала,
Лишая меня моей естественной текучести.

Как долго я пыталась понять
Сущность вещей и предметов,
Как упорно я стремилась познать
Своё кровное родство с этим твёрдым и весомым,
Чтобы ощутить всем существом, что я есть!

Как долго и как напрасно! –
Пока вдруг не поняла тщетность своих усилий.
Ибо, окаменев, смогла, наконец, почувствовать
Скользящие прикосновения сквозного,
всепроникающего Пространства,
Рождающего и созидающего всё сущее в этом мире.
2002


Из книги «С КРАСНОЙ СТРОКИ»


* * *

Последний майский день давно настал.
Последняя сирень неспешно отцветает.
И ласточки в высоком небе
Мелькают и пронзительно пищат.

Последний майский день. Ну, что ж, о том
Лишь календарь – тупой педант, сухарь –
Твердит упрямо, словно заведённый.
А мне зачем об этом надо знать?
Есть утро, день, прозрачный синий вечер
И тихая, таинственная ночь –
Вот жизни круг, который бесконечен
И вечности по-своему сродни.
Есть только день.
Последний он иль первый –
Кому-то разве это знать дано?
Он просто этот день,
Что жизнь вмещает всю.
И смерть. Ту, что конца совсем не предвещает.
Она лишь запятая, что в строке,
Которая вершится многоточьем.

Когда же день настанет неизбежный,
Приму его и, уходя, скажу:
«Прощайте все. До скорого свиданья –
На этой стороне или на той».
2002


СКВОРЕЦ

Сегодня я на ветке тополиной
Увидела скворца. Он ворковал,
И по-вороньи каркал, и мяукал,
И лаял по-собачьи, подражал
Шуршанью шин, гудкам автомобильным…
И снова, снова, и опять – по кругу.
Он делал это с видимым азартом.
И даже с вдохновением. Казалось,
Его занятье это поглотило.
Соединив мелодии чужие,
Присвоил их – по праву или нет…
Он в этой странной песне выражал
Восторг безмерный свой пред миром.
Он принимал его без всякого разбора,
Таким, как есть. И не судил его.
А главное, певца не волновало,
Что мир неблагодарный, равнодушный
Совсем, совсем не слушает его.
2002


* * *

Страданье, обошедши кругом
Земной экватор, соскользнуло вниз,
Меридиан царапая и раня,
И в дверь мою внезапно постучало,
Так с нехорошею усмешкой говоря:
«Неужто ты меня забыла настолько,
Что теперь не узнаёшь?!
Впусти же гостью, странницу свою.
Со мною снова обретёшь ты смысл жизни!
И нянча, и баюкая меня,
Ты будешь занята и днём, и ночью,
И даже в снах тебя я не оставлю,
Примеривая множество личин.
И взращивая самоё себя,
Я жизнь твою от края и до края
Заполню. И заполоню всю землю
Текучим, серым, ледяным туманом.
Я буду становиться всё плотнее
И в небо мощной кроной прорасту.
Затмится солнце, и луна, и звёзды.
Ты будешь лишь одну меня любить,
И я тебя вовеки не покину.
Твоя нелепая попытка изменить мне
Окончилась провалом, как ты видишь.
И этот свет в твоём слепом окошке –
Такой неверный, слабенький, тщедушный.
К тому же, ты сама ему не веришь.
Ты не смогла душой в него врасти,
А потому не сможешь слиться телом.
Смотри, смотри: ещё немного,
И он померкнет! И совсем умрёт!..»
Я слушала, смотрела и молчала.
Я понимала: выбор был за мной.
2002


* * *

Земля – кристалл текучий в молоке созвездий.
И я плыву в прозрачности её полустеклянной ауры,
Не ведая о том, что шум вдали зелёный – это крона
Древесная, что сгусток гудящего тяжёлого огня –
Шмель над лиловым полевым цветком,
А то пятно – прозрачное, сквозное,
Что чуть колеблется и взгляд мой беспокоит –
Твоё лицо. Как раз передо мной.
Оно меня тревожит и пугает
Несметной переменчивостью масок,
Неуловимостью, неточностью примет
И неожиданностью мест и положений.

Мне разобраться трудно, кто из нас, не понимая,
Что есть звук, что эхо, и в паутину мнимости ловя,
Творит иллюзию прямого узнаванья,
И зацепившись птичьим коготком
За паутинку мимолётной связи двух частностей,
Плетёт изнанку знанья, которое, по существу, есть грех,
Что оскорбляет Тайну Бытия…

Вдруг образ твой – короткий и внезапный –
Прояснился. Отчётливость храня, стал множиться,
Меняясь непрерывно, и слился вновь, в себе соединяя
Каким-то чудом все свои обличья.
И медленно приблизился ко мне. Но он ошибся.
То была не я, а только эхо смутное моё.
2002


ОРЕХ

Седая скорлупа ореха,
Что катится по плоскости неровной,
Твердеет больше с каждым оборотом,
Чтобы ядро своё от пагубы сберечь.
Но каждая твердыня знает сроки.
И потому, зажатый между двух
Объёмов тяжких – неба и земли –
Орех врастает в землю глубже, глубже…
И там, где всё кругом пропахло прахом,
Он замирает. И чего-то ждёт,
Прислушиваясь к дивному движенью
В своей утробе, полнясь пониманьем
Того, что неизбежно наступает.
О, как тогда неистово крушит он
Свой грубый панцирь. Нежный позвоночник
Прямится, тянется и, к свету устремлённый,
Сквозь твердь земную восстает к небесной.
2002


ОКНО

На квадратном небе круглая Луна…

Узкие ладони плоского луча
Дерево сквозное держат на весу.
Луч, врастая в землю длинными ступнями,
Камертону внемля, трогает колки.
И струной басовой дерево гудит.

Если бы я знала, сколько надо силы,
Чтобы жить в пределах жёсткого квадрата,
Я бы не вплывала в узкий промежуток
Меж двумя торцами обнажённых стен.
А теперь я стала еле слышным эхом
Той луны, что медлит на квадратном небе,
Чтоб услышать отзвук сквозь стекло вины.
2002


* * *

Когда брожу в большом пустынном зале,
Среди колонн – я множусь и дроблюсь.
Сначала слышу шорохи и шёпот,
И гулкий стук рассыпанных шагов,

А после лёгкое, сквозное дуновенье
Закутанного в тайну ветерка,
Слегка знобящего в своих прикосновеньях,
Так, будто пальцами щекочут позвонки.

И наконец, всё больше уплотняясь,
Прозрачных призраков несметная толпа
Мелькает меж колонн, скользит, летает,
Шуршит у стен, гудит у потолка.

Мне кажется, они смеются, дразнят,
Растягивая тело и лицо
То так, то эдак. Облик мой меняют,
Но тем не менее, это всё же я.

И вдруг я понимаю: сонмы звуков
Сливаются в какой-то странный ритм.
Сбиваясь, сталкиваясь, снова растекаясь,
Из какофонии слагаются в аккорд.

И вот ещё, ещё, ещё родится
То унисон, то диссонанс, а то
Короткий мелодический отрывок
Возникнет на мгновенье и замрёт.

Но вот понятны цель и направленье.
Всё меньше звуков нарушают строй.
И общий гармонический рисунок
Мелодии сложился и звучит.

Но труд не ведомого миру музыканта
Ещё не завершён. Последний штрих…
Последние оттенки для контраста…
И зал наполнился симфонией прекрасной.
2002


* * *

Мне хочется покинуть этот рай,
Где лживых правил свод до странности изящен;
Где над гниющей ямой нечистот
Порхают руки, розы и лилеи
Сплетая в благовонные венки,
Чтоб ими вид украсить неприглядный;
Где сладкие струятся голоса,
А извращённый слух, налакомившись вволю,
Стремится к каждой скважине и щели,
Чтоб приторность умерить острой пищей.

Зачем я здесь? Неужто я стою
Пред зеркалом и вижу отраженье
Одной из тех личин, которыми полна?

А зеркало кривое, отражая,
Гиперболу кошмарную творит,
Кривляется, гримасничает, корчит
Тупые, отвратительные рожи –
Чтоб я могла воочию всё увидеть.
Я ужаснулась мерзости своей.
И боль, и стыд меня заполонили.
Я задохнулась: лучше умереть!..

Вдруг показалось: некий голос молвил:
«Смирись. Прими соринку и бревно.
И пусть безгрешный первым бросит камень».
2002


* * *

Увял бутон ночного фонаря.
Ночь опускает тяжкие ресницы.
Но это не меняет ничего:
Я остаюсь такой же, как была.
Не веря в это странное явленье,
Бреду среди теней голубоватых.
И слышу, как шуршат ночные звёзды,
Прикрытые предутренним туманом.
Навстречу мне бредёт пустая тень.
Мы поравнялись, и она прошла
Меня насквозь, не замечая это,
И скрылась за прозрачным кубом дня,
Ещё не наступившего. Я знаю,
Что эта встреча как-то отзовётся
В моей судьбе – иначе не бывает.
Но память предрассветная моя
Уже тускнеет. Встречу позабыв,
Я замечаю новое движенье,
И шелестящий голос говорит мне:
«Не смей касаться света моего!
Ты тронешь – и погасну я навеки,
А мне судьбой назначено светить».
Я огляделась. Тихо под ногами
Моими лютик нежный лепесток
Чуть отогнул. Затем ещё, ещё,
И, наконец, совсем его расправил.
Потом другой. И вот уже цветок
Лимонно-жёлтый глянцево блестит.
И голубая тень над ним сквозит и вьётся.
Я понимаю, что не испугалась,
И перспектива растоптать цветок
Меня совсем, совсем не взволновала.
Я только удивилась равнодушью,
С которым осознала, что могла б
Спокойно это сделать и уйти,
Заметив, не заметив – всё равно.
Но вдруг сдавило горло сожаленье.
Я осторожно вышла на тропинку
И постояла несколько минут,
Чтобы прошло внезапное удушье.
Всё возвращалось на круги своя.
Заплакать захотелось и уснуть.
2002