Избранные стихотворения 1984-2002

Из книги «ПОПЫТКА ВОЗВРАЩЕНИЯ»


В БОЛЬНИЦЕ

Время ни о чём и знать не хочет:
Утекает жизнь за часом час…
За окном больничным кровоточит
Медленно плывущий в небе Марс.

Наугад заштопан и залатан,
Как мешок, тяжёлый, тёмный сон.
Снова ночью бродит по палатам
Чей-нибудь невольный слабый стон.

А потом в больной, глухой, незрячей
Тишине больничного двора
Поползёт тоскливый вой собачий
И сегодня так же, как вчера.

Лишь когда поднимет солнце рожки,
Белый и бесплотный, словно дух,
Залетит нечаянно в окошко
Лёгкий-лёгкий тополиный пух.
1984


СНЕГИРИ

Кого печально кличут снегири,
Возникшие на веточке берёзы?
Зима легко творит метаморфозы.
И в каждой птице – капелька зари.

Не птицы это – розовые сны.
Они о том, что нынче, может статься,
Не будет этот синий день смеркаться,
Блестя на самом краешке весны.
1985


ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Январь.
От войны недалёко.
И внове ещё тишина.
И в небе висит кособоко
И щурится сонно луна.
Стоят, словно греясь, в обнимку
Кусты у фабричных ворот.
В морозной предутренней дымке
Мерцанье окошечек-сот.
И вздохи охрипшего снега.
И взгляд не очнувшихся глаз.
И ветер взлетает с разбега…
И крик.
Это я родилась.
1985


ПУСТЫНЯ

В пустыне путник умирал.
К земле, белеющей от соли,
Губами жаркими припал,
Не чувствуя огня и боли.

Стояли чёрные круги
В его глазах полуприкрытых.
И каменели сапоги,
Жгли раны ног, до крови сбитых.

Там, где пришлось ему упасть,
Всё было тихо и безлюдно.
В двух-трёх шагах чернела снасть
Давно покинутого судна.

Здесь побросали рыбаки
Свои рассохшиеся лодки.
И русло мёртвое реки
Стянули берегов колодки.

И где причал высокий был,
Где у воды играли дети,
Там знойный ветер шевелил
Обрывки рыболовной сети…

И он лежал и умирал
На корке соли серой, плотной.
А высыхающий Арал
Вздымал над миром дух болотный.
1988


ЗАБРОШЕННЫЙ САД

Свистит снегирь в заброшенном саду.
В сугробах тонет низкая ограда.
Без цели – ничего мне здесь не надо –
По заметённой тропке вновь бреду

И всё же так мне нужен этот сад!
Как будто он – последняя опора.
Тропа свернула, вьётся вдоль забора.
Пройду её и поверну назад.

Меня проводят взглядом голубым
Внимательные строгие вороны,
Обжившие тяжёлых яблонь кроны.
И снова снег пойдёт, как белый дым.

На плечи будет опускаться мне
Он с высоты неведомой, холодной.
Такой прозрачный, лёгкий и свободный
В морозной тишине.
1989


* * *

Опускается на корточки
В старом доме тишина.
Снег сухой скребётся в форточку.
Кошка спрыгнула с окна.

Бросив куклу на скамеечке
Под вешалкой в углу,
Невзначай уснула девочка
Возле печки на полу.

В стену ходики колотятся.
Сумрак лёг на потолок.
Гном под тёплой печкой возится,
Прячет корку в сундучок.

Гном звенит под полом ключиком.
В печке каша – пых да пых…
От тепла раскрылись лютики
На обоях голубых.
1989


ФИЛЬМ О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ

Всё полыхает. Дыбом встало поле.
Земля чернеет от несметных ран.
От крика, страха, ненависти, боли
Корёжится натянутый экран.

Гром. Скачут кони.
Ветер треплет знамя.
В реке от крови – алая вода…

– А кто здесь наши, кто здесь наши, мама?!
– Да все, сыночек… В том-то и беда.
1989


ИЛЛЮЗИЯ

На зов короткого звонка
Дверь распахну – как брошусь в омут.
И ты шагнёшь издалека,
Из пустоты – в объёмы комнат.

От жаркой лампы зыбкий нимб
Над головой… Постой, не ты ли –
И зван, и призван, и гоним –
Под синий свитер прячешь крылья?!

Замедлен плавный жест руки,
Наклон лица невероятен.
И то близки, то далеки
Глаза – провалы тёмных пятен.

Движенье приоткрытых губ
Едва заметно… Я готова
Услышать гром небесных труб
И внять божественному слову.

И сквозь отверстый потолок
Приемля чёрное сиянье,
Я стану – трепетный росток
Любви, смиренья, покаянья.

Я буду тёплой и живой,
И вдруг – прозрачной и воздушной…
Но два крыла над головой
Сомкнут внезапно полог душный.
1990


* * *

Весь город был в сиреневом тумане,
Когда она пошла вдоль спящих стен –
В нелепой кофте чуть не до колен,
С глухой гремящей мелочью в кармане.

Был город пуст. И только наверху,
Над жестью крыши плавал ангел белый –
Большой, но облегчённо-пустотелый
И с тощенькими крыльями в пуху.

Он пролетел над зданием горкома,
Почти незримый, но оставил тень.
И опустился в чахлую сирень,
Что отцветала в сквере возле дома.

День начинался. Разом из окон
Команду дали ставить ноги шире
Плеч, и заликовал в эфире
Под счёт раз-два, раз-два аккордеон.

Тут ангел подстелил себе газету,
Сел на неё – при свете дня слепой.
А город вдруг наполнился толпой,
Где той, в нелепой кофте, места нету.

Она свернула в сквер и долго шла,
Шагами в общий лад не попадала.
И для того, чтоб день начать сначала,
Монеты ангелу слепому подала.
1990


* * *

– Ко-ро-но-ва-ать!..
Лохмотья короля
Прекраснее лохмотьев всех придворных –
Лишь потому, что очерк линий чёрных
Карандаша его воображал
Ещё острей, чем остриё ножа.

Короновать – как в клочья разорвать.
Рискни – ступи, как дважды в ту же воду…
Рискни! Рискни!.. А слышится: распни! –
Распни толпе неистовой в угоду.

Короноваться – так венцом терновых игл.
Креститься – в мутных водах Иордана,
Подняв со дна тяжёлый, жирный ил…
И на кресте очнуться утром рано.
1990


* * *

В движении листа, что ветку отпустил,
Сияет чистота замедленного ритма.
Художник кисть на холст просторный опустил
И положил мазок спокойно и открыто.

Он не хитрил со мной. Лукавства не терпя,
Я верила ему. Энергия полёта,
Не знавшего конца, наполнила меня.
И цвет был, как одна пронзительная нота.

И ветер налетал, и дождик моросил,
И сумерки чуть-чуть от холода звенели,
И жёлтый лист витал, совсем не тратя сил,
В полметре от сырой затоптанной панели.
1990


* * *

Свершилось! Анна!.. Поворот
Поступков, замыслов, событий…
А снег, как и вчера, идёт:
Без откровений, без наитий.

Но это, право, всё равно:
В нём совершенство от рожденья.
А потому лишь нам дано
Рождать и видеть отраженья,

Собою мерить пустоту
И заполнять её бесстрашно –
Ведь причащение кресту
Совсем не то, что ряд калашный.

Свершилось, Анна! Никому
Нас не лишить смертельной боли.
В ней – недоступное уму
Великолепье своеволья.
1990


СМЕРТЬ КОРОЛЯ

В городе дым, погребальные факелы жгут,
Отсветы пламени пляшут на стенах, как бесы.
Громко рыдает горбатый, морщинистый шут,
Плачет по-детски наследница трона, принцесса.

Умер король. Не бывало таких королей!
То'чно судьбу напророчила бабка-гадалка.
Шорох сухой у кладбищенских стен тополей,
Цокот копыт, скрип тяжёлых колёс катафалка.

Звон колокольный уныл и протяжен, как вой.
Умер король. Не на брани, хоть воин был бравый.
С паперти смотрит старуха-гадалка совой,
Перебирая в кошёлке коренья и травы.

Как безутешна принцесса! Её локоток
Держит учтиво, но крепко надменный придворный.
Чуть побледнел он и бросил гадалке проворной
Горсть золотых. Их она завернула в платок.

Тут же её затолкали, прогнали взашей:
Нечего путаться здесь этой чёрной старухе!..
Цокот копыт, скрип колёс долетал до ушей,
Шарканье ног и ползучие тёмные слухи.
1990


ГОСТЬ

Когда мой гость вошёл – весёлый и румяный,
В блестящих огоньках снежка на волосах,
Скрипучий пол запел, и тонкие стаканы
Запели в унисон с кукушкою в часах.

Но дальше – тишина. И нет следов в прихожей.
И ёлочная ветвь с колючей мишурой
От света не блестит. И кто-то не похожий
На гостя моего встал у окна горой.

Вот распахнул окно. Задуло ветром свечи.
Снежинок чёрный рой ворвался – и иссяк.
Мой снежный гость стоял – слегка ссутулив плечи,
И, голову склонив, опёрся о косяк.

– Ты узнаёшь меня?..
Ответить не успела –
Огнями вспыхнул дом, взорвался говор, смех…
Он у окна стоял в своей рубашке белой
И сквозь очки смотрел с улыбкою на всех.
1991


СВЕТ

Безумен мир, лишённый эха,
Грохочет жадной пустотой.
Но это вовсе не помеха
Для поражённых глухотой.

Ведь так нелепо ждать ответа
В своей кромешной тишине!..
Смотри: разбилась капля света
На твердокаменной стене.

Подставлю скорбные ладони
Под это смутное пятно
И светом траурным наполню
Своё немое полотно,

Где в глубине картинной дали
Так загустела темнота,
И безнадёжно увядали
Неосвещённые цвета.

И заструится тихо пламя,
И оживёт, и оживит
Мазки слепые, будто камни,
Глухонемые, как гранит.
1995


СОЗВЕЗДЬЕ РЫБ

Ультрамарин трескучий, хрупкий кадмий,
Безумный вой вороньих чёрных армий
Среди ветвей и пасмурных дымов.
И те, кто вышел из своих домов,
Глядят незряче, наподобие сов,
Пустые струи ветра ловят ртами.
И катятся пустые голоса,
Прозрачными, как воздух, пузырьками,
В сухие поднимаясь небеса.
А там – созвездье Рыб хрустит хвостами,
Невидимое в жёстких струях солнца,
Стремится, режет, крошит вертикаль,
Закручивает круг за кругом кольца
В тугую безвоздушную спираль.
Искрясь, рассыпалось, исчезло слово «даль»,

Мир сузился, сверкнул
И рухнул в точку.
1998


* * *

Нет ничего страшней рассвета и апреля.
Рассвет в апреле – это запредел.
Как можно жить на дне сей узкой щели?
Сомкнутся камни – и исчезнет щель.

В ней замуруют жалкий отпечаток –
Распластанный, раздавленный, немой.
Так руки, вдруг покинув зев перчаток,
Исчезнут, обернувшись полой тьмой.

Как можно жить? Каким наполнить смыслом
Пустоты створок, плоскостей узор?
Любой изгиб фиксирован, исчислен –
Не придерется самый строгий взор.

Хотя, откуда взор? Опроверженье
Всего, что было, в чём звенела жизнь,
Проявит разве только изверженье,
Землетрясенье… Эти миражи

Окаменевшие. Зеркальных отражений
Суть извращённая ужасна и проста.
Нет мыслей в памяти, в движениях – движений,
Распятье существует вне креста.

Где скульптор тот, какой посмеет гений
С посмертных масок слепок жизни снять,
Чтоб жалкие фрагменты поколений
Могли свою гармонию познать?

Но не в апреле. И не на рассвете,
Когда безлунный сумрак изнемог,
Когда душою робкой Божьи дети
В кольцо замкнули устье и исток.
2001


ЧАСОВОЙ

Чужой глагол переступил черту.
Сошлись края меж этими и теми.
И тень стоит солдатом на посту,
Стоит сквозь лунный свет, сквозь снег, сквозь время.

Приподнят воротник. И шапка с шишаком.
На острие штыка обугленное пламя.
Кем был когда-то он? Латышским ли стрелком,
Иль русским пареньком с крестьянскими руками?

Твердеет на ветру суровое лицо,
И каменно растут крыла его шинели.
Огромный шар земной, как хрупкое яйцо,
Под тяжестью его выдерживает еле.

Я говорю «лицо», но знаю: нет лица.
Что может быть страшней, когда он обернётся?..
Он выстоял… Сказать хотела «до конца»,
Но нет конца. Опять спиралью время гнётся.

Бессменный часовой столетья своего,
Кровавого зрачком, с железным рыком зверя.
И что бы ни стряслось в Отечестве его,
Он будет так стоять, средь звёзд вселенских рея.
2001


* * *

Вышла я на глухую дорогу.
Слева запад, а справа восток.
Впереди к одинокому логу
Снежной пыли катился клубок.

Я пошла по неровному следу,
Ухватившись за белую нить.
Покорилась метельному бреду,
Чтобы некого было винить.

На пути что не пень, то колода,
По бокам только тень да плетень.
А вдали всё мерцала свобода –
Даже в миг, когда кончился день.
2002


* * *

Январские полотна без оправы,
Не ограниченные мыслимым пределом.
И как же зимние прекрасны травы –
Изысканная графика на белом!

Здесь всё – как есть: и строго, и случайно.
Пяток оттенков тьмы на фоне света…
Мне всё равно, какая в этом тайна!
Вот только б так стоять и видеть это.
2002


* * *

Слегка недоумённо
Глядит январский день.
Снежинки полусонно
Седую вяжут сень.

Не мокро – не морозно.
Не смутно – не светло.
Младенчески серьёзно
На лужицах стекло.

Ногам шершаво, хрустко.
Дыханию свежо.
Сквозняк вдоль улиц узко,
Шурша, скользит ужом.

Не окна, а иконы
Молчат, свой мир храня.
И мудрые вороны
Не смотрят на меня:

В очах клубятся дали,
И дума на челе,
Как будто бы познали
Все тайны на земле.
2002


БАБОЧКА В ФЕВРАЛЕ

День девятый февраль открывает зевком.
Безнадёжная бабочка рыжим крылом
Вдруг взмахнула – и в оттепель, в хмарь, напролом,
В сети тоненьких веток берёзы.
Но зима в нашей щели застряла углом.
Для чего ты так рано покинула дом?
Иль не чуешь смертельной угрозы?

Шоколадное крылышко бьётся в стекло.
Как жестоко тебя обмануло тепло,
Что так лживо, так льстиво сюда натекло
Ручейком золотого Гольфстрима.
Как глядят небеса на тебя тяжело.
Как беспомощно-хрупко трепещет крыло.
Как всё тщетно и непоправимо.

И зима свой холодный уставила взор.
Ледяные глаза её смотрят в упор.
Ледовитый за ней притаился простор.
И снежинка о ветку разбилась.
А летунья крылатая наперекор
Февралю – облетела заснеженный двор
И в седых облаках растворилась.
2002


ТЕНЬ

Принявшая и славу, и хулу,
Под летним небом – голубым и чистым,
Прислушиваясь к шорохам и свистам,
Слепая тень стояла на углу.

Она была прозрачна, но темна.
В её глуши терялось всё земное.
И стыли золотые капли зноя
На той черте, где поднялась она.

Я видела, как в тень вошёл трамвай
И в ней пропал. Лишь звон летал по кругу.
И парень потерял свою подругу,
Что за черту ступила невзначай.

И слышались из тени голоса
И свист, и гул, и странное жужжанье.
Похоже, что не знала расстоянья
Та узкая – в ладошку – полоса.

Размеренно земные шли часы.
И летний день с горы скользил к закату.
Росли других теней столбы и пятна.
И вот склонились к полночи весы.

Всё сгинуло во тьме и тишине.
Лишь в той тени светло огни мерцали.
И силуэты зыбкие мелькали,
В трамвайном полустёртые окне.
2002


КОЛОДЕЦ

Брезжат звёзды сквозь ресницы.
Тень на цыпочках крадётся.
В ночь глядит седая птица,
Прячет в клюве злое солнце.

По листам струятся росы.
Под откос стремятся камни.
Вдаль летят электровозы,
Рассекают тьму гудками.

Нет покоя в зыбкой бездне.
Всё жужжит, ревёт, грохочет –
Гулко, каменно, железно –
Всё с осей сорваться хочет.

В поле травы колобродят.
Во вселенной воют дыры.
Лишь молчит глухой колодец,
Потаённый в центре мира.

В глубине его таится
Бездна, круглая, как мячик.
А ещё – седая птица,
Та, что в клюве солнце прячет.
2002


ПТИЦА

На болота, где бурые мхи,
Бурелом да гнилая водица,
Наклевавшись земной шелухи,
Заповадилась чёрная птица.

Не вила из коряжин гнезда,
Лишь на кочке зелёной стояла.
И глядела, как в небе звезда
Одиноко ночами сияла.

Жаба квакала, дыбился лес,
И вилась комариная стая.
Опускалось сиянье с небес,
В синем сумраке медленно тая.

Очи птичьи, как два омутка,
Поднебесным сияньем клубились.
И на заросли бурого мха
Слёзы звёздами тихо катились.
2002


ВОЛКИ

Всё длится и длится равнина.
Всё выше становится лес.
И звёздного снега лавина
Обрушилась с чёрных небес.

Волчица тоскливо завыла,
И волк её вой повторил.
Кружится нечистая сила.
И ветер свистит, что есть сил,

И мчится, и мчится, листая
Страницы глубоких снегов.
И вот уже целая стая
Завыла голодных волков.

И двинулась хмурою цепью,
В снегах утопая по грудь,
Широкою дикою степью.
А тьма укрывает их путь.

От злобы ль, от лютого ветра
Вздымается шерсть на хребтах.
И клочьями лунного света
Взрывается сумрачный прах.

И в полночь, и за полночь поздно
Бегут и бегут наугад.
И очи, как жёлтые звёзды,
Трепещут, мерцают, горят.

Посмотришь налево, направо,
Нигде не увидишь ни зги.
Лишь воет бесовская справа.
Да волки выводят круги.
2002


ПОТОП

Рассвет обманул ожиданья:
Сияющий день не настал.
И вместо дневного сиянья,
Таинственный сумрак восстал.

Всё сделалось тусклым и хмурым.
Взошла над колодцем звезда.
Попрятались псы по конурам.
Увяла полынь-лебеда.

Дорога во мгле потонула.
В округе не видно ни зги.
Лишь звук отдалённого гула
Свершал равномерно круги.

Всё ближе, всё уже, всё туже
Он узел затягивал свой.
А с севера веяло стужей.
А с юга – спалённой травой.

А по полю дым коромыслом.
А по морю валом волна.
И чёрная туча нависла,
Огня голубого полна.

Разверзлись небесные хляби,
И рухнули воды стеной…
Я сгинуть в потопе могла бы,
Но скрипнул ковчег подо мной.
2002


Из книги «С КРАСНОЙ СТРОКИ»


* * *

Тихим вечером позднего мая
По тропинке привычной пойду…
Ничего я о жизни не знаю
На своём пяти-дцатом году.

Всё вокруг незнакомо и ново.
В каждом листике прячется суть –
Суть Творенья всего Мирового
И ему предначертанный путь.

В каждом запахе, звуке и цвете –
Тайна жизни. И смерти. И вновь,
Как всегда, торжествует на свете
Божье Имя мирское – любовь.

В языке и наречии каждом
Много есть Ему разных имён.
Только именем этим однажды
Каждый будет прощён и спасён.
2002


КОМЕТА

На закате желтеет полоска последнего света.
Невесомые тени теснятся толпой у окна.
Высоко над землёю летит золотая комета,
Но она только мне в этих сумерках светлых видна.

Как стремится по небу она и красиво и быстро.
От востока до запада пышный раскинула хвост.
Разгораясь всё ярче, рассыпались жаркие искры,
И наполнилось небо сиянием тысячи звёзд.

Золотая роса по листам тополиным струится,
И они колокольцами тихо, протяжно поют.
А над крышами алые кружат и кружат жар-птицы,
И во двор опускаясь, калёное просо клюют.

Показалось мне: ночь никогда, никогда не настанет.
Вот ладонь протяну, небо кинет мне каплю огня.
Тьма кромешная где-нибудь за морем канет,
И небесные ангелы сверху заметят меня.
2002


* * *

Какой печальный, медленный закат.
Как тихо звёзды на небо восходят.
Снежинки вишня уронила в сад,
Где по траве сквозные тени бродят.

Таинствен свет, струящийся с небес.
Он отливает нежным перламутром.
И не его ли я увижу здесь
В росе холодной завтра рано утром?

Но это завтра. А сейчас закат
Совсем погас. И в сумерках лиловых,
Как духи ночи, бабочки летят
На свет звезды на крылышках шелковых.

Стемнели сумерки. И сад теперь живёт
Неведомыми звуками ночными.
И кажется, что он меня зовёт,
Шепча листвой совсем иное имя.

Таинственное имя, что пока
Мне не дано отчётливо расслышать.
Оно во тьме иссякло, лишь слегка
Качнуло ветки не отцветших вишен.

Но тень его осталась жить во мне,
Рождая свет прозрачный, чуть заметный.
И показалось: где-то в вышине
Качнулось эхо отзвуком ответным.
2002


* * *

В зелёной тишине проснувшегося дня
Плыву сквозь миражи стволов, ветвей и листьев.
И свежестью дышу, и теплотой огня,
И синь густую пью и не могу напиться.

Я слышу птичий звон, гудение шмеля
И шорохи стрекоз над жёлтыми цветами.
Сегодня день шестой. Сотворена земля
Ещё не до конца Всевышнего руками.
2002


* * *

Расскажи мне про горы. Я там никогда не была.
Я хочу их увидеть хотя бы твоими глазами.
Меня держит равнина своими косыми углами.
Горизонт затянула покрепче морского узла.

Как расчерчена плоскость! – Куда ни ступи, ни взгляни,
Изогнулись дороги дугой или мчатся по кругу.
Я не верю ни лесу, ни полю, ни речке, ни лугу,
Ни большим городам, где колдуют ночные огни.

Я с рожденья попала в крутую её карусель.
И меня отравила её ворожба колдовская.
Плоскость держит меня, никуда от себя не пуская.
Кружат дождь, листопад. Кружит ветер. И кружит метель.

Расскажи мне про горы. Про грозную их вертикаль.
Про иную судьбу, где внезапны лавины и звёзды.
Где долины в цвету, а снега на вершинах морозны.
Расскажи. И мне многого будет не жаль.
2002


* * *

Идею одуванчика скрестив
С идеей опрокинутого света,
Легко услышать простенький мотив
Стремящейся в зенит верхушки лета.

Но тот, кто свято верует в итог,
Сверяясь то с линейкой, то с лекалом,
Я думаю, едва ли видеть мог
Большое, затерявшееся в малом.

Привычно подведя в конце черту,
Он может обнаружить недостачу,
Но взор свой строгий устремив к листу,
Он объяснит всё как-нибудь иначе.

А мне останется подумать лишь о том,
Что лето нынче рано наступило,
И хвастаться до августа листом
Зелёным – клёну вряд ли хватит силы.
2002


* * *

Я писала по чёрному чёрным.
На земле непроглядно темно.
Не слетаются птицы за кормом
В дворик мой под слепое окно.

В чёрном сумраке кроются дали.
Нет на небе ни звёзд, ни луны.
И в глухой этой полночи стали
Мы друг другу совсем не видны.

Я писала по белому белым.
Но следы мои снег заметал.
И как будто замазанный мелом,
Вмиг исчез горизонта овал.

Верх и низ вдруг сошлись воедино.
Мир завился в метельный клубок.
И разбился о белую льдину
Мой взлетевший из рук голубок.

И тогда я из печки достала
Уголёк, что уже остывал.
И на месте былого овала
Начертила свой новый овал.

Я рисую по белому чёрным
Речку, лес и горбатый мосток,
Прямо – птицу над оком озёрным,
Слева – запад, а справа – восток.
2002


* * *

Под знаком вины и печали
Живу посреди тишины.
И людям понятны едва ли
Мои полудетские сны.

Мы дети руин Вавилона.
И наш человечий язык –
Как памяти нашей колонна –
Из праха и пыли возник.

Рассыпавшись пылью и прахом,
Гордыня до неба взвилась.
И стала мучительным страхом,
Кровавым комком запеклась.

Но души, телами разъяты,
Тела покидая во сне,
Всё помнят. И мчатся куда-то,
Сгорая в нездешнем огне.

И вновь, опалённые болью,
В земное гнездо возвратясь,
Становятся алою солью,
Земную спаявшею грязь.
2002


* * *

Пером не описать трагической судьбы
Того, кто в звездопад стоял на косогоре
И слушал хруст песка, и тихий шелест моря,
И хрипловатый звук заоблачной трубы.

Чуть внятный плеск волны, там, далеко внизу,
В прибрежных валунах, где хлопья стылой пены
Шипели в темноте, был завершеньем сцены.
Осталось лишь вздохнуть да утереть слезу.

Простор был так широк, что не хватало сил
Осмыслить даже то, что стлалось под ногами.
Вселенная вилась и, расходясь кругами,
Густела темнотой, как вязкий, жирный ил.

Откуда-то извне послышался щелчок
И эхом в пустоте стократно повторился.
А в небе Млечный Путь струился и искрился.
И он услышал звук, как будто пел сверчок.

Внезапно тишина расплющила его,
И он уже не мог вздохнуть, пошевелиться.
Проплыли в пустоту давно умерших лица…
Но следом рухнул гром. И возгласы: «бра-во!»
2002


* * *

Покачнулся над смертью цветок голубого жасмина.
Пустота распахнулась. Повеяло ветром стоячим.
Белым оком глядела Вселенной одна половина,
А другая была безнадёжна, черна и незряча.

Извивались, змеились, пластались свистящие травы.
Трепетал колокольчиком голос из вогнутой бездны.
Пахло сыростью, сладостью смертной отравы.
И мелькали над пропастью крылышки бабочки бедной.

Здесь уже ничего не вернуть, не сместить, не поправить.
Всё уже совершилось, замкнулось на два оборота.
Но воздвиглась высоко над плоским забвением память,
Став столбом соляным, как жена простодушная Лота.

И презрев пустоту, пробежала над бездной тропинка
И ушла в небеса, не заметив земную границу.
А под ноги скатилась звезды золотая слезинка.
И вторая повисла на кончике чёрной ресницы.

Бесконечно по вечному кругу скольженье.
И безжалостен взгляд ледяного Вселенского ока.
Но, как прежде, земное сильно притяженье:
Кто ушёл на закат, непременно вернётся с востока.
2002


* * *

Я натянутая струна
Поперёк улицы, а не вдоль.
Я лишь звучащая тишина,
Настроенная на соль.

Соли так много, давно не пуд.
Разъедает глаза, разъела рот.
А горы её, как снег, растут,
И глыбы её растут, как лёд.

Но сейчас не зима – жара и сушь.
И негде взять хоть глоток воды.
Зачем меня занесло в эту глушь –
Мёртвую, будто кусок слюды?

Зачем я звучу, когда отзвука нет?
Эхо тоже, видно, разъела соль.
Как горит, как жжёт этот чёрный свет
Там, внутри, где таится боль!

Я распята меж двух гудящих стен.
Они не позволят мне дать слабину.
Так пусть унисон моих тонких вен
Сольёт их розные песни в одну.
2002


* * *

Как угодно жизнь могла сложиться.
Только я не верила в неё.
А теперь летят куда-то птицы,
И снежинки падают в жнивьё.

Впрочем, что ж, мне этого хотелось.
И, наверно, не о чем жалеть.
В тихой жизни есть иная смелость:
Всё принять, и всё переболеть.

И когда метельный снег укроет
Твердь земли и высоту небес,
Я пойму, что в жизни есть такое,
Что не за, не против… Просто есть.
2002