Избранные стихотворения 1983-2001

Из книги «ШАР ВРЕМЕНИ»


* * *

Куском стекла обрушились морозы.
И воздух зазвенел хрустально-синий.
Неоновою трубкой – ствол берёзы.
И на ветвях – искристой крошкой – иней.
И всё застыло, затаив дыханье…
Или от холода его перехватило?..
Всю осень длилось, длилось ожиданье,
А времени-то всё же не хватило…
Кому-то дня, мгновения кому-то.
Последнего тепла вдохнуть не дали.
И на лету в последнюю минуту
Последний лист морозами сковали.
И он упал – не шелестом, а звоном –
И на земле, наверное, разбился…
И этот звон в моём стекле оконном
Протяжным, долгим эхом повторился.
1983


КАРТОЧНЫЙ ДОМИК

Падает иней колючий с ветвей.
Птицы уносятся в тёплые страны.
Строю – одна из глупейших затей! –
Карточный домик. Нелепый и странный.

Выйдет на улицу утром народ.
Будет звенеть хрупким воздухом стужа.
Словно черёмуха в небе цветёт –
Белая стая над городом кружит.

В дымке пером голубиным плывёт
Грустная эта легенда о чуде.
Ты не заметишь тот лёгкий полёт,
В сказки не верят серьёзные люди.
;
Падает снег или катится дождь –
Что для тебя эти все перемены!
Ты от земли до небес возведёшь
Крепкие стены.

Крутится снег над асфальтом глухим,
Пылью садится на подоконник.
Рухнет, наверно, под ветром лихим
Мой ненадёжный карточный домик.

Над головой в цепких пальцах антенн
Бьются обрывки радиохроник…
Я возвожу среди каменных стен
Карточный домик.
1984


* * *

А меня вчера настигла осень…
Боже мой, которая по счёту?!
Разве в прошлый раз не двадцать восемь? –
Было это, кажется, в субботу…
Или нет, наверное, во вторник,
Потому что август – в воскресенье…
Медленно метлою машет дворник.
Не метла, а маятник осенний!
Старый дворник долго и угрюмо
Странную работу выполняет:
Осень с тротуаров прогоняет.
– Дворник, дворник, это же безумно!
– Дворник, дворник, голова седая,
Разве ты ещё не понял это:
Надо мной кружится, опадая,
Нынче не простое – бабье лето.
– Дворник, дворник, это ж – бабье лето!
А оно, пойми, не знает срока…
Жёлтый лист, дрожащий в нитях света
Призрачно…Высоко…
1984


* * *

Снежинкой, заданной заранее,
В небесном сплавленной огне,
Моё вчерашнее дыхание
Спускалось на руку ко мне.

Кружились, плыли в снежной замети
Леса, дороги, города.
И над моей метельной памятью
Взошла Полярная Звезда.

Взмахнули крылья серебристые,
И посмотрела на меня
С высот душа её пречистая
В короне синего огня.
1985


* * *

Деревья сквозь дождь к небесам прорастают,
Как старую книгу, тучи листают.
Листают, как старую Книгу Судеб.
И холоден ветер. И дождь вдруг окреп.

Его бесконечные длинные нити –
Не то возвращенье прошедших событий,
Не то – полустёртые строки страниц…
Проступят сквозь них очертания лиц,

И, тонкими пальцами перебирая
Круги и квадраты и ада, и рая,
Деревья когда-то прочтут и о нас…
А, может быть даже, читают сейчас.

Строки струятся то мелко, то крупно.
Что нам не доступно – деревьям доступно.
И угол событья… И плоскости дат…
И круг обведён.
И очерчен квадрат.
1985


* * *

Мой дом оглох от крика тишины.
Здесь потолком метели нависают.
Мой дом – четыре зыбкие стены:
Они меня от ветра не спасают.

Здесь не окно, а ночь глядит. И день.
Сквозь стену ветви, как сквозь дым, проходят.
Сухим листом моя летает тень
И вместе с листопадом хороводит.

Она, наверно, заблудилась в нём,
Ей не понятно листьев шелестенье.
И пол – не пол, а мёрзлый глинозём!
Не чувствует её прикосновенья.

И я понять всё время не могу:
Какого же пристанища ей надо?..
Ей век блуждать то в ливне, то в снегу,
То среди пёстрых перьев листопада.
1985


* * *

А в старом сквере осень не нова.
Летает стая. Кружат листья клёна.
Выкрикивает старая ворона
Какие-то забытые слова.
Мы знали их, но прежде.
А теперь…
Да что там! Надо ль старое тревожить?
Ведь этот день короткий нами прожит:
Он за собой прикрыл тихонько дверь.

Шуршит, шуршит опавшая листва.
И эти звуки… Но на что похожи?
Шуршанье листьев – это, видно, тоже
Какие-то забытые слова.

Всё онемело:
Бурые листы,
Лежащие у кромок тротуара,
И воробьёв нахохленная пара,
Чьи мысли, словно дважды два, просты.
И старый сквер.
И старый дом на слом…
От тишины закладывает уши.

И дворник, как мифический Харон,
Орудуя метлою, как веслом,
В небытиё увозит наши души.
1985


* * *

Две птицы кружат надо мной.
Две птицы с крыльями седыми.
И выкликают чьё-то имя,
Его доверив мне одной.

И там же, тихо и светло,
Как будто все узнала тайны,
Летит легко необычайно
Старушка в латаном пальто.
Она летит одна, без стаи…

Листы опавшие листая,
Как бы зачитанный журнал,
Идёт по скверу генерал.
Старушку взглядом проводил,
Уселся с краю на скамейке
И не заметил:
Что есть сил
Дождь снова льётся, как из лейки.
Полил прохожих и дорожку,
В кустах пригревшуюся кошку…
Но мне известно наперёд:
Здесь ничего не прорастёт.

Льёт дождь. И люди прячут лица.
Лишь так же кружат те же птицы.
И, будто кто его позвал,
Взлетел над сквером генерал.
1985


РАСПЯТИЕ

Был день такой багровый, как закат.
Была жара. В песке шуршали тени.
Он нёс свой крест.
И был на нём распят.
Никто
Не преклонял пред ним колени.
Неистовство толпы невдалеке:
С весёлой злостью – брань и поношенья,
И меткий камень в потном кулаке…
Последней веры полное крушенье.
И без конца – тяжёлый в гору след,
Неровный след.
Глубокий оттиск шага.
И страшный вопль,
Последний вопль: «Не-е-ет!..»
И эхо. До сих пор. На дне оврага.
1986


* * *

В зелёных сумерках, в зелёных, как трава,
Стрекочет время – маленький кузнечик.
Мне кажется: я снова не права.
Но от себя мне защититься нечем.

Закат стекла касается едва.
И свет в окне на вздохе замирает.
А все произнесённые слова
Сказавшего неверьем покарают.

Придут дожди, дотла сгорят огни,
Как лето в горьких травах догорает.
Лицо ко мне, прохожий, поверни,
Ты видишь: ночь следы мои стирает.

В зелёных сумерках, в прохладной их тени,
Не знаю, кто потерян мной, кто встречен…
И августа оставшиеся дни
Дождинками мне падают на плечи.
1986


* * *

Над городом хмурым ночным молча сгорбились крыши.
Хотят фонари у себя под ногами асфальт разглядеть.
О чём-то кричат на стандартном заборе афиши.
И ловят деревья луну в свою жёсткую сеть…

Вот так и идти… Уходить ото всех постепенно,
Среди суеты оставаться совсем не у дел.
И слушать, как шаг ударяется в старые стены.
И слышать, как ангел крылом штукатурку задел.

И только потом, когда серое утро очнётся,
Над серым асфальтом, над серыми крышами встав,
Увидеть в окне позабытое с вечера солнце
И чей-то заметить испачканный белым рукав.
1987


СТАРИК

Вошёл старик в вагон холодный,
Поправил скрипнувший костыль,
Стащил картуз рукой свободной
И затянул: «В степи ковыль…»

Лицо, поросшее щетиной,
Морщины, тусклые глаза…
Мчал поезд белою равниной,
Вовсю ослабив тормоза.

Вагон качался монотонно.
Дед ковылял и хрипло пел.
Кто отвернулся возмущённо,
Кто равнодушно поглядел.

Две-три монеты зазвенели.
Над дедом вился винный дух.
И кто-то, сдерживаясь еле,
Ругнул проклятых пьяниц вслух.

Но вот он смолк. Картуз надвинул.
Не оглянулся. Вышел вон…
Через холодную равнину
Стучал колёсами вагон.
1988


* * *

Сжигает мусор дворник Филимонов –
С лицом таким, как лики на иконах.
Горит над тощей улицей фонарь.
Глядит народ из окон и с балконов.
Показывает дату календарь.

Темнеет. День давно пошёл на убыль.
На станции товарной грузят уголь.
Не светится на небе ничего.
В квартирах появился пятый угол,
Что облегчает поиски его.

Гремит ТВ. Бренчат на фортепьяно.
Старик-сосед ругает власти пьяно.
Как барабан, весь вечер бьёт в ушах.
Работать – поздно. Спать ложиться – рано.
Остановилось время на часах.

Но вот и ночь. Огни кругом погасли.
Прошли волхвы. Осёл уткнулся в ясли.
И сено вол старательно жуёт.
Часы стоят. Который час – неясно.
Но ясно только, что и он пройдёт.
1988


СКУЛЬПТОР

Послушайте!
Я вылепил лицо
С чертами сходства, времени и места.
Но лоб высокий окружил венцом
И подбородку чуть прибавил веса.

Бровей легонько изменил изгиб
И сделал взгляд немного тяжелее…
Нет, я не лгал: был нужен прототип
Для воплощенья авторской идеи.

Послушайте, я делал не портрет!
Мне был важнее некий общий признак.
Таких людей, конечно, в жизни нет,
В воображенье лишь явился призрак.

Он день и ночь преследовал меня…
Послушайте, я верен был натуре,
Но чуть крупнее стала пятерня,
И чуть тучнее статная фигура…

И вот прошло совсем немного дней.
Однажды в сонной тишине музея
Увидел возле статуи моей
Свою вполне ожившую идею.

Он был точь-в-точь:
Знакомый хмурый взгляд,
Тяжёлый подбородок, шея бычья…
Я все черты перебирал подряд,
Не находя малейшего отличья.

Я после наугад куда-то брёл,
Вокруг смотрел, глазам своим не веря:
Мой идол воплощенья приобрёл,
Уверенно шагами землю меря.
1988


ЕВА

Когда меня создал Благой Господь,
Нас стало двое: только Он да я.
Он – Вышний Дух. И я – живая плоть
С живым в груди моей комком огня.

Чтоб жить, должна гореть я и дышать:
Дыханием Его, своим огнём.
Мне дал Господь, что только мог он дать
Тем первым днём. Тем самым первым днём…

Что было дальше?
Был Им создан сон
О яблоке, о змии, о ребре…
Быть может этим лишь и был спасён
Адам с превратным знаньем о добре.

Адам, глупец… Что толку горевать?!
Ты не терял того, что не имел.
Зачем молить, к кому, скажи, взывать,
Оплакивать бессмертье наших тел?

Живи, Адам. Касается лишь двух,
Что я храню. Мне с этим и сгореть.
Там, высоко, витает Вышний Дух,
Предвечный Бог с названьем кратким Смерть.
1988


* * *

Вот вспыхнул вечер. Сжалась тишина.
Качнулись и наклонно встали стены.
Горячие оранжевые тени
Вибрируют у синего окна.

И среди них возник знобящий звук –
Как эхо электрического света.
И сразу же над самым ухом где-то –
Часов настенных равномерный стук.

И вровень с ним пульсирует висок…
Часы идут упрямо и сурово.
На циферблате ровно полвосьмого…
Бом-м!..
Отломился времени кусок.
1988


ЕГИПЕТ

Египет! Твой гортанный древний клёкот,
Упрятанный по храмам и гробницам,
Я слышу, будто волн далёких рокот,
Катящихся к сегодняшним границам.

Ты, дней своих избранник и изгнанник!
Ты, облачённый в каменные ризы…
Жизнь ради смерти…
Царственный песчаник
Вынянчивает Чудо-Сфинкса в Гизе.

Сухое время выветрило камни.
В гербарий превращён остаток тела…
Хесира-зодчий с мудрыми руками,
И вас, как нас, всё то же солнце грело?

Египет! Бесконечно будет длиться
Твоя полуразбуженная тайна.
В твоей осанке нет черты случайной,
Спокойные приемлют вечность лица.

С продолговатым оком профиль тонкий,
Сухие губы охристого тона,
Высокий урей надо лбом ребёнка,
Сияющий в цветных лучах Атона.
1989


ХАТШЕПСУТ

Исток змеиный пьёт и пьёт Река.
Растянут за углы небесный плат.
О Хатшепсут! Продолговатый взгляд.
Черна смертельно дырочка зрачка.

Твой ястребиный клёкот с высоты
Упал и бродит среди древних стен.
Твоей гордыни не коснулся тлен,
Не исказил величия черты.

Змеиный шёпот в имени твоём,
И мах свистящий длинного крыла,
И пущенная тонкая стрела
В полёте помнит только лишь о нём.

О Хатшепсут! Так много долгих лет
Осело в сером, матовом песке…
Остался в шепелявом тростнике
Звериной лапы первобытный след.

Не ты ли – с ликом девы, с телом льва –
Здесь пробиралась к сумрачной воде?
И, взгляд остылый устремив к звезде,
Тягуче урея качалась голова.
1989


СФИНКС В ЛЕНИНГРАДЕ

Над Ленинградом в ночь прошла гроза:
Огнём сверкнула – и ушла к востоку.
А на ветру холодном, одинокий,
На постаменте сфинкс открыл глаза.

Взгляд каменный его бродил кругом.
И, ничего вокруг не узнавая,
Сфинкс на Неву смотрел, на тёмный дом
И слушал звон последнего трамвая.

Невнятный шум приплыл издалека.
Блестели тускло парапета камни.
Внизу плескала мутными волнами
Чужая незнакомая река.

На месте островерхих пирамид –
Однообразно в ряд теснились зданья.
А вместо бездны с крупными звездами –
Свод низкий плавал, тучами закрыт.

Сфинкс тяжело ноздрями шевелил,
Вдыхал чуть сладковатый смрад бензина,
И заворочался, и лапы распрямил,
И приподнялся, напрягая спину.

Прыжок могучий стены покачнул,
И звоном отозвались в рамах стёкла,
Над городом поплыл протяжный гул,
И фонари мигнули – и поблёкли.

В нём каждый мускул бился и дрожал.
Трещал асфальт под мечущимся шагом.
И светофор подмигиваньем наглым
Над улицей – пугал и раздражал.

Тяжёлая, угрюмая тоска
Вдруг охватила здания и площадь.
Едва сдержала Всадника рука
Храпящую, испуганную лошадь.

И вслед за тем пронёсся над Невой
Звериный, жуткий, безысходный вой.
1989


ДЕВА МАРИЯ

Быть девочкой скучных предместий.
Весь ужас судьбы не понять.
Архангелом данные вести
Всем сердцем наивно принять.

И Божьему Слову на волю
Отдавшись, Его не корить.
И Сына бессмертную долю
Вынянчивать, грудью кормить.

«За что?!» – возроптать и забиться
На каменных плитах двора,
Беспамятством тяжким забыться –
Ещё не приспела пора.

Ещё Гефсиманские тени
Не правят своё торжество.
Ещё не легло на колени
Нетленное тело Его.
1990


ОТШЕЛЬНИКИ

Жил некий старец в каменной глуши,
Заботясь о спасении души.
Читал псалмы, на дудочке играл
И камешки в пустыне собирал.
Он складывал их в кучки по сто штук,
До первых звёзд не покладая рук.
Не ел он мясо и не пил вино.
Он знал одно и помнил лишь одно:
За этот богу посвящённый труд
Его на небо ангелы возьмут.
Сменяла ночь дневной короткий свет.
Прошло – никто не помнит, сколько лет.
Когда он в путь последний отходил,
Его другой отшельник проводил
И здесь остался – Богу жизнь отдать:
Псалмы пропеть и камни раскидать.
1990


ШЕСТЬ ЧАСОВ

Друг мой, трудно и страшно в потёмках на ощупь брести
По тончайшему льду, ощущать под ногами глубины.
Стрелки руки раскинули, движутся быстро к шести.
В этот миг распадается время на две половины.

Равновесие, чёткая ясность пути.
Вертикаль беспощадна, натянута звонко и длинно.
И сейчас можно всё потерять – или всё обрести.
Шанс, быть может, последний – расстаться с унылой равниной.

Но… Один только выдох, а может, единственный вдох –
Равновесье нарушено, мир от смещенья оглох.
И – смятение, острое чувство утраты.

Столько нужно прожить, чтобы вновь указующий перст
Нас заставил взглянуть на мгновение в купол небес
И сказал про возможность свершенья надежд и расплаты.
1990


* * *

Я знаю, что пришла сюда
Для совершенья чуда.
Со мною рядом – как всегда –
Мой маленький Иуда.

Я вижу: в ласковых глазах
Такая стынет мука!
Но все его сомненья – прах,
Нам не грозит разлука.

Так мелодично серебро
Звенит в его кармане…
Обманет правда и добро,
Иуда – не обманет.

Когда мой саван будет сшит,
Не грянет аллилуйя.
И лишь Иуда не лишит
У бездны поцелуя.
1990


ВСАДНИК

По пустыне всадник скачет
Ночью, в звездопад.
Путь его неблизкий начат
Сорок дней назад.

Ковыли шуршат певуче.
Дробен стук копыт.
Для земной звезды падучей
В небо путь открыт.

Широка его дорога,
Что ведёт за край.
Всходит Млечный Путь отлого.
Отворился Рай.

Всё исчезло, всё забыто,
Сгинуло вдали…
Отрывает конь копыта
От родной земли.
1990


СОЛОВЕЙ

Так! Сжатый кулачок – до крови от ногтей! –
Вибрирует, дрожит, но точно по лекалу
Вычерчивает рощу соловей
И ночь над ней, подобие овала.

На точке, что предвидел Архимед,
Воздвиг он нечто с крупной долей риска,
И вертикально-хрупкой трели бред
Грозит сорваться в жалкий выплеск писка.

Но вот ещё одно мгновенье смог
Он удержать. И празднует победу.
Живого горла трепетный комок
Выводит звук, как маленький рейсфедер.

Безумная гармония на что
Так дьявольски точна, так выверена строго?
Ведь совместив живое и ничто –
О, так легко забыть несимметричность Бога!

Забыть, что с середины купола небес,
Свисающий на тонкой паутине,
Упрямо отклоняется отвес,
Земную нарушая середину,

И сотворить чудовищную связь,
Преступную, как связь кровосмешенья…

Не выдержав напора, от смещенья
Хрустальный разлетается каркас.
1990


ОФЕЛИЯ

1.
Прости, Офелия!..
Над мрачной глубиной
Плывущий лепесток – белее снега.
Дремучие кусты стоят стеной –
Суровые свидетели побега
Из бытия.
За что же их укор?
Зачем молчат? Зачем глядят в упор
На слишком неподвижное теченье?..
А сумрак полон тайного значенья.
И облака воздвигли Эльсинор.

Прости, Офелия!
Плети свои венки –
Из голубых, из розовых, из белых
Цветов и трав зелёных.
Рук несмелых
И тонких, словно лилий стебельки,
Поднявшихся с немых глубин реки,
Коснётся на прощанье ветер слабый…
Плыви, Офелия, плыви, дитя! Куда бы
Ни плыть.
Ты видишь? – облака
Обрушили свой замок с высока
На гладь воды – и тонут, тонут, тонут…
Плыви, Офелия! Они тебя не тронут.

2.
Офелия! Мне песенка твоя –
Заноза острая…
Вот, четверти звоня,
Над башней древней кружит, кружит время.
И факелы дымятся – без огня.
И тьма ночная бродит среди дня…
Офелия, ни с этими, ни с теми
Тебе не жить – лишь песенку пропеть.
Смотри на них, смотри: их водит смерть!
Здесь живы только призраки и тени.

Офелия! Вот несколько минут:
Нарвать цветов. Свивая стебли в жгут,
Сплести венок – и лоб украсить бледный.
Спеши, спеши! – мгновения не ждут.
Уже твой погребальный факел жгут,
И на волне качнулся отсвет медный.
1990


* * *

Думали вы, что жемчужная роза увяла?
Думали, куст обомлел от ночного мороза?..
Просто в саду безнадёжно и весело стало! –
Словно проснулись от звёздного света стрекозы.

Вот и блестят, и хрустят стрекозиные крылья.
В воздухе замерло хрупкое, звонкое время.
Звёзды застыли и блеск свой в траве позабыли.
Миг неподвижности, истины вечная тема.

И невозможно дышать, и смотреть невозможно,
Чтоб не сломались прозрачные, тонкие стрелки.
Лунной пшеницей осыпанный камень дорожный
Хлебом не стал для вселенской замученной белки.

Что бы ни видеть, о чём бы ни ведать – напрасно.
Всё опрокинуто будет в мгновение ока…
Как же в саду в этот миг безмятежно и ясно!
Как же в саду безнадёжно и как одиноко!
1990


* * *

Мир стал простым и завершённым.
Но время есть, пока
Меж двух пространств опустошённых
Влекутся облака.

И, значит, что-то в мире дышит,
Волнуется, живёт!..
Но чем темней, тем тише, тише,
Тем медленней полёт.

И тем прозрачней, тем кристальней,
Тем бездна холодней.
И колокольный звон хрустальный
Качается над ней.
1990


* * *

Метельному ветру – раздолье.
В снегах затерялось жильё.
Летит над заснеженным полем
Печальное имя моё.

В округе пустынно и дико.
Сугробы, равнины, холмы…
Ни звона, ни птичьего крика,
Ни слова, ни света, ни тьмы!

Лицо уронила в ладони
От снега оглохшая Русь…
Очнись, своё малое вспомни!
Окликни!..
А я оглянусь.
1990


ВОДОЛЕЙ

Я тебя и люблю – и жалею,
Я тобою горжусь – и стыжусь…
Мы крещенье из рук Водолея
Обе приняли, тёмная Русь.

Колокольно морозы звенели.
Звёзды вечный вели хоровод.
Мы под пляски январской метели
Выгребали из проруби лёд.

Не давали от стужи укрыться
Распростёртой реки берега.
Задубели и руки, и лица,
И крестильных рубашек снега.

Задубели от пота, от крови,
От греха и от лютой зимы…
Ну-тка, Русь, зарекись от любови?!
Зарекись от тюрьмы да сумы?!

Нам ли проруби чёрной бояться? –
Чем страшней, тем душе веселей.
В этот сумрачный час, может статься,
С поднебесья глядит Водолей.

Он нас вспомнит, родимая! Смоет
С тела кровь и засохшую грязь.
Его светлое сердце заноет
О забытых и проклятых – нас.
1991


* * *

Зверю хорошо в глухой норе!
Спрятаться, глядеть на мир оттуда.
Слушать птиц весёлых на заре
И листвы зелёной пересуды,

Бабочку следить и муравья,
И вдыхать цветов тревожный запах…
И лишь ночью краешком жнивья
Красться на тяжёлых мягких лапах.

Темнота спасёт и сохранит!
Лунной тропкой выйти к водопою,
Чутким ухом слушать, как журчит
Речка под корягою сухою.

А потом, когда забрезжит свет,
В тёмную нору свою вернуться
И в углу калачиком свернуться,
Словно бы тебя на свете нет.
1992


* * *

Горючий камень слёзы точит,
Журчит подземная вода.
Кукушка сонная хлопочет
И улетает от гнезда.

Дорога обернулась тенью,
А пепел – бабочкой ночной.
Во тьме цветущие растенья
Встают дремучею стеной,

И звёзды водят хороводы
Вокруг небесного чела…
И счастье зёрнышком свободы
Сверкает в самом центре зла.
1993


* * *

Померкнув, день остановился
У хрупкой грани перехода.
И свет печальный снизу вился,
А тень спускалась с небосвода.
И свет был – символ умиранья,
А тень – началом жизни новой.
И потеряли вдруг названья
Своё родство со смыслом слова.
Познала мысль значенье краха,
И ощущения смешались.
Но исчезало чувство страха,
И все преграды разрушались
Между землёй и небесами.
Я растворилась в этом мире.
В лад с неземными голосами
Душа звучала шире, шире…
Но вдруг, сверкнув, звезда упала.
Всё обрело свои начала.
1994


* * *

В древесном, лиственном, цветочном
Туманном сумраке брожу,
Растеньям бледным полуночным
В глаза прозрачные гляжу.

Смотрю, как воздух обозначен
Мельканьем призрачным крыла,
И сонный бражник тело прячет
В тени древесного ствола.

Небесный купол над поляной
Исполнен тихого огня.
И мне легко – ночной, туманной,
Забывшей резкий профиль дня.
1995


* * *

Божью Благодать от Кары Божьей
Не всегда я отличить умею.
Словно две слезы, они похожи.
Перед сходством их благоговею.

Погибая от тоски и страха
В этой жизни, потерявшей эхо,
Восхожу на огненную плаху,
Чтоб взглянуть на мир немного сверху.

Чтоб увидеть свет его и тени
В их незамутнённом первородстве,
Распрямиться, отряхнуть колени,
Хоть ползвука уловить в немотстве.

И тогда, богатая познаньем,
Улыбнусь Божественному Лику.
Вот и будет повод к наказанью,
Палачу надёжная улика.
1995


СОЛОМЕННЫЙ АНГЕЛ

Соломенный ангел летал надо мной,
Мой ангел-спаситель в пустыне земной.
И в шуме дневном, и в ночной тишине,
И в сладостной дрёме, и в тягостном сне

Я слышала крыльев соломенный хруст
И шелест невнятный соломенных уст,
А блеск золотистый тревожил меня
При свете луны и сиянии дня.

Однажды под вечер случилась гроза.
Огонь сумасшедший ударил в глаза,
И ветер рванул, и потоки дождя
Обрушились с неба, ревя и гудя…

Когда я устала бороться с волной,
И своды потока сошлись надо мной,
А очи затмила смертельная сонь –
Соломинка мне уколола ладонь.
1996


* * *

Я не так молода, как кажусь,
Мне давно больше тысячи лет.
По ночам в тёмном небе кружусь,
Излучая чуть видимый свет.

Видишь: луч заскользил по стеклу,
Промелькнул и исчез на стене?
Не ищи понапрасну луну
Там, в распахнутом в полночь окне.

Не ищи ни звезды, ни костра,
Одиноко горящих во тьме.
Это я, всех живущих сестра,
Ты не знаешь ещё обо мне.

Ты не знаешь, как вольно парить
Высоко над родной тишиной.
Ты не знаешь, как больно дарить
Свет, который был только что мной.
1997


ВОЗДУШНАЯ ГИМНАСТКА

Внизу расплющена арена.
Лучей сухие острия.
Я исчезаю постепенно
И становлюсь совсем не я.

Вокруг всё призрачно и ложно,
И купол холоден и дик.
А я лечу, лечу без лонжи –
Полупрозрачный полублик.

Я знаю: время слишком хрупко.
У этой капли бытия
Такая тонкая скорлупка,
Такие скользкие края!

Но в центре чёрного провала,
Где время скручено в спираль,
Для страха места слишком мало,
И ничего уже не жаль…

Нет, та, что ступит на опилки,
В последнем сполохе огня
Расправив жёсткие подкрылки,
Так не похожа на меня!
1998


* * *

Я ночь, я тень, я тьма глухая.
Гудит протяжный гром в груди.
И мысль-зарница, затухая,
Роняет пепел позади.

Но на окраине вселенной –
У самых кончиков ногтей –
Родится отзвук неизменный,
Дробясь на тысячи частей.

Я этим эхом прорастаю
И вглубь небес, и вглубь земли.
И шевелится тьма густая
И светом полнится вдали.

И свет земной, и свет небесный
Однажды явятся во мне,
И в оболочке этой тесной
Я засияю в тишине.
1999


* * *

Какая синь! В прожорливых глазах,
Скажу я вам, совсем не много смысла.
Тень лёгкая над городом повисла.
И звёзды на церковных куполах.

Период звона. То трамвай звонит.
Несётся, обезумевший, по кругу.
И мы теперь напрасно лжём друг другу,
Бросая тень на рёбра голых плит.

Но в этом суть, скажу я вам, в тенях.
Они одни строители объёмов –
Пустот и форм, и промежутков сонных,
Дверей и окон в каменных домах.

Да, в этом суть. Просторы площадей
Без тени лишь бессмысленная плоскость.
Суть бестелесных, суть живых и плотских,
Суть всех живущих на земле людей.

Смотри, как тает солнце во дворах.
Смысл только в том, чтоб прилепиться с краю
К Пизанской башне, к куполу, к трамваю,
Избыть, истратить неизбывный страх.

А по-другому? – Нужно просто сметь
Войти во мрак, где ни на йоту света,
Постичь на ощупь истину предмета
И превозмочь своё паденье в смерть.
2000


* * *

Распрягаю усталую память.
Жить пытаюсь своею судьбой.
Для чего ж так упорно лукавить
Перед Богом и перед собой?

Ощущать беспредельность пространства,
Вечность времени в жилах нести –
И упрямо искать постоянства,
Жизнь, как воду, сжимая в горсти.

Игры в прятки оставить пора бы.
По привычке грешу и спешу.
Бесконечность вселенских парабол
Всё приладить хочу к шалашу.

Но параболу, мчащую косо
Сквозь космический холод и жар,
Изогнув, успокоить непросто.
И она среди звёздного проса
Вдруг свернётся в чуть сплющенный шар.
2001


* * *

Деревья правдивей, чем люди,
В них нету прямого лукавства.
Октябрь вершит правосудье,
Короною венчан на царство.

И в этом чистилище светлом,
Где дуют архангелы в трубы,
Берёзы и клёны, и ветлы
Приемлют безропотно судьбы.

Деревья не знают обмана.
Прекрасен покой их осенний.
Они прощены, осиянны.
И тем преданы воскресенью.
2001


ДВЕ ЗВЕЗДЫ

Стоят над крышами домов
Две тихие звезды.
Одна среди полночных снов –
Предвестником беды.

Она горит в моём окне,
Рождая жар и сушь.
В её мерцающем огне
Сгорело много душ.

Другая, как воды глоток,
Как тень в палящий зной,
Как синий маленький цветок,
Сияет надо мной.

Она спасенья вяжет нить,
В ночи рождает стих…
Но никому не различить:
Которая из них?
2001


* * *

Закованы травы предзимним испугом.
Дрожат и трепещут древесные ветки.
Душа, очертя свою голову кругом,
Летит из привычной, прилаженной клетки.

Куда ты, крылатая?! Листья и птицы
Уже отлетали, уже улетели.
Неужто тебе, бесприютная, снится
Паренье снежинок, круженье метели?

Неужто же ты не страшишься мороза?
Иль, может быть, память тебе отказала?
Оставь свои глупые, детские грёзы.
Нам вместе осталось так мало, так мало…

Да сколько бы ни было! – Не изменяй мне!
Пока что я в силах нести твою тяжесть.
Живи во мне бликами света, тенями,
Покуда сама я расстаться отважусь.
2001


* * *

Всё кончено. Я это поняла,
Когда сегодня подошла к окну.
Деревьям ветви судорога свела,
Знобящую накинув пелену.

И тихо так, что слышно, как течёт
Суровый отсвет со слепых небес.
Земля и камень потеряли вес.
Все предстоят. Всему представлен счёт.

Вот-вот струною лопнет вертикаль,
Значенье потеряют верх и низ…
Едва прошелестело слово «жаль»,
Снежинкой опускаясь на карниз.
2001


ВОЛЧИЦА

1.
Я волчица, по дикому полю бреду.
Запах крови мне разум дурманит.
Мне ничто не преграда в голодном бреду.
Нюх звериный меня не обманет.

Провалившись по брюхо в скрежещущий снег,
Что от лунного света дымится,
Дотащусь, доползу и найду твой ночлег.
От меня никому не укрыться.

Моих дум потаённых тебе не узнать.
Очи жёлтыми звёздами блещут.
Мои крепкие зубы привыкли терзать
Плоть, что в ужасе смертном трепещет.

Подберусь, притаюсь от предела в вершке.
Ты очнёшься в убежище сиром.
И тогда я зависну в последнем прыжке
Над застывшим от ужаса миром.

2.
Погоня. Лай свирепых псов.
И запах человечьего азарта.
Я на ходу зализываю кровь.
Не равен куш, поставленный на карту.

В глазах то вспыхнет, то померкнет свет.
И болью сводит подлую утробу.
Но в волчьем сердце страха больше нет,
В нём больше нет звериной лютой злобы.

Перемахнуть кусты… Скатиться в ров…
Родня мне эта дикая пустыня.
И волчий бог раскинул свой покров:
Душа волчицы прощена и ныне.

Мой след глубокий снегом занесло.
Я ускользну дремучими лесами…

Я презираю ваше ремесло
И вас, спешащих за своими псами.
2001


* * *

Ноябрьский свет так короток и мал,
Что не даёт мне пристальней вглядеться
В небесный нависающий овал,
Вобравший слишком много тона меццо.

Конечно, хорошо ещё, что так,
Грешно мне было б жаловаться ныне.
Пригоршня света, сжатая в кулак,
Уже богатство в мировой пустыне.

Итак, гляжу. Что в этой пустоте
Мой взор привлечь хотя на миг могло бы?
Нет ни штриха, ни точки на листе
Металла далеко не высшей пробы.

Да нет, куда там, даже не металл,
А на заплату серая тряпица.
И в подтвержденье порхнула синица,
Как будто кто материю порвал.

Вот так блуждая взглядом в небесах,
Я ничего на них не замечала.
Лишь по краям – на разных полюсах –
Два дерева верхушками качали.

Я поняла, что это мне в укор.
Мол, как же так? Слепа ты от природы?
Смотри какой мы выткали узор,
Трудясь отнюдь не месяцы, а годы!

Да и теперь наш труд не завершён.
Но каждый миг живёт в нём совершенство.
И я вгляделась в обнажённость крон
И ощутила в линиях блаженство

Гармонии. Не то – в самих себе,
А именно в союзе с этим серым,
Покорствующим неземной судьбе,
И тем в самом себе безмерным.

Я поняла, что в этом заключён
Великий смысл Творения. Не надо
Искать сомнений, в пламени свечном
Сгорая так, как будто в пекле ада.

Я поняла… Я много поняла.
Но тайный смысл безмолвной этой речи,
Не ведающей ни добра, ни зла,
Не выразит язык наш человечий.
2001


ЧЁРНЫЙ СНЕГ

Мир поделен надвое чертою
Горизонта – чёткой и простой.
И земля зияет – чернотою,
Небо – беловатой пустотой.

Всё закономерно и понятно,
Загодя исчислено стократ:
На земле белеют снега пятна,
С неба хлопья лёгкие летят.

Как прекрасно головокруженье
Этой неожиданной зимы!
Снег отчаян до самосожженья
Во владеньях поднебесной тьмы.

Только удивило поначалу:
В белом небе чёрных хлопьев лёт.
А потом душа затрепетала:
Это пепел падает с высот!

Что же это за метаморфозы? –
Чёрен снег, а небеса седы.
В этом есть предчувствие угрозы
И предощущение беды.

В небо я гляжу заворожённо.
И чем дольше, тем сильнее страх.
Ведь не может вправду быть сожжённым
Снег в молочно-белых небесах!

Вот он – чёрный. Вот черты коснулся.
Я слежу, дыханье задержав.
Вот он, чёрный… Белым обернулся! –
Белым лёг на гриву чёрных трав.

Чёрный снег на белом ясно видный,
Кружит в небе хлопьями золы.
Белый снег – привычный, безобидный –
Медленно касается земли.
2001


* * *

Золотисто-сиреневый плед
На снегу разостлала заря.
Как хрустит нынче сахарный свет
В полустарческом рту ноября!

Ах, ноябрь! Ах, старый хитрец!
Притворился морозной зимой.
Глаз вприщур, за щекой леденец.
Он подшутит опять надо мной.

Что ж, я тоже умею шутить.
И чужое веселье ценю.
Только душу не смею открыть
Золотому морозному дню.

Я же знаю: закрою глаза,
Досчитаю всерьёз до пяти,
А открою… Где снег? Бирюза?
Где мороз?.. Хоть шаром покати!

Вновь, хрустальную сказку круша,
Грязь замесит дождей караван.
И опять затоскует душа,
Распознав беспощадный обман.

Но о чём я?! То будет потом.
А сейчас – золотое крыльцо,
И смеётся мне старческим ртом
Ноября молодое лицо.
2001