Кто-то тебя тихо любит

Что я знаю о Грее? Он, с одной стороны, всегда своим в доску был, а с другой - было в нём что-то такое, от волка-одиночки. Куда не надо, не лезь; ошпарит так, сам не рад будешь. Особенно если с жалостью к нему подкатить. Мальчик в пятнадцать лет уже совершенно взрослый мужчина, со всеми, между прочим, вытекающими из этого потребностями. Ну, с удовлетворением потребностей, ни у кого из темы сложностей никогда не возникало. Грей мой, тоже монахом никогда не был, но никогда не трогал парней без их одобрения, никогда никого не насиловал. Трахал... нет... занимался любовью исключительно с понимающими пацанами. Ни один ему отказать не мог. Парнишки сами на него так и вешались.

Я чувствовал себя, словно Кай из детской сказки. Мальчик, из сердца которого вынули осколок кривого зеркала.

Я был свободен.

Свободен выбирать свой путь, свободен жить, свободен любить. Потребность ощутить себя живым вспыхнула, как пожар.

Даже если бы Грей не почувствовал неизвестно откуда взявшееся, нахлынувшее на меня возбуждение, он бы всё равно понял всё. Он всегда всё понимал.

Стремительный, огненный и страстный, он вдруг сделался ласковым и удивительно нежным. В его движениях больше не было обжигающего нетерпения и сдерживаемой силы. Он стал каким-то совсем другим. Грей целовал меня долго и неторопливо, обнимая и согревая кожу невесомыми прикосновениями. Поцелуи были не глубокими, а мягкими, почти дразнящими.

Он опустил меня в центр кровати и склонился надо мной. Такой тёплый, надёжный и родной. Его широкие плечи закрыли меня от ночи, глядящей в плотно зашторенное окно, от ледяного дождя, стучавшего по крыше, и от всего мира.

Рядом с ним было спокойно и безопасно. Жар его тела обволакивал, не позволяя проникнуть в сердце ужасу перед прошлым.

Грей раздевал меня так медленно и осторожно, словно я был сделан из хрусталя, а потом, раздевшись сам, опустился рядом на кровать. Его ладони, ласкавшие моё тело, заставляли забыть ледяные прикосновения брата, тёплые губы стирали воспоминания об Исмаэле.

Он целовал мою шею, иногда слегка касаясь кожи зубами, ласкал грудь, ставшую невыносимо чувствительной. Мне кажется, я стонал. Или шептал его имя. Или зарывался пальцами в его волосы. Я не знаю. Задержавшись на долю секунды на животе, его руки заскользили вниз. Обнажённая кожа изнывала от наслаждения. Во мне не было ни стыда, ни смущения - только ощущение правильности происходящего и благодарность за огонь, который рождали его прикосновения. Его пальцы, проникнув в меня, заставили вскрикнуть; не понимая что делаю, я схватил его за запястье. Не для того, чтобы остановить. Для того, чтобы направить вглубь себя. Свои стоны и его сбившееся дыхание я слышал словно издалека. Я не успел осознать момент, когда туда же склонилась его голова. Он согревал, дарил, освобождал, и я медленно качался на мягких волнах наслаждения. Каждое его движение отражалось внутри меня. Всепоглощающий холод заменяло тепло, постепенно превращающееся в пожар.

Вспышка, родившаяся где-то внутри меня и за долю секунды охватившая всё тело, оказалась щемяще-нежной, как крик вполголоса.

Грей приподнялся, и я, обхватив его плечи, потянул на себя. Глаза закрылись сами собой. От его губ пахло мной, и целовать его было удивительно сладко. Внутри меня зазвенела, задрожала натянутая струна.

Он переместился, и я ощутил его плоть у своего входа.

Ещё всего полдвижения...

Ну, что же он медлит?

Мне кажется, я начну сейчас умолять...

- Валера... - Низкий голос был непривычно хриплым. - Валерка, я не смогу защитить тебя от этой боли.

Боли не будет. Во второй раз её быть не должно. Я кивнул, открывая глаза... и задохнулся от ужаса.

Зрачки Грея стали нереально вертикальной формы. И тут страх вернулся... тогда страх почти парализовал меня. Что-то во мне сломалось. Словно сознание переключилось на другую волну. Воспоминание о боли, которую он причинил мне тогда, оказалось до ужаса реальным. Время неожиданно повернуло вспять, и я снова умолял зверя с зелёными глазами остановиться, но он не слышал и не понимал моих слов. Дитрих Грей снова насиловал меня, и его плоть обжигала калёным железом.

Его дыхание... руки... губы... плечи... глаза... быстрые, резкие и очень сильные толчки...

Я задохнулся в приступе неконтролируемой паники.

- Нет, - кричал я, упираясь руками в его грудь. - Пожалуйста, не надо! Не делай этого, умоляю!

В ту же секунду я перестал ощущать тяжесть его тела. Он отпрянул, напуганный моим криком.

Его лицо окаменело, и даже сквозь загар проступила мертвенная бледность. В первый раз я увидел Грея растерянным.

Какое-то время Дитрих всё ещё оставался рядом со мной, и я мог ощущать тепло его тела. Потом встал - скрипнули пружины кровати - и быстро натянув джинсы, пододвинул кресло и сел напротив меня.

Так лучше? - спросил он ровным голосом. Он казался очень спокойным, но посеревшие губы и непривычно резкие движения выдавали его с головой.

- Так хуже, Серёжка; лучше, когда ты близко.

Он поднялся и сел на край кровати рядом со мной.

За окном опять шёл дождь. Ветер с каким-то особым остервенением швырял в окно пожелтевшие листья. Где-то вдалеке неожиданно отчётливо и громко завыл волк.

Я молчал. Сначала пытаясь вынырнуть из липкого страха, потом собираясь с мыслями. Очень не хотелось говорить об этом, да я и не знал что сказать. Но ещё больше не хотелось оставлять Грея наедине с его мыслями и догадками.

Человек, выбравший своей дорогой ложь, должен иметь прекрасную память, чтобы не запутаться в нагромождении собственных построений. Эту мудрую мысль я прочитал совсем недавно в какой-то книге. Так вот, память у меня отвратительная. И я не люблю лгать. И не хочу этого делать. Как же тогда поступить?

Напряжение сгущалось. Воздух в комнате сделался удушливым и вязким. Грей старательно разглядывал ковёр у себя под ногами. Секундная стрелка висевших на стене часов, то прыгала по делениям мерно и неторопливо, то вдруг принималась истерично нестись вперёд, подгоняя минуты. Молчание затягивалось.

Я никогда не смогу рассказать, что произошло. Да он никогда и не поверит. А если поверит, разве будет лучше?

Дитрих легонько сжал мою ладонь в ободряющем жесте, и я, так и не придумав, как поступить, но твёрдо решив не рассказывать всей правды, осторожно пошёл по тонкому льду.

- Я, наверное, должен объяснить... - шёпотом, потому что не был уверен, что сумею совладать с собственным голосом, начал я.

Грей поднял на меня глаза. В них плескалась такая боль, что даже если у меня в глубине души ещё оставались отголоски злости и обиды, они исчезли сейчас, словно их никогда и не было.

“Одна любовь разорвала в клочья твоё сердце. Найдётся ли в нём место для новой любви - к тому, кто всегда готов быть рядом - в радости или горе, будучи человеком или зверем? Рядом, даже если ты его не замечаешь. Через что нужно переступить в себе, чтобы простить? Что нужно пережить вместе, чтобы возникло чувство к человеку, быть рядом с которым так же легко, как дышать?”

Я вечный раб, пленённый луной.
Моё проклятие - безнадёжно.
Могу смотреть на звёзды, тишиной
Прохлады терпким запахом тревожит.

Я к чистой совести с заботой отношусь...
Прозрачной дымкой остывает кровью в жилах
Печаль моя. За рамки придержусь
В минуты те, что мне поправить в силах.

Бездонных глаз скрываю я во тьме...
Не скрыть мне тяги в них, что не даёт покоя...
Моё проклятие бьётся в венах тех,
Кто не со мной одной и той же крови...