Odorem incensi tuos

Мир – пейзаж из переплетения цветных эмоций, а я художник, чьи ногти алым и синим раскрашивают каждую трещинку при любом прикосновении. Я читаю тончайшие эмоции, сопровождающие движения, замечаю переливчатые напевы желания и радости, боли и потери, страдания цвета эбенового дерева и клевера. Я вкушаю страсть, витающую в воздухе, и в двойном размере возвращаю её миру.

Вот, чем я занимаюсь.

Независимо от своего желания.

Порой эмоции мира скатываются с меня, выступая фоном для всего, что я вижу, ощущаю и обоняю. Печаль в мире всё больше вызывает чувство, что частички меня отрываются от Земли с каждым её оборотом. Счастье – лёгкость, помогающая мне бродить среди людей, хотя я не один из них. Хотя я другой. Хотя я и один.

В других случаях мне кажется, что эмоции вот-вот поглотят меня, что шторм оттенков и цветов поставит под удар всё, над чем я работал. Они топят меня, и всё, что делает меня мной, слабо держится под приливами и отливами. Думаю, настоящее чувство может поглотить меня целиком.

Не отрывая от него взгляда в темноте, позволяя его буре обрушиться на меня, я знаю: пришло это время.

Но на сей раз я безоговорочно готов утонуть в нём.

Впервые он появляется в моей жизни неровной вспышкой, разрывом, чьи крики отдаются в голове и теле. Стоящие рядом люди отшатываются, способность держать в узде отголоски чувств сводится на нет, весь контроль летит к чертям, когда меня прошибает его боль.

Чернота. В его буре абсолютная чернота.

Я стремительно поворачиваюсь, оглядывая узкое пространство вокруг себя. Вампирские рефлексы показывают всю лживость каждого осторожного шага, каждого движения, которым я скрываю пылающие алые глаза от внимательных взглядов тех, кто осмеливается посмотреть мне в лицо. Не обращая внимания на страх и удивления, исходящих от людей в непосредственной близости от меня, я сворачивая в сторону, рассекая толпу на пути к источнику.

Источник.

Сосредоточение кружащейся тьмы, причина острых пылинок потери в горле.

Боль, затмевающая даже мою жажду.

Неподвижный взгляд устремлён на него, и в мире будто не существует других людей. Я проталкиваюсь мимо них, пробираюсь сквозь толпу. Колени дрожат от усилий, ведь нельзя выдать себя больше, чем уже успел, приходится сдерживать шаг.

Надо быть ближе.

Надо бежать.

Противоречивые порывы сталкиваются, и я устремляюсь к нему. Яд во рту зловеще смешивается с ещё мучительными вспышками боли, что изливаются из него, заполняя мир опрокинутыми эбеновыми чернилами. Вздымающаяся тьма, облака тумана и боль. Я не выдавал своего присутствия. Я убегаю от него, даже находясь рядом, тело скрыто плотной линией теней – никто из смертных меня не видит. Скрытый, но не защищённый.

Каждый шаг к его телу наполняет меня невероятным отчаянием, душевная боль становится насущной близостью настоящей физической боли. Непроницаемую плоть в районе груди разрывает на куски всё, что клокочет и бушует в этом мальчике.

В этом мужчине.

В этот боге ужасающего страдания и великолепия передо мной.

Он сидит один. Ну, конечно. Я внимательно рассматриваю его из теней и задерживаю дыхание из-за неуверенности: окрашивается ли воздух набегающими волнами тьмы, что разрушает его – тьмы, которая, как я опасался, может погрести и меня под собой. Лёгкий трепет его кожи – песня сирен для кончиков пальцев. Слишком много обнажённых мест для общественного места, но всё же недостаточно. Я следую за ноющей линией вихрящихся чернил, шрамом смерти и цветами на его груди к верхним рёбрам, ключицам, шее. Его корона тёмного великолепия – коротко стриженые волосы, прядки дразнят острыми кончиками, как шипы, словно ограждая от всех, кто захочет его коснуться. До него не должны дотрагиваться, но всё-таки я жажду это сделать. Даже в изгибе его ушка - эротика и агония, осколки и боль, как металлические кусочки пронзают его снова, снова и снова.

Тьма.

Боль.

Предательство.

Мы встречаемся взглядами, я не успеваю отвернуться. Меня невозможно увидеть, но пронизывающая безучастная тьма его глаз пробирает до костей. Сдерживаемый выдох обрушивается в лёгкие, а контакт взглядов передаёт всю дрожь потери, одиночества и страдания напрямик вдребезги разлетающимся частям того меня, кем я являюсь перед этим мальчиком. Особый путь к моей собственной гибели.

И тогда я понимаю, что он уничтожит меня.

Безмолвное и застывшее, его лицо – очаровательное видение, испорченное запавшими щеками и угольными кругами под блестящими глазами. Глазами, которые увидели то, о чём не должен был узнать ни один смертный. Я смотрел на тёмно-красную полноту его губ, маленький рот, выдыхающий клубящиеся облачка лишений и горести, кои я мог увидеть и отведать в воздухе. Они расходятся, отрываясь друг от друга с влажным чавкающим звуком, заглушающим все голоса и даже тьму. И на одно блаженное безболезненное мгновение мир сужается до одних его губ.

А потом всё разбивается и пропадает.

Пусть давно мёртвым лёгким не нужен воздух, он необходим мне: с неудобством задержки дыхания и сокрушительным давлением его пустоты слишком трудно справиться.

Я отвергаю любые доводы, отказываюсь подражать шагу смертных в этом цепляющем невозможном мире и сбегаю. Скорость помогает уклониться от всех клякс, дрожи и пронизывающей резкости передающейся боли. Его эмоции выветриваются из меня при побеге. Быстрый ночной бег, горящее горло и разбитое сердце – единственные признаки того, что сегодня я сам и мой шаткий контроль оказываемся на грани.

Никто не видит моего бегства. Никому это не под силу. Это невозможно.

И всё же...

Всё же я не могу стряхнуть дрожь, чувствуя, что он взглядом следит за мной. Что видит, не видя.

Что он почему-то знает, чем это кончится.

Из-за него я становлюсь монстром, которым, признаться честно, всегда и был, тянусь к его телу и сердцу, к подавляющей тьме, которую он источает тогда же, когда я отталкиваю его, не в состоянии охватить до того, как тьма разрушит меня и растерзает изнутри.

Я наслаждаюсь его видом и аурой отчаяния, преследую его ночью, подслушиваю разговоры, узнаю привычки и имя. Я хожу за ним, пока могу сопротивляться, и только кровь может вернуть меня из-за его грани.

Но не его кровь. Конечно, нет. Тёмно-красная, насыщенная, эбеновая и чернильная – кровь-благословение. Я точно знаю, какой она могла бы быть на вкус. Блаженство на языке - единственное, что могло бы иссушить тьму моей жажды. Тьма в его глазах. Тьма в его венах.

Сбегая каждый раз, как навязчивая аура его боли и муки грозит обрушиться на меня и оставить в безысходности и забытье, я нахожу неподалёку какого-нибудь бродягу или хулигана, полицейского, или доктора, или любого другого и осушаю его. Хотя это всё равно, что быть рядом с ним: боль жертвы становится моей, ужас перед смертью – моим собственным сжимающим кошмаром, личным шаром тьмы, только без удовольствия от его невидящего взора.

Даже удовлетворение от ослабления жажды, от силы бегущей в теле жизни, пронизывающей меня – жизни, порождающей смерть, – ничто из этого не приносит больного удовольствия, которое приходит лишь со взглядом на него. С ощущением его. Утопаю в буре цветных переплетений, тьмы и волн, неподвижности и пепла. Кровь не успевает высохнуть на губах, как я возвращаюсь к неустанным поискам, своим бесконечным преследованиям маленького мальчика – единственной искре в мире, который сводится к серому внутри его следа.

Моя буря.

Моя тьма.

Мой Валера.

Я слежу за ним тихо; хищник во мне пробуждён насыщенным переплетением чувств, которыми он окатывает меня. Окутывающие объятия его эмоций, уникальные своей чистой силой, не встречаемые ни разу за всё время моих странствований по этой пыльной земле.

Пока он не находит меня.

Обычная ночь, я слежу, жду и держу дистанцию, даже расположившись на предельном расстоянии.

Я собираюсь подойти ближе, чем до этого – меня снова влечёт к нему, руку опаляет сама его близость. Между нами несколько ярдов. Я пожираю его взглядом, жажда вгрызается в каждую клеточку разрушенного тела. Голод, желание, вожделение. И я выхожу из оцепенения. Срываюсь, отступаю. Даже не маскируя следы, я утаскиваю ближайшее тёплое тело с глаз долой, в тень деревьев. Треск костей, пульсирующая вена, ужас, обрываемый как можно быстрее, не унимают дрожи.

В такие моменты я боюсь сам себя.

Только вот он, кажется, не испугался бы.

Я нависаю над трупом, сосудом, шелухой. Тёплая жидкость струится по телу, сердце горит светящейся краснотой жизни, заполнившей мёртвые клетки. Боль разорванного трупа отступает, жажда крови удовлетворена, физическое желание достигло максимума, более сильного и жесткого, чем до этого.

И в этот момент, в этом состоянии, когда руки залиты тёмно-красными потоками и крепко сжимают воротник у сломанной шеи, он находит меня.

Выходит из темноты, его аромат и разрывающая боль, кричащий грохот его невозможной агонии прорываются сквозь дымку алого и естественного. Его присутствие несёт смерть туда, где я уже обрёк себя на погибель. Я чувствую его самого и ощущаю его запах. Он пахнет сексом и ощущается лишением, и я погублен.

А потом я слышу его голос рядом с ухом, щекочущее дыхание, жаждущее и обжигающее холодную каменность моей кожи, нетронутой за всё прошедшее время, его возбуждение и гнев сине-бордового цвета. Страшный сон наяву.

- Я видел вещи. Ужасные, ужасные вещи.

Хрипотца его голоса захлёстывает меня, нежеланное возбуждение растекается по венам, пока он испытывает собственное физическое желание под завесой боли. Его язык выводит маленькие круги за моим ухом, вырывая из меня стон, прежде чем он позволяет разуму погрузиться глубже.

Злость и потрясение от его агонии, проходящее по позвоночнику, мгновенно уменьшают возбуждение. Паутина его эмоций и память как всегда впиваются в меня. Я оседаю над безжизненным трупом, его рука лежит на моём плече, а дыхание обжигает щёку.

- Чувствуешь? Чувствуешь, что я вижу?

Я киваю и съёживаюсь, не в силах вынести продолжающийся натиск. Я думал, что обжигался его присутствием раньше, но опаляющий характер прикосновения ни с чем не сравним. Это прямая ниточка к дымке его скорби, лишающей возможности дышать.

Я хочу заглушить это. Прекратить жить в разноцветных эмоциях невидимой оболочки мира и ходить среди смертных и бессмертных как любая нормальная душа.

Но прекращение не в моей власти.

Сопротивляясь удовольствию от его отчаянного объятия, больным ударам всего того, что он напускает на меня, я ударяю его спокойствием как кулаком, с силой бью волей собственной способности создавать лёгкую пелену чувств. Сбиваю цвета его ауры, заменяя их небесно-голубым и нефритовым, слоновой костью и охрой, ясным прохладным прудом, рябью, тростником и ласковым ветерком.

Но он прорывается сквозь них.

- Я видел ужасные вещи. Смерть кругом, - шепчет он. Мои цвета разбиты острой гранью его особого оттенка эбенового, разлетевшиеся кусочки витража ослепительной кучкой валяются на земле.

Его голос холоднее, чем был, когда он произносит то, что гарантирует моё уничтожение:

- Я видел тебя.

Угольно-чёрные глаза взывают ко мне, бледность его лица – пылающий маяк отражённого лунного света. Движением, слишком быстрым для него, я заставляю себя сесть спиной к осушенному трупу. Он на корточках передо мной, полы длинной чёрной рубашки смешиваются с глинистой почвой.

- Ты тот, кто меня убьёт, - мрачно бросает он, маленькими кончиками пальцев лаская моё лицо, и я сглатываю. Вкус крови всё ещё силён на губах. Слова вынуждают его бушующую бурю стихать, успокаивается движение острых и гневных очертаний тьмы, что вырывается из него в мир, где я живу, с помощью возможностей, которые мне недоступны.

Он удерживает мой взгляд и говорит:

- Ты заставил меня долго ждать.

И в этот момент я наконец-то вижу его шрамы.

Его рука нежно и жгуче касается моей кожи, кончики ногтей слабо и бессмысленно давят мне на шею, пока он не поворачивает руку, и пальцы тыльной стороной оказываются у меня в ладонях.

Полосы на его запястьях длинные и воспалённые, кожа грязная, а порезы плохо срастаются. Рваная линия мстительных розово-красных змей проходит острыми краями разорванной кожи, и, задыхаясь, я чувствую жгучий всплеск боли в собственных запястьях.

И всё равно в его глазах отсутствует страх.

Я провожу большими пальцами вдоль шрамов, голос сел. Знаю, что моё прикосновение ледяное и чуждое ему, но он не пытается вырваться.

- Ты знаешь, каково видеть. Отдёргивать завесу и действительно видеть. Пусть даже ты видишь по-другому.

Танец его пальчиков мягким шёпотом проходит по моим рукам, к плечам, огибает спину. Он становится на колени, замирая на пару дюймов выше меня. Одной рукой обводит мои глаза будто непрекращающимся поцелуем тёплой нежной кожи, что проходит по носу и тянется ко рту. Его аромат невыносим. Он куда-то тянется, позади меня и ниже, и что-то тёплое начинает капать. Тёмно-серая полоса облегчения и муки вырывается из него и переходит ко мне, но я возвращаю его обратно.

Кровь остывает на тёмном ночном воздухе, пахнет на его коже, и, поворачиваясь, я вижу его руки, погружённые в зияющую дыру в изувеченном теле за моей спиной. Его живые руки купаются в бесполезно потраченной жидкости того, кто мёртв. Того, кого я убил вместо него, хотя всё моё существо жаждало испить его. И всё же я сопротивлялся. Потому что под этим невозможным фасадом, этой странной, непостоянной, манипулирующей дымкой чувств, он единственный кажется настоящим.

Он подносит кончики пальцев под моим недоверчивым взглядом к своему рту, и вот чуть тёплая кровь уже на тёмно-красных губах, а язычок показывается, чтобы попробовать её.

- Знаешь ли ты, каково это – решить, наконец, покончить со всем, оставить эту жизнь и увидеть себя с ножом? – он тяжело дышит. В моей груди мука, на его зубах – аромат крови, и в меня летит мир боли. Его рука дрожит, когда он рисует алыми чернилами жизни на пепельно-белой коже вокруг рта, на подбородке и в конце выводит неаккуратные линии вдоль горящих шрамов на запястьях.

- Решить умереть и увидеть, как собственными руками режешь себя?

Я качаю головой, хотя сейчас действительно знаю. Сейчас, когда он заставил почувствовать всю разрывающую агонию.

- Предвидение не дар. Ты же заберёшь его?

Кровь на его губах согревается дыханием, и мне снова приходится сопротивляться. Жжение в горле и боль от возбуждения, смешивающиеся с вытекающей из него болью, подавляют. Я вздрагиваю и сжимаю руки в кулаки, не в силах коснуться его, но я даже не успеваю осознать намерение, как мой рот поглощает его, а язык купается в его вкусе и украденных мазках крови, в которые он вырядился.

Похоть пульсирует в теле. Я обволакиваю его вожделением, поддерживаю в нём желание собственного мёртвого тела, возрождённого украденной сущностью и его пронзительно отчаянных прикосновений, пока он терзается. Его отзывчивые губы оставляют поцелуи на моих, он подносит мокрые руки к нашим языкам и ощущает себя живым. Его сильное сердцебиение и пульс в горле трепещут, а кровь на кончиках пальцев – просто другой уровень тёмного удовольствия, что строится на мне.

Пальцами он проводит по телу, растекающиеся линии красного ложатся на места, где под кожей часто бьётся его пульс: на желаемую шею, сухожилия, ключицы и грудь. С жадностью я следую за этими следами, раскрашивая его кожу капельками предательского яда, который непрошеным гостем просачивается, огибая язык. Вкус опьяняющего сочетания жизни и смерти, его кожи и крови другого человека питает меня. Ткань рвётся под моими руками, и он растирает липкую жидкость по открытой сливочной коже, и та окрашивается красным. Я двигаюсь дальше, губы и язык проходят по каждой извилистой дорожке, пока не добираются до его собственных красноватых вершин, которые я ласково, но голодно посасываю. Мне нужно больше.

Его пальцы оказываются у меня во рту, и я жадно обвожу их языком. Цвет нашей жажды вьётся между нами и отливает его неослабевающей тьмой. Я не касаюсь его мягкого тела зубами, только мягкостью губ, пока его руки посылают по мне импульсы. Притягиваю тьму к груди, невероятно обнимаю его, не собираясь раздавить или осушить, только попробовать. Попробовать цвет его агонии и эротизма.

Чистыми руками – не считая яда - он опускает материал. Насыщенная эбеновая ткань опадает вокруг меня, взметая видение чернил и желания. Его дрожащие бёдра обхватывают мои. Я чувствую стекающее пламя его мужественности, огонь, который может поглотить меня, и стараюсь заставить его почувствовать моё желание. Выталкиваю его в воздух, и он набрасывается на меня. Мы оба потерялись в невидимой ткани сна, который врёт миру, что видят все остальные.

- Я вижу, что ты сделаешь со мной ещё до того, как это произошло, - шепчет он мне в губы. Чувственное присутствие его тела, предвидение и боль от его видений кружатся вокруг меня. – Ты войдёшь в меня так жёстко.

Кончиками пальцев упираясь в меня, он скребёт ногтями по непроницаемой коже моего живота и спускается к кнопке брюк. Считанные секунды, и он находит меня, огонь от его прикосновения проходит пыткой и удовольствием по всей длине, а потом он вводит меня в себя, окружая влажным жаром. Голова сама собой откидывается, когда его тело и желание налетают на меня. Я упиваюсь ими как упивался бы им, анализирую их, пробую, вижу. Его желание, фиолетово-синее и вишнёвое, пульсирует теплотой и насыщено жимолостью. И это наиболее сильная жажда, встреченная мной в жизни, усугубляется всем, что он чувствует, пробивая пульсацией мою ауру.

Сдвигая руки, резко прижимаю его к себе. Наши тела переплетены и объединены, и каждое движение моего тела в его отдаётся в нас обоих, невозможное удовольствие усиливается, отражаясь между нами – зеркалами в бесконечность.

Желание растёт, увеличивается и усиливается, пока я вжимаю в землю роскошный, близкий бархат его тела, ногами обхватывая меня, он поднимается и опускается. Плоть и чувства объединяются, и я притягиваю его сильнее.

Всё вокруг дрожит и кажется невозможным. Разум утопает в полотне переплетённых цветов. Телесный вихрь с оттенком чувственного восприятия мира и его оргазм ошеломляют меня, топят, потому что я ощущаю их на всех уровнях, каждой замёрзшей клеткой тела. Пульсация, которой он меня окружает, побуждает выплеснуть собственное удовольствие. Бездна разрастается в животе, я толкаюсь едва ли не с полной силой, мне нужно выпустить всю страсть, почувствовать её настоящей и ощутить везде.

Когда я кончаю, пустое сознание отмечает лишь звёзды и крики, которые лишь наполовину мои. Ослепляющее удовольствие и боль затмевают весь прошлый опыт в этом теле. Я захлёбываюсь ядом при бурном оргазме, заполняя его. Судороги всё сотрясают и сотрясают меня. Я и не мечтал о таком наслаждении и острой кульминации в столь отчаянном парне.

Я всё ещё в нём, пульсирующая кровь его горла взывает ко мне – жидкая и тёмно-красная, всего в миллиметре под кожей. И он выдыхает:

- Давай же. Наконец-то, Грей, выпей меня. Убей.

Я вылетаю из-под него со скоростью, удивляющей даже такое существо, коим я являюсь. Последние потоки оргазма теперь покрывают траву, а я врезаюсь спиной в дерево, которое раскалывается и с треском падает, эхом разносится в пространстве.

И в последующей тишине его чудовищный крик – единственное, что я слышу.

- Нет! – его отчаяние отдаётся болью в местах, о которых я даже не подозревал. Его прошлая боль, столь ощутимая и опасно привлекательная рассеивается дымкой и остаётся в глубинах памяти по сравнению с настоящей глубиной страданий. На меня налетает пронзительный крик:

- Ты должен закончить. Ты единственный чёртов способ это прекратить. Для меня. Сделай это для меня, пожалуйста.

Его съёженная фигурка трясётся вдалеке, на расстоянии дюжины ярдов от меня, оставаясь прекрасной в своей чистоте.

Он подступает, опираясь на руки и колени, несчастный и излучающий такое сокрушительное страдание, что я не могу пошевелиться. Всем своим существом я хочу сбежать, скрыться настолько быстро, насколько позволят вампирские ноги и сила, но знаю, что этого никогда не будет достаточно. Найдя меня раз, он продолжит поиски снова и снова. На земле не существует места, где он не сможет меня увидеть.

Но некая частица моей сущности страстно желает оказаться найденным.

Его окружает мой аромат, приторный мускус моего естества покрывает его, капает из него и смешивается с его возбуждением и страшными мольбами. Я снова теряюсь в почерневшем море чувств, реальная грань мира изгибается, признавая покорность мне. И из всего этого только он настоящий.

Он рвётся вперёд и скребёт ногтями. Тьма ослепительным морем выливается из его тела. Представляю, как мы выглядим со стороны: приближающийся и сопротивляющийся, растрёпанные и перепачканные. Его грудь всё ещё беззащитна, возбуждение возвращается, раскрываясь в ночном воздухе. Его кожа горит отблесками яда и оставшимися кровавыми полосами, которые, оказывается, пропустил мой жаждущий язык.

И всё равно он зовёт меня.

А потом медленно ползёт ко мне.

Через несколько мгновений только пара дюймов снова разделяла нашу томящуюся кожу, его аромат стал для меня необходимым воздухом, а всхлипывающий голос – сокрушительным доводом, пробивающим все оставшиеся стены во мне. Я чувствую его отчаяние, знаю, что он хочет от меня, стараюсь не потерять самообладание, не позволить тьме и чернилам его чувств вернуться к нему обратно, не поддержать решимость заставить меня выполнить его желание.

Не знаю, смогу ли я справиться с болью от впивающихся в него зубов, когда именно он выместит свою агонию на мне.

Не знаю, смогу ли донести до него мысль не стоять напротив меня, пронзая завесу и показывая мне мир, когда он переплетается с чем-то реальным.

Стекленеет его взгляд, где закручивается чернота вперемешку с серостью. В нём есть нечто пугающее и далёкое. А потом другой неистовый крик покидает его губы. Он дикий и ужасающий. Дымки у его радужек внезапно рассеиваются, а ногти начинают выцарапывать линии на шее. На коже цвета слоновой кости вспыхивают царапины, красные и расцветающие. Я тянусь к нему, пытаясь остановить охватывающее его безумие, которое поглощает нас обоих. Но резкая ржавчина, и соль, и блаженство, от того что его аромат заливает мой нос, не оставляют монстру внутри меня времени на размышления. Его тьма сталкивается с бордовой сочностью крови, жажда и боль – два противоборствующих чувства – призывают меня взять, иссушить и заполнить пустоту, которую он создал глубиной собственных чувств.

Сочащаяся кровавая полоса у него на шее - единственное, что я вижу. Грубая слеза на его нежной плоти – единственное, что прорывается ко мне через разрушающую агонию его тьмы. Судорога сводит челюсть, мышцы горла сокращаются с отчаянной необходимостью взять его, и я оказываюсь рядом. Так близко, что позволяю острой ленте зубов резко погрузиться в мягкую плоть, а тёплой крови и насыщенной жизни – появиться передо мной. Рисунок его кожи ощутим вместе с ритмичным биением и крошечными бисеринками ароматной крови. Мои губы обнажают орудия смерти и резко касаются поверхности его тела. Соприкосновение рта и его плоти вызывает у него дрожь, трепет и сокрушительное море его тьмы расступается. Покров, который затмил все чувства и оставил меня потерянным после его накатывающей, душащей агонии исчезает. Свежий воздух попадает в лёгкие, и я ясно вижу яркий белый луч света, прорезающий опускающуюся пелену эбенового.

Яркий белый свет имеет вкус надежды.

Он надеется, что я закончу.

Я терзаю его тело упоительно, любовно. Запах его возбуждения смешивается с кровью в невозможный аромат, и я кое-как сдерживаюсь, чтобы не погрузить в него пульсирующую часть меня наряду с зубами, ощутить объятие его мужественности вокруг себя, пока я мучительно пью из его горла. Он на вкус как жизнь и наслаждение, агония и экстаз, тёмно-красный и эбеновый, и это почти невыносимо.

И невыносимо, когда до него добирается боль.

Губы смыкаются, рана раздирает меня изнутри, когда я чувствую завесу смерти, раскинувшуюся над ним. Яд мучительно жжётся в его венах, и он заставляет терпеть это с ним. Я накрываю его телом, позволяя ему, дрожащему и трясущемуся, опуститься на лесную подстилку. Кровь стекает на землю, капает с моего языка и зубов, его жизнь проходит через меня, уплывая от него.

Его ладони сжимаются в кулаки, бесполезно сжимая листву и корни. Я возвышаюсь над ним, наблюдая за безнадёжным, мрачным ангельским великолепием. Когда его тело выгибается, я сам сгибаюсь под весом его муки. Если бы я мог плакать, я бы безудержно рыдал. Волны его боли уничтожают меня, а я, стоя над ним, впитываю, что могу, и пытаюсь передать ему оцепенелое спокойствие, чтобы ослабить страдания и забрать их себе.

Он ещё раз корчится от боли, сладкая кровь так и капает из раны, причиной которой послужили мои зубы и его надежда на меня. Может, именно в это мгновение он меня покинет? Я раскрываю губы, чтобы поймать его измученную душу, когда та воспарит над телом, и поцеловать на прощание.

Но его боли нет конца. Нет ни беззвучного срыва, ни безмолвного ослабления боли, ни лёгкого освобождения, которые обычно сопровождают экстаз смерти.

Вместо этого происходит малозаметное изменение в цвете и качестве. Янтарь и тьма стремительно скручиваются в неприятный, больной бордовый и гнилой, меняющийся зелёный с алмазными переливами.

Я замечаю изменение в оттенке его боли вместе с ним.

И лес будит его крик.

Тьма, смешивающаяся с алмазно-зелёным и бордовым, не отражается состоянием его боли. Здесь что-то более глубокое. Что-то более значительное, что буквально прорывает во мне дыру.

Ледяной рукой я зажимаю ему рот, его зубы впиваются в меня даже при том, что им не совладать с камнем. Притягиваю обращающееся тело к себе, чувствую, как огонь опаляет его позвоночник, каждую умирающую, кричащую клетку. Понимаю, что с ним происходит за мгновение после каждого изменения.

Он был прав. Я должен был убить его тело.

Но не его боль.

Я принимаю все ощущения на себя, огонь бежит по моему собственному телу. Ошеломляюще. Новое чувство и просыпающаяся память о том, когда выжженным угольком под пламенем был я. Когда яд бежал по телу, изменяя и выжигая его дочиста.

Откидывая плотную паутину его агонии и клочки пламенеющей памяти, я крепко зажимаю ему рот, из которого вырывается пронизывающий, полный боли крик. Он необычайно лёгкий, когда я держу его на руках, скрываясь с места ужасного преступления. С места, где я позволил его надежде и боли овладеть мной, рискуя единственным, реальным для меня в этом искусственном, пластиком мире. Единственным, что я не мог изменить, а лишь погрязнуть и дать себя уничтожить.

В темноте заброшенной фабрики я пропускаю сквозь себя искупительный огонь его боли, сжимая маленькую ладошку своей. Напор ощущений меняющегося тела становится пыткой и очищением для меня. Три дня я едва дышу и впитываю всё, что он отдаёт. Крики заглушает треск промышленных вентиляторов и рёв иногда проходящего поезда. Я поглощаю его муку, осязаю на сухом, больном языке цвет его боли и безумия и пытаюсь облегчить его ношу, охладить пламя. Притягиваю покров ближе, перебираю руками, выжимаю его страдание, а потом возвращаю обратно, закутывая его в нечто прохладное. Нечто изысканное. Желая подарить ему нечто прекрасное вместо боли.

Но явное напряжение в попытке успокоить его разрушает меня, нервы на грани износа, и всё во мне трещит и собирается взорваться.

И в тот момент, когда я думаю, что больше не могу сдерживать дамбу боли, ускоряется его сердцебиение, трепещет пульс, неистовое пламя то погасает, то снова взмывается. А сердце ответно сжимается в чётком ритме вспышек бьющего через край горя.

Потом меня окутывает тишина. Безмолвие в его груди и прохладное спокойствие кожи соответствует моему строению и давлению. Вторая оболочка мира чиста и на мгновение не закрашена множеством ароматов его особого оттенка ужасающего эбенового. Глаза и разум не зашторены его присутствием. Моё внимание поглощают порхающие пылинки в тонких лучах света, проникающего между зазорами черепицы и балок, правильный оттенок и насыщенность теней в месте, что стало свидетелем моей смерти и рождения кого-то нового.

Рождения Валеры. Измученного бога, сияющего ангела, мужчины и мечты.

Я смотрю, как дрожат веки, когда распахиваются его глаза. Жажда видна по фиолетовым синякам под угольными глазами, ставшими алыми. Его собственная кровь кружится за стёклами радужек.

Я жду, когда меня поглотит его аромат, когда глубина того, что он должен чувствовать, раскрасит саму ткань моей эмоциональной вселенной непроницаемостью и оттенками.

И только с изумлённым выдохом я понимаю, что муки его души больше не накатывают и не бьются, но просачиваются.

Больше нет чёрного, только красный.

Но и он разрушает меня.

- Как ты мог? Да как ты посмел?

Глубокий хриплый голос пропитан кровью, обернувшимся топливом внутри его обновлённого оформившегося тела. Сила. Энергия.

На октаву выше, теперь он хрипло кричит:

- Как ты мог?

Его тело уже бросилось к дающей тень стене. Воздух между нами пульсирует и изнемогает под настоящим цветом и тоном его боли и ярости.

А потом он хихикает. Раздаётся безумный искажённый незаконнорождённый смех – полная противоположность радости. Резкий убийственный звук неожиданно превращает воздух в ализариновый, фиолетовый и жёлтый.

- Серьёзно, Грей? Серьёзно?

Режущий тон его смеха, как вилкой по стеклу, звучит так, словно кинжалы с силой впиваются в бетонные стены, которые рушатся под властью его голоса.

- Бессмертие для мальчишки, который всю жизнь пытался умереть?

Я знаю, что будет. Конечно, знаю. Десятилетиями мне приходилось сбивать спесь с новорождённых, которые говорили, что и как со мной сделают. Но я не делаю ни единого движения для защиты.

Я позволяю напряжению и давлению его обращения изменить оттенок моего фона.

И как только подавленная тень его фигуры налетает на меня, впервые я вижу этот мир совершенно чётко собственными немёртвыми глазами, вижу все цвета на плёнке, прежде чем они выцветут. Все переплетения и эмоции, которыми я жил, упивался, в которых тонул, будучи одержим его аурой, тихо исчезают.

И я потрясён, насколько реален и прекрасен мир, когда на него смотришь ясным взглядом. Насколько реален и прекрасен он был.

В нескольких дюймах от меня его лицо, освещённое полоской жёлто-белого как солнце света. Он мерцает.

- Валерка, - шепчу я, и он бросается на меня.

И в мире больше нет цвета.

Мольба мёртвой птицы: как вы могли?
Оттенки неба в глазах застыли.
Смеются боги, гоняя в пыли
Серые взмахи сорванных крыльев.

Звонко осколки пустого бокала
Сыплются градом, лежат под ногами.
Так же и сердце – разбилось устало,
Боль загоняя за страшные грани.

Сгорбленный контур на тёмных подушках,
Всхлипы без слёз – не умею нормально.
Боль – моя вечная злая подружка,
Гордость – моя одинокая тайна.

Тлеет остаток седьмой сигареты,
Больно губам, искалеченным дважды.
Руки немеют от стали браслетов,
Горечь внутри закипает от жажды.

Стыдно смотреть на глубокие раны,
Синие пятна, цветные потёки.
Бурая кровь не отмоется в ванной,
Битую жизнь не собрать по осколкам.

Я не молчал и не стискивал зубы,
Голову слабой рукой прикрывая.
С каждым ударом в распухшие губы,
Бился в припадке, себя забывая.

Стыдно за то, что совсем непохожий,
Стыдно за крылья, что всех раздражают.
Те, что всех денег на свете дороже,
С крыши, когда на рассвете взлетаю.

Стыдно за то, что молил о пощаде,
Криком их гневную речь прерывая,
Злобу читая в растравленном взгляде:
"Сука, без крыльев теперь полетаешь".

Чёрные свечи без запаха тлеют,
В доме моём всё пропитано ими.
Верилось: кто-то придёт, пожалеет...
Серые крылья уже не обнимут.

Были мечты и ночная свобода.
Перья в крови собирал по асфальту.
Вот и оторвана метка урода.
С крыши к закату последнее сальто...