Кулешман

Но сколько б пятниц не было в неделе,
где б не пересекались параллели –
когда из всех примет всего одна
пророчит счастье – битая посуда,
резонно полагая, что отсюда
спасение тем лучше, чем скорей,
душа, поймав за хвост попутный ветер,
холодного прощанья не заметит
последнего из многих октябрей.         
Ксения Хохлова
В дверь постучали.
Паша был в школе, Зоя в детском садике. Мария никого не ждала.
– Только взялась за приборку и здрасьте вам, притащила кого-то нелёгкая!
Настроение было паршивое. Последнее время, чтобы дети ни в чём не нуждались, приходилось работать на две полные ставки. Времени не то, чтобы на жизнь, на бытовые хлопоты не оставалось.
Муж, скоро уже два года исполнится, как бросил её с двумя ребятишками. Не только её жизнью, даже детьми за всё это время ни разу не поинтересовался. Растворился, словно сахарный песок в стакане воды, будто и не было десятка лет относительно счастливой совместной жизни, общих планов, любви.
Странная всё-таки штука жизнь, никогда не знаешь, чем чрез час или через день огорчит или обрадует, хотя ни к тому, ни к другому не было предпосылок. Проблемы приходят внезапно, как телеграммы: примите, распишитесь. А дальше что!
По документам Генка  всё ещё был мужем, а в реальности – никто. Даже алименты с него не затребуешь. Где он – неизвестно.
Заработки теперь стали больше похожи на пособие по безработице. На жизнь не хватает, но выжить можно.
Она, конечно, справляется, но какой ценой!
В кои-то веки взяла выходной, да и тот весь день как белка в колесе.
Маша вообще-то женщина общительная, компанейская, но не в этой жизни. Кажется, всё хорошее с уходом из семьи супруга закончилось.
Давным-давно она последний раз чувствовала себя счастливой. Теперь уже и не припомнить.
Жизнь её с того трагического дня разделилась на два периода – на до и после Генкиного бегства .
Теперь ей всех и всё хочется послать так далеко, чтобы совсем никого не было рядом, потому что смотреть на чужое благополучие, когда сама медленно вязнешь в пучине финансовой и бытовой неустроенности, больно.
Даже дети, которые помогли выжить после крушения семейной эпопеи, стали порядком тяготить.
Конечно, Маша так или иначе их поднимет, выучит, выведет в люди, но жизнь тем временем отнимает последние надежды, лишает даже призрачных шансов на счастье, на то, что когда-то может наступить равновесие и не придётся больше суетиться по пустякам.
Она ведь не старуха ещё, тридцать два года всего. А жизнь смяли, словно использованный тетрадный лист или промокашку, на которую пролили чернила.
Сначала Мария с надеждой терпеливо ждала предателя-мужа, потом махнула рукой. Нет его и всё. Может, его и не было никогда, а любовь, семейная идиллия – всё это приснилось.
Паше только восьмой год пошёл, значит, самостоятельным станет, когда она окончательно в тираж выйдет. Только изначально счастливые женщины могут говорить, мол, в сорок пять баба ягодка опять. Если уж в тридцать лет, глядя на себя в зеркало, приходится горько вздыхать, что будет тогда – подумать страшно. Недаром говорят, что все болезни от нервов.
Нервы у Маши действительно ни к чёрту – всё-то её раздражает. Чуть что не так – истерика, слёзы. Запрётся в ванной и рыдает. Тихо-тихо, чтобы дети не услышали, а от напряжения горло болит и голова.
Тоскливо так жить, горько, дальше некуда.
Ни с кем Маша теперь дружбу не водит – времени нет, даже с подругами общаться, про мужчин и думать не хочется. Да и смотрят на брошенку с двумя детьми косо. Даже подруги, которые при наличии мужа каждый день приходили поболтать, в гости приглашали, потихоньку исчезли, видимо опасаются, что денег в долг просить будет, или плакаться.
Нет, Мария не такая, чтобы сор из избы выносить, выставлять себя на всеобщее посмешище. Вне дома она держится независимо, делает вид, что всё хорошо, что отсутствие мужа, скорее, благо, чем лихо. Мужик, мол, с возу – портки стирать не нужно. Знали бы они, каково одной и за мужика, и за бабу!
Жизнь у Маши с самого детства не заладилась. Многодетная мать старела на глазах, детьми занималась с неохотой; отец не выходил из запоев. Маша росла как придорожный сорняк, никому не нужная. Ей всё доставалось по остаточному принципу – с чужого плеча, или то, что никому не пригодилось. Она не брезговала ничем, что за ненадобностью выбрасывали соседи.
С Генкой познакомилась, когда было ей пятнадцать лет. Влюбилась до смерти, просто с ума сходила от лихорадочного возбуждения. Дневник вела, в котором незнакомые переживания, эмоциональные взлёты и падения, романтические мысли и сокровенные мечты, которые не давали покоя ни днём, ни ночью, страничкам в клеточку поверяла.
Но целомудренность настойчиво блюла, близко не подпускала. Разве что робкие поцелуи позволяла.
Из армии милого дождалась. Иногда с фотографией Генкиной, с письмами, облитыми слезами, засыпала. Надеялась на счастье. И боялась его одновременно, потому что вокруг ничего похожего на то, о чём мечтала, не видела.
Сентиментальная была чересчур, впечатлительная, потому уязвимая. От избытка переживаний, ожидая любимого, похудела, высохла, но веру в любовь и верность не растеряла.
Свадьбу сыграли, когда Маше почти двадцать лет было.
Счастлива она была до помутнения рассудка. Надеялась, даже уверенна была, что счастье как скала – незыблемо, то есть навсегда.
Рушиться семейная идиллия начала через год после рождения Паши.
Сначала Генка на работе стал задерживаться, потом в подпитии возвращаться, после и вовсе загулял, менял одну за другой доверчивых дурочек, которые тоже на что-то серьёзное рассчитывали. Супруг умел тень на плетень навести.
Потом муж ушёл к смазливой простушке, скорее всего несовершеннолетней, очень восторженной и доверчивой, за призрачным счастьем. Девочка оказалась с сюрпризом, точнее, с двойным дном. Как только приручила, подсадила на зависимость – начала активно манипулировать. Вскоре обратно вернулся.
Простила. Не могла не простить, потому, что любила, потому, что Паше отец нужен.
Как же Маша была рада, когда Гена бросил пить.
Два года прожили душа в душу. Зоя родилась.
Всего два года или целых два года?
Теперь-то без разницы, а тогда в счастье буквально купалась. Теперь вспоминает то время – а было ли оно на самом деле, или опять всё выдумала?
Это после Маша поняла, что жизнь, как облака себя ведёт. Приближается красивыми туманными сгустками, похожими на волшебные миры, наплывает плотными серо-голубыми волнами, закрывающими солнечный свет и лазурь небесного свода, и незаметно убегает вдаль, снова превращаясь в сказку, только уже не твою – чужую.
Мир вокруг меняется, с каждым днём быстрее, наслаивает череду событий, которые не дают времени и возможности, не то, чтобы отреагировать на каждое, даже проследить за ними.
Краткосрочная эйфория сменяется безразмерной величины отрезками неприглядных будней, грядущими бедами и несчастьями, которые так же со временем превращаются в прошлое, о котором не хочется вспоминать.
Ко всем этим напастям невозможно приспособиться, потому, что они текучие, подвижные, очень-очень разные.
Было время, когда Маша упала на самое, как ей тогда казалось, дно. Потом стало ещё хуже.
Сейчас, вроде, ничего, жить можно.
Скорее бы детишки росли. Может, тогда повезёт.
А открывать дверь всё равно нужно. Очень уж настойчиво барабанят. Может, случилось чего!
Маша опустила подоткнутый за пояс подол платья, вытерла о передник натруженные руки и пошла к двери.
На пороге стоял Генка, собственной персоной. Только худой, жалкий и потрёпанный. Нарисовался – не сотрёшь.
Не узнать его Маша не могла.
Разом нахлынули воспоминания, но совсем не те – радужные, когда семейная жизнь только начиналась. Всплыли в памяти те мгновения, когда готова была без сожаления расстаться с жизнью.
Если бы в руках оказалась мокрая тряпка, она обязательно хлестнула бы Генку по наглой роже.
Любовь рассеялась как сон, как утренний туман. Осталось лишь горькое послевкусие.
Маша предприняла попытку закрыть дверь.
Генка засунул в просвет ногу, посмотрел на неё до того жалобно, как умеют это делать брошенные хозяевами щенки и котята, которые в каждом прохожем видят спасителя.
– Я же на заработках был, Машута, на приисках. Для вас старался, горбатился. Зуб даю!
– Ага, знаю я, в каких пещерах ты алмазы и слитки золотые добывал. Мне твои подружки уже предъявляли претензии, чтобы алименты на байстрюков за тебя платила.
– Какие подружки, Машенька, бог с тобой, брешут злые языки! На Колыме пропадал, света белого не видел, только о вас и думал.
– Туда и возвращайся, нет тебе веры, ничего, почитай, нет, даже сочувствия. Та Маша осталась в прошлом.
– Жена ты мне. Вот, смотри, в паспорте штамп стоит. И прописан я в этой квартире. Не пустишь –  приведу участкового. Право имею здесь жить, по закону. Так что – извини-подвинься, как говорится.
– Это мы посмотрим. Я тебя за алименты засужу.
– Верну. Всё до копеечки отдам. За каждый прожитый без твоей, Машенька ласки, день, рассчитаюсь. Скучал я по тебе, горевал безмерно. Помнишь, у Лермонтова – и скучно, и грустно, и некому руку подать…. как же я мечтал о тебе, родная, долгими холодными ночами. Магадан, милая, это тебе не курорт, там люди жизни отдают за длинные тяжёлые рубли.
– Будет брехать. Если бы скучал, письма бы слал, деньжат детишкам подкидывал. Если и заработал чего – всё сам прожрал. Не верю я тебе.
– На, читай, это справка, что артель должна мне одиннадцать тысяч рублей. На такие деньги квартиру можно купить, машину, дачу… ещё и останется.
– Справка, значит, а чего в тряпьё-то с помойки вырядился, если такой богатый! Не бери грех на душу – ступай, откуда пришёл. Самим жрать нечего,е ещё и тебя содержать! А бумажку свою… в туалете пригодится.
– Так это, Машуль, деньги только после полного расчёта, месяца через два будут. Вот те крест. Рублик к рублику. Всё до копеечке тебе и детям. Мне что теперь, на улице жить!
– К Верке на постой попросись, в соседний подъезд. Она тебе борща нальёт, может и приголубит. Но велика вероятность, что яйца отрежет. Женщина половину зарплаты отдаёт, чтобы с твоим сыночком сидели, с хлеба на воду перебивается. Или забыл жену свою гражданскую?
– То не от меня! Врёт. Пьяный я тогда был, вот она и придумала! Сама-то на неё погляди – ни глаз, ни рожи. Разве ж я мог на такую вскарабкаться… бр-р-р!
– Но, был же, у неё, ночевал. Видели тебя там, и не раз.
– Да не помню я такого случая. Оговорила, Машуль, я всю жизнь только тебя одну люблю, провалиться мне на этом месте, если вру. Семнадцать лет уже без малого. Не губи, родненькая. Деньги из Магадана придут – заживём. Королевой у меня ходить будешь. Шубу песцовую тебе куплю. Или норковую. Да хоть из соболя, там на всё хватит. Для тебя ничего не пожалею.
Слово за слово, пожалела Мария приблудного мужа, до того жалостливо глядел, что не смогла отказать, в дом пустила.
Накормила, напоила.
По рюмашке хлопнули. Со свиданьицем.
В хмельном благоденствии, сами знаете, чувства обостряются, особенно тогда, когда сил больше нет вынести неприкаянное одиночество. Недаром люди говорят… или читала где – что всё в жизни взаимосвязано: живёшь – хочется выпить, выпил – хочется жить.
Не успел Генка до неё дотронуться, как Мария всё-всё запамятовала – словно в бездну провалилась, а там… бабочки порхают, пчёлки гудят, всё кругом цветёт, благоухает. Так ей стало хорошо, так здорово.
Начала Маша молодость вспоминать, словно в тот – самый первый их медовый месяц. А ведь было их, уходов и приходов… не сосчитать теперь, не упомнить. Да и надо ли, когда в дверь постучало счастье!
Сколько же всего хорошего в их совместной жизни было.
Расчувствовалась Маша, расплакалась. Так ей себя и судьбу свою горемычную жалко стало.
Сама не поняла как, но оказались бывшие супруги в одной постели. Недаром говорят, что ссора между супругами – это секс, отложенный на потом.
Утром Мария проснулась в холодной постели.
Голова шла кругом.
Хотелось понять, что это было.
Может, ничего и не было, приснилось, пригрезилось?
Ан, нет, через три недели стало понятно, что Генка, сволочь, оставил ей очередной щедрый подарочек. И заначку забрал из тайника, который с тех пор как вместе жили, не поменял места жительства.
– А приходил-то зачем, – думала Маша, – наверно тысяч своих стало жалко.