приглашение. чтение - 2022

Чтение - 2022

  Чтение уходящего года завершаю огромным прямо-таки томом прозы Валерия Чубара. Под 600 страниц ёмкого (и физически увесистого) «Солнышка на плече»! Медитативный нескончаемый диалог «Шиповника на Тоомпеа» втянул в себя, не отпускает. К мягкой речи героев привыкаешь быстро, как привыкаешь к мягкой, обаятельной речи самого Валерия. Что-то терапевтическое в ней. И не пустое. Мягких и значащих уколов в речевом котле рассказа много-много. И за ними выпукло проступают черты его Зойки, Инги, Багаева, Романова и всего того, что между ними, что между миром и ними. С первого же рассказа «Переночевать» проза Валерия показалась мне очень кинематографичной, а уже второй рассказ погрузил меня в атмосферу фильмов Марлена Хуциева. Я стал «смотреть» рассказ «Шиповник на Тоомпеа»и видеть, и чувствовать его. Читаю и, конечно, с волнением буду приближаться к «Конюшне Анны», за которую автор получил в своё время премию Абрамова.
  Три томика Барнса мне подарили дочки. На тот случай, когда мозг захочет настоящей работы, полезной нагрузки и перегрузки, а душа истоскуется по новому. Так был прочитан в январе роман «Шум времени», посвящённый русскому композитору Дмитрию Шостаковичу. Читать советское время и советскую музыку глазами парадоксального англичанина полезно. Сам выкован той эпохой. Поёживаешься, не соглашаешься порой (да как же так-то!), а не отпускает Джулиан Барнс. Прочитал роман и взялся за другой «не роман, а чистейшей воды бриллиант» - «История мира в 10 и ; главах», но силёнок моих не хватило на интеллектуальный и аллюзийный блеск его: прочитал главу первую и отложил пока.
  Писателем года стал для меня Юрий Казаков. В «Избранном» 2017 года я прочитал 30 его рассказов. В общем, я впервые приобрёл том писателя и впервые смог прочесть его основные рассказы. Часть из них я перечитал в который уже раз («Тихое утро», например), но подавляющее большинство впервые. Подтолкнул меня к чтению блестящий анализ рассказа «На полустанке» Владимира Николаевича Попова, какой-то совсем не литературоведческий, нетривиально обнажающий, однако, великое мастерство рассказчика. И в течение года я раз за разом уже перечитывал Казакова, «ползал» по каждому абзацу его густого и печального необыкновенно письма. И его печальнейший лиризм вызывал в памяти грустнейшую лирику Николая Рубцова, его пору «осеннего распада» в мире и человеке.
  Романы Владимира Попова «Озеро» и «Нежная королева» я буквально замусолил в этом году, как и его фольклорную «Пчёлочку златую». Небольшие мои эссе о писателе вышли в журнале «Двина». Очень хочется снова преподнести его фольклорные тетради читателям, но сделать нужно заметки точно, сердцем, неспеша. Начал и остановился пока…
  Продолжая рассказную тематику, назову прозу моих земляков Александра Антипина и Владислава Попова. Читал их, наслаждался, размышлял, пытался писать о них.
На фестивале в Солонихе и Красноборске приобрёл «Кочевой дневник» Василия Матонина, учёного, поэта, издателя, путешественника. Горька книга разором Сибири. Даже «веселье приобретает апокалипсический смысл», по автору. Но мужество, честность писателя-исследователя, его неиссякаемая любовь к людям и глубокая Вера начиняют «Кочевой дневник» надеждой. И везде – плотное движение его беспокойной, неустанной мысли.
  События в мире снова повернули меня к фантастике и в ней - к антиутопии. И перечитал провиденциальные романы Хаксли, Лема, Брэдбери (всего пять их произведений). И вот только что вынырнул из романа «О дивный новый мир» Хаксли:
«– Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзию, настоящую опасность, хочу свободу, и добро, и грех.
– Иначе говоря, вы требуете права быть несчастным, – сказал Мустафа.
– Пусть так, – с вызовом ответил Дикарь. – Да, я требую.
– Прибавьте уж к этому – право на старость, уродство, бессилие; право на сифилис и рак; право на недоедание; право на вшивость и тиф; право жить в вечном страхе перед завтрашним днём; право мучиться всевозможными лютыми болями.
Длинная пауза.
– Да, это всё мои права, и я их требую».
  Что касается поэзии… Самым свежим ветром стала для меня книга «Жизнь засекомых» А. Спарбера, за что я очень благодарен Андрею Васильеву, учёному, барду, поэту. Он подарил мне её осенью, во время приезда в Хозьмино.

УИТМЕН

...И ребенок спросил: что такое трава?
взрослый или младенец, жива иль мертва?
Я ответил ему: я спешу, мы спешим,
наши души - в приборных панелях машин,
а тела наши жить успевают едва -
ну откуда мне знать, что такое трава?

...Говорят, что однажды, не знаю, когда -
разозлится на город большая вода,
и появятся женщины цвета воды,
на асфальте ночном оставляя следы,
и тогда - молодые, в летах, старики -
мы войдём в ледяные объятья реки.

По следам, по следам, выбиваясь из сил,
погружаясь до бёдер в коричневый ил,
будем молча брести много дней, много лет,
до тех пор, пока снова не выйдем на свет -
в том краю, где ни войн, ни болезней, ни ран,
в том краю, где впадает река - в океан.

и когда мы туда доползём, добредём -
то мы станем водой, и мы станем дождём,
превратимся в траву, но сперва, но сперва
наконец-то поймём, что такое трава.

  Пушкин… он самый живой для меня. Всегда со мной. Занимаясь с детьми, перечитываю неустанно. Тёплая, крепкая рука его навстречу. И так – всю жизнь. Правда, всё чаще на глазах слёзы, хотя и сказано когда-то: «Какое весёлое имя – Пушкин!». И рядом книги, связанные с ним – самые разнообразные! Что-то да выдернешь из них новое, удивительное. Вот бы крыжовенное варенье приготовить любимое им… куда там! Силёнок не хватит на подвиг.
  Литературоведения немного: книга Захар Прилепина о трёх поэтах, «Беседы в Боголюбовской гостиной» В. Семёнова, «Рубцов на Тотемской земле», книга воспоминаний о Рубцове, книга его друга Багрова… Но о днях моих на Вологодчине написано у меня много-много, как, впрочем, и о самой поэзии Рубцова. Счастливейшие дни в Тотьме, Николе, Вологде, Великом Устюге.
  Были и попутные книги, случая. Были повторные прикосновения к Чехову, «Тысяча и одна ночь», мирам Толкина.
  И всё-таки две звезды года: проза Казакова и поэзия Рубцова, освящённая «до слёз теперь любимыми местами»!