Разум Бедный... У посёлка Ташлы

За Бодлера и Шекспира
Разум Бедный причешу.
Дух лядащего вампира…
Чьи-то шашни.
                Шу-
                шу-
                шу…
На задворках Оренбуржья,
У подножия Саян
Чтут не заповеди Божьи,
А речёвки Симоньян.
Бал в разгаре.
                Маргарита
Изголяется страшнО.
Ей бы сразу –
                на корриду!
В руки белые –
                рожно.
И пошла б гулять забава –
Люди, кони, пыль столбом.
Сам Ваал, Блюститель Бала,
Прошибает стены лбом.
Мы за Родину,
                За Веру –
Мир подымем на рога.
Кто не с нами –
                изуверы:
В Ад -
          отступника-врага!

Крутит шашни камарилья.
Жезлом ядерным трясёт.
Разум Бедный…
                Мне бы –
                крылья!
Да забыть про это
всё…

28-29.09.2022
PS:
Вставка к Детективу (С Люсей).

У Бодлера (а и у Шекспира – пусть и без «вампиров» как таких) в эту тему отыщется. Переводы – наугад (почти).
Шарль…

Вампир

В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну.
Я стал молить: «Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!».
Но оба дружно: «Будь покоен! –
С презреньем отвечали мне. –
Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине!
Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
Вдохнешь лобзанием своим!»
(Эллис / Л.Кобылинский)

Лучше бы в оригинале… Но с французским у меня – много хуже, чем…
В принципе, можно было бы сделать подстрочник и приложиться самому. А то ведь (возьмём опять-таки не из свежих «перакладаў», а давнишнее – П.Якубович-Мельшин)… а был ли мальчик?!. Я – о Бедном Разуме у Бодлера

Сверкая властно и злорадно,
Как острой стали лезвиё,
Ты в сердце жалкое мое
Вошла, безумна и нарядна!
И трон, и ложе для себя
Нашла в душе моей бессильной…
– О ты, с кем до черты могильной,
Как цепью, скован я, любя,
Как горький пьяница с бутылкой,
Как труп с червями, как с игрой
Игрок отчаянный и пылкий, –
Будь проклят, проклят демон злой!
Я звал кинжал на призрак темный,
Чтоб он разбил мою тюрьму,
Молили и яд, чтоб вероломный
Помог бессилью моему;
Но, отвергая все моленья,
Они глумились надо мной:
«Томись в неволе, раб слепой,
Ты недостоин сожаленья!
«Когда-б вампира твоего,
Безумец, поразить могли мы, –
Ты поцелуями живыми
Вновь оживил бы труп его!»

Вообще-то, у Бодлера там: esprit humilie. Ежели буквально… Вроде, как «смиренный дух» (дух смиренный или как-то с загибом относительно смирения).
У Эллиса сие превращается в наш РБ, у Якубовича – в «бессильную душу». Бедный, смиренный, бессильный… Разум, дух, душа… – Ну, да…
А в последнем катрене – Imbecile. Безумец, идиот… Ну, или дебил. Вроде Ильи Кивы, которого с усердием, не стыдясь, пользуют источники российской и беларускай пропаганды.
Короче: кто в лес, кто… Так, вольному – воля. Я – о перакладчыках. Современные и вовсе идут в разгул. Потому и сам, если что – исключительно «вариациями» величаю.
Но хотелось бы ещё что-то из Бодлера поднять. Сюда.
В «Цветах зла» такого добра (чтобы как-то в тему) у него с избытком. Хотелось бы буквальнее. Вампирически-демонического.
Есть у него «Превращения (метаморфозы) Вампира»

Красавица, чей рот подобен землянике,
Как на огне змея, виясь, являла в лике
Страсть, лившую слова, чей мускус чаровал
(А между тем корсет ей грудь формировал):
«Мой нежен поцелуй, отдай мне справедливость!
В постели потерять умею я стыдливость.
На торжествующей груди моей старик
Смеется, как дитя, омолодившись вмиг.
А тот, кому открыть я наготу готова,
Увидит и луну, и солнце без покрова.
Ученый милый мой, могу я страсть внушить,
Чтобы тебя в моих объятиях душить;
И ты благословишь свою земную долю,
Когда я грудь мою тебе кусать позволю;
За несколько таких неистовых минут
Блаженству ангелы погибель предпочтут».
Мозг из моих костей сосала чаровница,
Как будто бы постель – уютная гробница;
И потянулся я к любимой, но со мной
Лежал раздувшийся бурдюк, в котором гной;
Я в ужасе закрыл глаза и содрогнулся,
Когда же я потом в отчаянье очнулся,
Увидел я: исчез могучий манекен,
Который кровь мою тайком сосал из вен;
Полураспавшийся скелет со мною рядом,
Как флюгер, скрежетал, пренебрегая взглядом,
Как вывеска в ночи, которая скрипит
На ржавой жердочке, а мир во мраке спит.

Или так

А женщина, чей рот был земляникой сочной,
Вся корчась, как змея в раскалине песочной,
Сдавив корсетом грудь, шептала мне слова,
Душистые, как мёд, словно едва жива:
«Уста мои влажны, и знаю я науку,
Как тело обрекать на сладостную муку,
А всякую слезу я грудью иссушу,
И старца, как дитя на ложе рассмешу.
Любой, пред кем я – ах! – и предстаю без кружев,
Глядит, солнце, луну и звёзды обнаружив.
Я, милый мой мудрец, так опытна в любви,
Что лучше ты меня сомненьем не гневи!
Когда я целовать мужчине позволяю
Сосцы и если грудь тугую подставляю,
Развратна и скромна, хрупка, но и сильна,
То… Ах! Из-за меня на небе и война!»
Когда мой костный мозг она весь отсосала,
Я повернулся к ней, чтоб почести вассала
Воздать царице, но… Что же увидел я? –
Кошмарный липкий труп, исполненный гнилья!
Тогда, зажмурившись от ужаса, я снова
Открыл глаза, и вот, в лучах света дневного
Не манекена вдруг увидел с алым ртом,
Готовым кровью вновь насытиться притом,
А остов странный, чей похож на флюгер скрежет,
Который, на ветру вращаясь, слух карежет.

У Шарля здесь всё-таки – о Лилит, о женской особи…
А это – чуть в сторону. Не «Превращения», а «Превратности» (Reversibilite). С Ангелом наидобрейшим (смиренным). Перевод С.А.Андреевского (конец XIXвека)

Ангел безмятежный, знаешь ли ты горе,
Возгласы страданья, слезы сожаленья,
Ночи бесприютной страшные виденья,
Ужасы паденья, думы о позоре?
Ангел безмятежный, знаешь ли ты горе?

Ангел добродушный, знаешь ли ты злобу,
Желчи ядовитой тайное волненье,
Приговорам мести рабское служенье
В трепете, подобном бьющему ознобу?
Ангел добродушный, знаешь ли ты злобу?

Ангел мой цветущий, знаешь ты чахотку,
В сумраке больницы злые лихорадки,
Боли нестерпимой жгучие припадки,
Присужденных к смерти шаткую походку?
Ангел мой цветущий, знаешь ты чахотку?

Ангел мой прекрасный, знаешь ты морщины,
Жалкую негодность красок и нарядов
И в замену прежних упоенных взглядов
На холодных лицах сдержанные мины?
Ангел мой прекрасный, знаешь ты морщины?

Ангел мой цветущий, светлый, белокрылый!
На твое сиянье жадно не гляжу я,
Но с разбитым сердцем у тебя прошу я
Лишь одной молитвы для души унылой,
Ангел мой цветущий, светлый, белокрылый!

Уильям…
Сонеты

Сонет 147
Любовь – недуг. Моя душа больна
Томительной, неутолимой жаждой.
Того же яда требует она,
Который отравил ее однажды.
Мой разум-врач любовь мою лечил.
Она отвергла травы и коренья,
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.
Отныне мой недуг неизлечим.
Душа ни в чем покоя не находит.
Покинутые разумом моим,
И чувства, и слова по воле бродят.

И долго мне, лишенному ума,
Казался раем ад, а светом – тьма!
(Перевод С.Маршака)

«По слухам», переводы Самуила Яковлевича хороши (поэтически – это я и сам знаю-вижу), но вот по части «вольностей»…
Поскольку с английским у меня лучше, чем с французским, мог бы… Да не до этого.
А сонет этот в «наше» попадает не слабо! Две последние строки – под самый дых (особливо, через повестушку А.Н.).
Копнём ещё Вильяма нашего, раз уж замахнулись.
О! 114-й. И перевод – дореволюционный (Н.В.Гербель, 1827–1883)

Ужель мой слабый дух, исполненный тобой,
Царей отраву – лесть – впивает, ангел мой?
Иль может быть, глаза мои уж слишком правы,
А страсти, что в тебе гнездятся, так лукавы,

Что научают их искусству превращать
Чудовищ ада злых в божественную рать,
Из худшего творя все лучшее пред нами,
Едва оно свой путь свершит под их лучами.

Не будет ли верней, что взгляд мой лжет в их честь,
А бедный разум пьет по-царски эту лесть?
Глаз знает хорошо – что разум мой пленяет:
По вкусу он ему напиток приправляет.

Хоть и отравлен он, но нравится глазам:
Грех меньше, если взор его отведал сам.

Так и это – в самое То! Ай, да Уильям, ай да сукин сын!
А и 146-й (а хотя бы от Юрия Лифшица) хорош!

Мой бедный дух, мятежных сил форпост,
ядро порочной плоти, почему
в себе ты чахнешь, соблюдая пост?
Чтоб украшать извне свою тюрьму?
Зачем так много платишь ты за дом,
который сдан тебе на малый срок?
Чтоб черви в том наследии твоём
объели всё, чем ты запасся впрок?
Заставь себе служить свою рабу:
смиряя плоть, корми себя вдвойне;
сбывая время, покупай судьбу;
копи внутри и беден будь извне.
Смерть ест людей, но без еды твоей
погибнет Смерть, чтоб не было смертей.

Кого мы ещё там (с наскока) наметили?! – Николая Алексеевича. Заболотский…

Разум, бедный мой воитель, ты заснул бы до утра....

Меркнут знаки Зодиака
Над просторами полей.
Спит животное Собака,
Дремлет птица Воробей.
Толстозадые русалки
Улетают прямо в небо,
Руки крепкие, как палки,
Груди круглые, как репа.
Ведьма, сев на треугольник,
Превращается в дымок.
С лешачихами покойник
Стройно пляшет кекуок.
Вслед за ними бледным хором
Ловят Муху колдуны,
И стоит над косогором
Неподвижный лик луны.
Меркнут знаки Зодиака
Над постройками села,
Спит животное Собака,
Дремлет рыба Камбала,
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землёй луна висит.
Над землёй большая плошка
Опрокинутой воды.
Леший вытащил бревешко
Из мохнатой бороды.
Из-за облака сирена
Ножку выставила вниз,
Людоед у джентльмена
Неприличное отгрыз.
Все смешалось в общем танце,
И летят во сне концы
Гамадрилы и британцы,
Ведьмы, блохи, мертвецы.
Кандидат былых столетий,
Полководец новых лет,
Разум мой! Уродцы эти –
Только вымысел и бред.
Только вымысел, мечтанье,
Сонной мысли колыханье,
Безутешное страданье, –
То, чего на свете нет.
Высока земли обитель.
Поздно, поздно. Спать пора!
Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра.
Что сомненья? Что тревоги?
День прошел, и мы с тобой –
Полузвери, полубоги –
Засыпаем на пороге
Новой жизни молодой.
Колотушка тук-тук-тук,
Спит животное Паук,
Спит Корова, Муха спит,
Над землей луна висит.
Над землёй большая плошка
Опрокинутой воды.
Спит растение Картошка.
Засыпай скорей и ты!

Угу! А чем оно кольнуло?! – Правильно! Джон Донн. Иосиф Бродский. Большая элегия…

Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.
Уснуло все. Бутыль, стакан, тазы,
хлеб, хлебный нож, фарфор, хрусталь, посуда,
ночник, бельё, шкафы, стекло, часы,
ступеньки лестниц, двери. Ночь повсюду...

Крутенько Иосиф Александрович Николаю Алексеевичу мигнул-аукнул! – Плагиат! Караул!!
Полноте… По Бродскому мне когда-то и Тургенев шёл. И Данте…
Джон Донн, господа-товарищи! «Всё станет сном библейским»…
После такого (несколько неожиданного) завiтання майго старога знаёмца (ИБ), дальше наводить «тень на плетень», вроде, как и ни к чему.
Разве что ещё одного (к Н.З. и И.Б.) из «сидельцев ссыльных» приведу. Анатолий Жигулин.

Мой бедный мозг, мой хрупкий разум,
Как много ты всего хранишь!
И всё больнее с каждым разом
Тревожно вслушиваться в тишь.

В глухую тишь безмолвной думы,
Что не отступит никогда,
Где, странны, пёстры и угрюмы,
Живут ушедшие года.

Там все по-прежнему, как было.
И майский полдень, и пурга.
И друга чёрная могила,
И жёсткое лицо врага...

Там жизнь моя войной разбита
На дальнем-дальнем рубеже...
И даже то, что позабыто,
Живёт невидимо в душе.

Живёт, как вербы у дороги,
Как синь покинутых полей,
Как ветер боли и тревоги
Над бедной родиной моей.