Сентябрь 2019-го...

1. «Любителям подковёрных игр»

Споро хлебА распилили,
крошки смахнув со стола.
Набожный Нума Помпилий
год намотал на кулак.
Выпростал. Вставил два пальца.
Янусу с Фебом воздал.
Гимны Авесты. Кастальцы…
Чёрного Неба звезда.
Орки играют в науку.
Красят болот пузыри.
Синие – в сонную руку.
Жёлтые – в топку зари.
Ставки… Какие ставки!?
По херу ваш «собес»!
Строит Макдугалл Сталкер.
В погребе – тень весталки.
Гессе играет в квест.

3.09.2019
PS:
Это – так… Игра в бисер!
Околесица

Не стоит доверять организацию квеста случайным людям, даже если будут обещаны акции и скидки. Если это первый подобный опыт, лучше выбирать компанию, занявшую прочную нишу на рынке.
Заключительное, но важное замечание: не стоит принимать близко к сердцу происходящее во время квеста, выясняя отношения с друзьями, если что-то пошло не так. Нужно просто наслаждаться процессом.
Главное – это незабываемые впечатления и положительные эмоции, а к тому, что «не срослось», стоит отнестись философски. В конце концов, что наша жизнь? – Квест!

2. «Drypoint. Между Диалектикой и Поэзией»

ПикАссо рукописует ГОнгору.
Два десятка сонетов,
испещрённых завитушками.
Офорты, достойные Капричос –
в технике акватинты
и drypoint.

Двухцветные иллюстрации –
Ристалище света и
                тенЕй.*
Где игла гравёра,
особенно алмазная –
нисколько не хуже жезла Минервы,
чиркающего серым по серому.
В надежде
                – не оживить,
но лишь выхватить…
– Всё!
…Приходящее к упадку.

А здесь –
ни намёка на понимание…
Просто укол,
отсылающий нас к Ничто.

3-4.09.2019
PS:
* Если – «света и тени», то всё – почти однозначно. Если «теней»… Зависит от ударения. На выбор: обычная тень (как оставили мы), или призрак. Что, по тексту, вполне допустимо.

Хосе Лесама Лима: «Свет у Гонгоры возносит предметы и подчиняет трепет, его можно назвать готическим. Свет, который исчерпывает предметы, преображая их в сияние. Звучащий свет в сопровождении ангельского напева, прозрачного и невозмутимого хорала реющих крыл. Предметы у Гонгоры вознесены ровно в той мере, в какой живут подчиняющим лучом. И луч, и вознесение связывают обычно с превратностями Ренессанса, но пыл и высота этого метафорического луча восходят к готике, хотя и притенены искушенностью в античной мифологии и греко-латинском словоупотреблении…
Разгаданные, ослеплённые в их очевидности небесного зенита, его смехотворные гиперболы хранят радость поэзии, тайную глоссу о семи языках ясновидящей призмы. Впервые в нашей истории поэзия обернулась семью языками, которые звучат и возвещают многораздельным и единозвучным органом. Но этот мощный гул из глубины света, обрушивающийся словами, которые после всех разгадок столь же малопонятны и кажутся синхронным переводом с разных и одинаково неведомых языков, завершается поучительным и торжественным хохотом, обнимая и подытоживая все и захватывая дух вездесущим потоком в русле только что проложенного смысла» (Аспид в образе дона Луиса де Гонгоры).

«Устав порою от этого луча, сумрачного переноса свечения по воздуху, Гонгора ищет не мгновенных прозрений в тайну, но, напротив, тайнопись устойчивого приюта, символ воссоединения. Иначе зачем бы он распылялся на осколки метафор, предчувствий и отголосков, расходящихся вокруг воплощенного иносказания?
При каждой новой метаморфозе кажется, будто путник с его мерной поступью и бродячим эхом вдруг скрылся за деревом. Стоит ему двинуться, и разражается непременный ливень превращений. Гипнотические курения героя подчиняют полчища горянок и козопасов. Он вновь и вновь воздвигает дерево, это слуховое окошко, за которым прячется, отмечая перекрестки сна для масок и песен, лилибейских отзвуков, влекущих караваны к Камбею. Путник – всегда в тайнике, пусть на кратчайшей, но так и неодолимой дистанции, нарушаемой лишь броском копья, лучом, бегущим по расчисленной кривой всеподчинения. Чего он ищет, скрываясь? Что прячет, перебегая от дерева к дереву? Его путь прочерчен гравировальной иглой».

И чуть раньше:

«Гонгора живёт скорее тем барокко, которое ещё дышит раскалённым пеплом готики, чем мертвенной алмазной искрой Кальдерона, этой опрощенной милостью, уменьшенной копией великих таинств Тридента или непорочного зачатия, разменной монетой тридентской доктрины об оправдании. Свет является у него без контрастов и всплесков вместе с самим миром, где кристаллизуется и сверкает средневековая силлогистика, миром, который преподавателям видится праздником, одушевлением и круговоротом разработанных ими школьных программ по изучению Аристотеля; похожую связь ощущает наш современник в некоторых строфах «Морского кладбища», узнавая в них поэтическое воплощение и оперную версию очерков Виктора Брошара об апориях элеатов. К одной из своих книг Поль Валери взял эпиграфом строку Гонгоры, процитировав ее неточно, но так, что ошибка его, на наш взгляд, абсолютно закономерна. «В кристальных скалах юркая змея», — цитирует Валери. Собственные предпочтения толкают его к мысли, будто змея должна продвигаться, оставляя и руша свои письмена на контрастирующей с ними застывшей материи. Он ищет незыблемый фон, «кристальные скалы», где и могут развернуться сумрачные змеиные игры. Однако в первой строке «Взятия Лараче» у Гонгоры стоит: «В кристальных блёстках юркая змея». Разница между оригиналом и цитатой продиктована такой установкой, таким исходным видением, которые, по сути, разрушают поэтическую реальность цитируемого стиха. Валери ищет в материи точку опоры, чтобы змеи проступили на светлых скалах, превращаясь как бы в отсвет их алмазного состава. У Гонгоры речь о другом: о побудительном толчке, о постоянной отсылке к движению, вновь и вновь воссоединяющему металлические звенья, о метафоре, что катится, словно охота, а потом саморазрушается во вспышке скорее рельефа, чем смысла».

А это, отсюда же (Лесама Лима) – как-то к моему предыдущему:

«Манера Гонгоры обращаться со стихом напоминает подчас приёмы и правила натаски охотничьих соколов. На голову им надевают шапочку, создающую видимость ночи. И когда эти мнимые ночные колпачки сняты, у птиц сохраняется память о способности видеть в темноте, и они, стоит встрепенуться журавлю или куропатке, мигом различают их из любой дали. Всеподчиняющая молния рассекает ночь, но трепет уже стерт светом и растворяется в прожорливой белизне дня. Сияние стиха вспыхивает на грани или щите, но, соприкоснувшись с ними, луч света переламывается, искрится, и тогда, в этом мгновенном самовозгорании предмета, на крючок попадает тот единственный смысл, о котором у нас уже шла речь. А поскольку есть вещи, которых не извлечь из окутавшего их мрака или сна, блики, не прерываясь и не слабея, отражаются от непроницаемой поверхности и ослепляют рикошетом сами себя. В греческом мифе для спуска в подземный мир необходимо облачиться в черные одежды и не снимать их трижды девять дней. Гонгора же, напротив, хочет спуститься, вооружась лучом и разгоняя ночную сырость молнией соколиных дротиков».

А что – к моему (в котором я «перекрестил» дела житейские с мифологией)? – Да «Сталкер».
Если отвлечься от «Пикника на обочине» и «индустриального туризма», то…
Сталкер (англ. Stalker, гэльск. Caisteal an Stalcaire, в переводе «Соколиный охотник») – средневековый шотландский замок в округе Аргайл-энд-Бьют, на одноимённом острове у западного побережья Шотландии.
Возле замка проходили съёмки фильма «Монти Пайтон и Священный Грааль» (1975 год).
А в том, у меня, и про «цвета», и про «сон». – У Гонгоры этого добра – навалом!

3. «Обретение языка»

Когда Лесама Лима говорит о Поэзии –
испаноязычной, а не только латиноамериканской –
я начинаю тонуть в фейерверке его эскапад.
У Фридриха всё выглядело гораздо проще.
Гонгора и Кеведо пребывают у него
в непримиримой оппозиции.
А тут… Нет!
Они и у Хосе швыряют друг в друга
отравленные дротики.
Один – раскалённые докрасна.
Другой – дышащие мертвящим холодом.
Но это – в самой метрополии.
А за зеркальной плёнкой океана,
в доколумбовой купели индейского космоса
с ними случается если не чудесная,
то всё-таки обнадёживающая метаморфоза…

5.09.2019
PS:
Франциско де Кеведо
НА ТОГО ЖЕ ГОНГОРУ... (пер. П. Грушко)

Брат Гонгора, из года в год Всё то ж:
Бог – по боку, за церковь – дом игорный,
Священник сонный, а игрок – проворный,
Игра – большая, веры – ни на грош.

Ты не поклоны бьёшь, а карту бьёшь.
Не требник теребишь, ругатель вздорный,
А те же карты, христьянин притворный,
Тебя влечёт не служба, а картёж.

Твою обнюхав Музу через силу
Могильщики поставят нечто вроде
Доски надгробной в пору похорон:

Здесь капеллан трефовый лёг в могилу,
Родился в Кордове, почил в колоде
И с картою козЫрной погребён.

А из Лесама Лимы позволим себе привести следующий замечательный фрагмент (из «Введение в поэтическую систему», хотя и в собственно «Обретение собственного языка» достойных «осмыслов» предостаточно…

– «греческая культура отмечена равновесием между восхождением формы к изначально единому и нисхождением ее к отсутствию, к образу, так же как descendit ad imaginem породило в первые века христианства понятие descendit ad inferna. Кроме того, аналогичное у греков было связано с Ка, двойником у египтян. Ка же для египетской культуры соотносится, в свою очередь, с кошкой. Аналогичное, не порывая связи с изначально единым, избирает путь глубоких и диалектических превращений. Для египтян недвойственно единое и двойник просто сопоставлены по равнозначности, а не соприродны по бесконечности. Поэтому Египет размышляет над кошачьим «мяу», усматривая в нем перевод метафорической связки «как» и придавая сопоставлению всего лишь приравнивающий смысл, но, в отличие от греков, не видя в метафоре metanoia, метаморфозу. Та же черта греческого мышления сказывается и в символике алфавита: буква «каппа» соответствует ладони, а двоицу, включающую в себя единицу, передают знаком тыльной стороны руки. Аналогия, которая, как мы видим, происходит от изначально единого, в первые века христианства становится aenigmata, indirecta via, огибающей – косвенной – траекторией стрелы, плотным кристаллом, который предвосхищает позднейшие углы преломления – череду цветов, следующих по пути божественного света теологов, сопровождение и шлейф мантии блаженства.
Но в этом ascendit, восходящем шествии к троичности, есть некая мгновенная заминка, перерыв, который отрицает дух восхождения как простой пространственной протяженности и тем самым подготавливает разверзшийся зевок пустоты, – вспомним, что зевок для греков связывался с испарениями хаоса. Тогда протяженность вдруг вбирает в себя обе изначальных сущности, и они — всего лишь обозначающий ее шифр. Теперь уже не средоточие приводит к развязке, к двойному рождению, но, напротив, протяженное пространство завершается творением, возносящим многократную здравицу протяженности. Вслед за могучим духом восхождения к троичности на вершину ступает лучистая протяженность, знаменуя творческий промежуток, к которому отсылает строка аббата Фоглера: «Чтобы завершить три звука не четвертым, а звездой».
В едином, двоице и тройственности главенствует ужас перед ascendit: он поглощает и превосходит их. Но начиная с четверичности – tetractis (этого магнитного поля номиналистов, которое, вслед за клятвой, пирамидой и зовом, включает Бога, аполлоново правосудие, ибо Аполлон – воплощение правосудия и поэзии, откуда, вероятно, гетевское понятие поэтического правосудия) до седмицы, ритма, сменяющих друг друга колен, царит промежуток, пустота, которую и наполняет poiesis. Между ascendit, восходящей к Богу вертикалью, tetractis пифагорейцев и descendit ритма, орфических вопрошаний адских глубин, пролегает пустое протяженное пространство, наделенное способностью излучения и ожидающее ритма, который рождается из Вулкановой победы над материей, поскольку в этом беге времени движение двойственно: оно – оборотная сторона промежутка, открывающего путь частицам поэзии, и требует вещества для ковки, металла, чтобы, словно на ипостась, опереться на него во сне или в однородности раствора. Достигнув же другого края разверзшегося промежутка, поэзия, напротив, ищет временной последовательности в пространственном измерении, в пространстве соотношений».

4. «Панегирик о Ксюшином стаканчике»

Вручаем Вам стакан венецианский.
Не первой «линии», но дело – не в цене.
В нём – таинство, влекущее не к пьянству,
не к тёмной блажи о безусом пацане.
Возможно, он – совсем не из Мурано.
Да и песок, увы – не леса Фонтенбло.
Зато не затаскали в ресторанах.
В лазурный глаз не тыкали стебло.
Неважно сколько кобальта с железом
примешано для цветности к стеклу.
В обителях души святой Терезы
такое же нездешнее тепло.

6.09.2019
PS:
Тереза Авильская считается первой испанской писательницей. Именно ей принадлежит огромная роль в создании испанского литературного языка. Ну, а поскольку последние дни я «погряз» в тонкостях испанской поэтики (см. выше), мне и пришло на ум увязать две достаточно далёкие друг от друга традиции католической культуры.

5. «Всегда и снова»

По уголькам сгоревших чувств,
пустым осколкам зазеркалья
уходит эхо…
В рифму, в хруст –
в чертоги,
к сумрачной Вальгалле.
А мы не лгали, не клялись.
Мы просто шли на чей-то Голос…
Сирен. Пленительных «алис».
В мир Лабиринта.
– Тонкий волос
литые створки отворял.
Обратно вёл – Всегда и снова.
Из сна чудесного –
в реал.
Вплетая мельком в ареал
штришок спасительного Слова.

11.09.2019
PS:
Иона кинула в личку:

Слова как хворост,
в котором сгорает чувство.
Подбросьте вязанку –
я расскажу про декабрь,
месяц, в котором часто темно и пусто,
а ты говоришь «ну и ладно»
и идёшь по делам.
Месяц, когда дороги завалены снегом,
а девушки со свечами ко тьме зеркал
припадают жадно,
в душе надрывается джаз,
из дома выносят хлам,
а год замирает перед новым разбегом...
когда он меня целовал
в первый раз
и в последний раз…
Расскажу... и станут слова оберегом.
В декабре однажды мы руки соединили,
в декабре однажды мы разорвали их.
Семь лет и семь дней,
вот насколько хватило любви…
Я совсем не о том сколько раз
умирала за эти дни,
танцевала на битом стекле,
улыбалась звездам,
слушала «How insensitive»
глубоко внутри…
И не о том, что всегда в ковре этих дней
была ваша нить,
не о себе, не о нём,
а о чём-то ещё, что не вспомнить никак,
не забыть,
а лучше сказать о Ком-то,
Кто смотрит с начала времён,
на нас: глупых, маленьких, злых, больных,
путающих слова молитв и ругательств,
А мир до сих пор стоит,
до сих пор стоит (!),
не разлетаясь как мы
На ветру обстоятельств…
Я думаю как это?
Как это, так любить?
И не отпускаю руки,
Ни одной руки, –
Пусть у каждого
будет комната в моём доме,
будут песен моих блестящие медяки,
памятные открытки в альбоме…
Вот оно, наверное, мое естество…
Слова как хворост, в котором сгорает чувство,
но от любого огня горячо и светло…
Пройдите под аркой,
стихов горящею веткой
Успокойте сердце, –
в углях остаётся искусство
кому-то другому сиять золотой монеткой,
маленьким с неба подарком
на Рождество.

Отгукнулся (за полночь). «Бросил» жменьку из своего по поэтике символизма. А по этому – так:

«Каждый раз я играю, как будто это последний раз. Уже много лет. Мне немного осталось, и очень важно, чтобы те, с кем я играю – кто бы это ни был, – видели, что я отдаю всё, что у меня есть. И я от них жду того же. Мне нравится играть, я люблю играть. Наверное, я для этого и родился» (ЧБ).

«How insensitive»…. А исполнение? – Аструд? Дайана?
Мой железный друг (ноут) захворал. Только сегодня вечером удалось оживить. Не знаю, надолго ли. А стационарный (в логове) не совсем удобен для общения на сайте.
Спасибо за «Рождественское»! Если мои «настройки» смогут достойно откликнуться, то…

Утром зашёл на страницу. Глянул (у И.Г.) из «2017» одно. Снизу. Выбрав сугубо по названию…

Когда смотришь в зеркало будто в темницу
И мелочь внутри звенит на весь город
Вдруг сердце само восклицает: я птица!
Я птица! (как в пьесе) Зачем погубили?
– От скуки, от тяжести дыма и пыли, –
всегда отвечает невидимый Голос
И если в тот миг не суметь заслониться
Почувствуешь страшный холод...
Стоит за спиною, пестрый как смерть,
Меняющий лица… добрый как плеть
Он тень, но огня твоего не боится,
А обернёшься – он растворится…
И станет тогда просто, тихо, легко,
Ты смотришь – а в зеркале нет никого…
* * *
Но вечером тобой опять владеет скука
Ты попадаешь в плен дивана, ноутбука
И музыки извивы, и слова трепетанье
Не трогают тебя… ни чаю, ни отчаянья
Не хочется согреть… но спать как будто рано
И будет тихо тлеть на краешке дивана
Сердечный уголёк, пока не загорится
Твой мир… иль уголёк в ничто не превратится.

К своему.
PS:
В конце 70-х звучала (совершенно совковая, но…) песня М.Фрадкина (на стихи Е.Долматовского) «Всегда и снова». Кто её только не исполнял… – «Поющие сердца», сам Иосиф (Кобзон). А я так помню Люду Сенчину. Хорошая тётка (шучу… – женщина!) была. Померла в январе прошлого года. А родилась 13 декабря. День кончины моего батюшки, кстати…
«Алиса»? – Не столько та, что у Кэрролла, сколько виртуальный голосовой помощник компании «Яндекс» (распознаёт естественную речь, имитирует живой диалог, даёт ответы на вопросы пользователя и, благодаря запрограммированным навыкам, решает прикладные задачи).

6. «Немного о музыке»

Оркестр Поля Мориа.
Гастон Роллан. Его «Токката».
Легко. Изящно. Не пикантно.
А следом –
                Така-таката.
Дассен. Там музыка Верлена.
Не Поля –
Ала. Но – не По.
Для Пако, зятя своего.
Короче, с авторством – дилемма.
А так…
              – достойный ореол.

11.09.2019

7. «Тело Мастера»

Я в этот год подсел на Даниила.
«Фехтует» цаплей. Падок на скандал.
Почуяли и Новак, и Надаль
в молодчике загадочную силу.
Цепляется ногами за «ковёр».
У сетки спотыкается коряво.
Калиф на час? Зарвавшийся тапёр?
И серия победная –
                халява?!
Однако будет время «посмотреть»!
Оно поставит каждого на место.
Ещё сезон и вырастет «медведь»
в достойного признания маэстро.
Про теннис мы. Но…
Музыку сюда!
Данилу-мастера пожалуйте. На сцену!
Он так же тонок. Гения черта
легла
от игл рук к фантазиям Шопена.

12.09.2019
PS:
Даниил Медведев и Даниил Трифонов. Сферы приложения таланта отличаются разительно. Но что-то их роднит… И не только имя.

Сказка «Каменный цветок», изданная в 1938 году, создавалась с оглядкой на уральский фольклор. Сказы местных жителей дополнили сочинения Бажова традиционным колоритом. Наряду с фантастическими деталями автор делает акцент и на драматической подоплеке сюжета. Мечта и реальность, искусство и быт сталкиваются в произведении.
Биография главного героя описана подробно и становится основой сюжетной линии. Данилу с детства звали «недокормышем». Худенький мальчик отличался от сверстников мечтательностью и задумчивостью. 

8. * * *

К «Верлену» рифму подыскать не трудно.
А тут сам Бог подал: смотрю «Серену».
Но там – другое…
Композиция. Раскрутка.
Не кавер Джо под танец «Макарены».
Депрессия. Какая-то пантера.
Оскал любви. Судьбы слепая хватка.
Разрыв с партнёром хуже адюльтера.
Расколотая детская кроватка.
Мистерия. Обилие символов.
Не так «ударил»?! Батюшки! Простите…
Пантера… Пума… Всё – на грани фола.
За венчиком урея Нефертити.

12.09.2019

9. «В синь»

В Сибири шаманит Синильга.
Рябину клюют снегири.
А где-то в Салерно сиринга
о синих ветрах говорит.
И синею розой печали
над морем восходит заря.
И чайки, смешавшись с сычами,
над старым костёлом парят.

16.09.2019
PS:
На стих Ионы (в личку)

Голосу моему сегодня пятнадцать лет.
И есть у него одна тайна, один секрет.
Хранит его книга, сплетенная из травы:
Он вырос из слова, которое бросили вы.
Как камень прежний голос убило оно,
Как семечко в душу упало и проросло.
И вырос мой голос таким, как он есть сейчас.
И каждое слово его – от вас.
Листья его всегда говорят всплесками,
Ветки – вздымаются к небу отчаянно,
Плоды – наполнены искрами резкими,
Корни – сплетаются не случайно.
Были у него, конечно, и другие садовники –
Резали ветки обманом, поили мечтой,
Были мысли-термиты и сорняки-ужовники,
Но голос вырос из правды и стал собой, –
Своевольным как ветер,
мне до конца не подвластным,
Схожим с заклинанием и ворожбой,
Замирающим между прелестью и прекрасным,
И противным внутри несвободе любой.
Отчего он звучит в стихах, будто зов сирен,
Если мне обмануть страшнее, чем обмануться?
Я отчаянно правлю весь день «сирен» на «сирень»,
Ворожбу на участие, боль – на попытку проснуться,
А Содом на дом… я стою, как боец на ринге.
Лучше б было молчать, но голос мне не даёт...
В то же время он дудочке близок, сиринге –
шелестит на ветру, а в ваших руках поёт.
И так будет, наверно, пока другой не придёт,
Не бросит слово своё, как камень, который
Убьёт этот голос, как семечко, прорастёт
И окрепнет вдруг тогда во мне голос новый.

Это у меня – «осколки» Италии…Сорренто, Салерно. Что-то торкает упомянуть о Торквато (Тассо). Пока оставлю…
Трудный стих! Я – о Вашем. О сплетениях.

Десять стрел на десяти ветрах,
Лук, сплетённый из ветвей и трав;
Он придёт издалека,
Меч дождя в его руках…
(БГ)

10. «Тёмный»

Умножая боль на боль,
перекрещивая тени,
перекрашивает в смоль
лики радужных видений.
Ходит-бродит домовой,
всё живое задувая.
Раной жуткой, ножевой
стонет песня бредовая.

22.09.2019
PS:
Вместо «задувая», по-своему, недурно и «задевая»…
На «Чёрно-белый сон» О.М. (И.Г)

Странный чёрный человек
Открывает двери боли,
Входит в дом твой и обои
Вдруг чернеют в коридоре.
По паркету льётся тень
Вязким дёгтем.
Он царапает комод
Чёрным ногтем.
От дыхания его всё темнеет,
Только искорка внутри пламенеет,
Но не светит тот огонь и не греет –
он ведёт тебя по тёмной аллее,
Где в словах и многоточиях сгинешь,
Где забудешь свое имя, остынешь…
Он тебя тогда обнимет рукою,
Его мысли разольются рекою.
В твоём сердце не останется вскоре
Ни цветов, ни волшебства, ни историй.
И открыты тебе будут лишь двери
Тайной боли чужой и обмана,
Страха горького и суеверий,
Безнадёжной тоски и тумана.
Назовёт тебя сильной и смелой
И научит легко менять лица.
Умолчит лишь о том, что ты птица
И цвет крыльев твоих – белый.

Как раз в моего Блока… Ветер, ветер, ветер… Тёмный гость.
Блок и о себе говорил: я ведь тёмный! Правда, и «светы» разные бывают…
А ножевая – (не)живая… – От Серёжи:

Есть одна хорошая песня у соловушки –
Песня панихидная по моей головушке.

Цвела – забубенная, росла – ножевая,
А теперь вдруг свесилась, словно неживая…

11. «Благодарность»

Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
(И.Б.)
---------------------------------------------------

Устали все. Века. Народы.
От грязных игр. Грозных правд.
Эйн-Соф распалось на сфироты.
И зло умножилось стократ.
Оно кокетливо клокочет
в котлах у дантовой печи.
Да кроткой Нежности комочек
в потоках патоки горчит.

29.09.2019
PS:
На отклик Зуры Умаровой к моему «Женщине»

В наш век – бездумный и усталый,
Всерьёз отвыкший от любви,
Так трудно женское начало,
Не растерять в себе, увы...