Стрела и пламя

АЛЬМАНАХ СТУДИИ
«Красная Пресня».

     Старейшая в стране народная студия «Трёхгорка» литературного объединения «Красная Пресня»  была организована в 1923 году при комбинате «Трёхгорная мануфактура». У её истоков стоял известный писатель Александр Серафимович. В разное время ЛИТО руководили:  Владимир Луговской, Сергей Наровчатов, Яков Шведов, Марк Лисянский, Владимир Костров.
     В 1927 году молодой Михаил Шолохов читал здесь главы из первой части романа «Тихий Дон». 8 июля 1928 года занятие посетил Максим Горький.  Дважды, в 1929 и 1930 годах в стенах литстудии выступал Владимир Маяковский, чьё имя она получила впоследствии.
Свыше двадцати пяти лет объединением руководил выдающийся литературовед и просветитель Вадим Валерианович Кожинов.
С его именем связана пора расцвета литстудии, выявившая значительные успехи в творчестве её поэтов. Вот что писал Вадим Кожинов о студии и её участниках в середине 90- х годов в предисловии к одному из сборников:
    «... С этой студией я связан уже почти четверть века, хотя её занятия нередко проходят без меня. Да и в моём присутствии на обсуждении чьих-либо стихотворений точные оценки дают сами студийцы, и мне частенько остаётся только высказать своё согласие с ними. Стоит упомянуть о двух выразительных фактах, свидетельствующих о творческом характере студии. За последние полтора десятилетия более двух десятков студийцев стали членами Союза писателей, но многие из них продолжают поддерживать связь со студией. Посещают её и люди, окончившие Литературный институт, и когда я спросил одного из них, почему он это делает, он ответил, что уровень обсуждения на студии выше, чем на творческом семинаре Литинститута. «Студия, - закончил мой собеседник, - это как аспирантура…»
    К концу 90-х годов прошлого века "Трехгорка" претерпела ряд организационных изменений. В связи с большим объёмом работы, бременем проблем и раздумий о судьбе России, а также резким ухудшением здоровья руководитель стал реже приходить на занятия и в итоге передал свои полномочия поэту Михаилу Грозовскому, активно участвующему в работе студии и имеющему литературное образование. Возглавляемая Михаилом студия просуществовала несколько лет и (уже после ухода из жизни Вадима Валериановича) в результате естественных причин, отражающих болезненные перемены в обществе, разделилась на две части: одна осталась с Михаилом и просуществовала несколько лет до окончания своего финансирования, другая с сохранением названия перешла в лоно Московской организации Союза писателей России под крыло известного поэта Льва Константиновича Котюкова.
    Однако, на сегодняшний день в силу духовного кризиса, постигшего нашу страну и, как следствие, её культуру, к огромному сожалению, работа народной студии на Красной Пресне почти замерла.
    Тем не менее, в надежде на возрождение бывшие студийцы, ещё оставшиеся и помнящие расцвет родной студии, хотели бы отметить 100-летие со дня её возникновения. Именно с этой целью читателям "Стихов.ру" предлагается настоящая подборка ныне здравствующих и уже ушедших поэтов легендарной "Трехгорки".

                Николай Иодловский


АНДРЕЙ АРБАТСКИЙ

КУРБСКИЙ

Из-под копыт бросались камни прочь.
В затылок грозно вглядывалась ночь.
И чудилось, шершавая кольчуга
Пыталась стать не бронью, а женой,
Касаясь шеи кромкой ледяной –
Холодная, но верная подруга.

Но, будто в тучах зревшая луна,
Неясная грядущая вина
Была грознее низкого бессилья
И порываясь к стороне родной,
Метался плащ за княжеской спиной,
Как сильные, но сломанные крылья.

ФАУСТ И МАРГАРИТА

Ты любишь как бы двоеверца.
Ещё мгновенье погоди.
Не слушай, как чужое сердце
Колышется в моей груди.

Его желанья были стёрты
Тем, что уже совершено.
Посредством дьявольской реторты
Оно в грядущем рождено.

Я ждал тебя частицей каждой!
Я высоты почти достиг!
Но это сердце полно жаждой
Остановить последний миг.

ЕЛИЗАВЕТА БАЕВА

Х Х Х

Разводила краску рыжую,
Наводила красоту.
Разлюбила!  Ненавижу я
Недоступную мечту!

То ль от радости, то ль с горя
Чай душистый заварю…
Я сама с собой поспорю,
Попою, поговорю.

Наплевать, что мы не пара!
Не жалею!   Не стыжусь!
Под бочком у самовара,
Словно в зеркало, гляжусь.

Там шальная, шалопутная,
С шевелюрой огневой,
Рассмеётся так, как будто бы
Не была моей судьбой.

ТАМАРА БАШМАКОВА

Х Х Х

В моём краю затихли вьюги,
Землёю пахнет свежей, талой,
Но проводить кому-то друга
В последний путь пора настала.

В который раз, скажи, собрат мой,
На эту прибыл ты планету?
Познанья все свои собрал ты,
Но всё же не нашёл ответа.

На волю распахни калитку,
Всмотрись в свои родные дали –
Окончив путь земной, калики
Берёзами средь поля встали.

В такое время, в тихий вечер
Брела я тоненькой тропинкой,
И мною был цветок замечен
Один средь множества травинок.

Цветок нежданный, словно чудо,
Давно шаги мои услышал.
Скажи мне, кто ты и откуда,
И почему на встречу вышел?

Х Х Х

Я встретила тебя случайно.
На облике – страданья тень.
Глаза прикрыты дымкой тайны,
Которую не снимет день.

Цепочка грудь не перевила.
На пальце тонком нет кольца,
Но в тихом пламенном порыве
Восходят линии лица.

А я, поранившись о скалы,
Которым в жизни нет числа,
Нашла, кого и не искала,
Кого не знала – обрела.

Пускай изведала гоненья,
И совесть низменных молчит,
За всех виновных дождь осенний
Прольёт раскаянье в ночи.


Но фиалка ночная цветёт
И лиловый цветок её светел.
А.Блок

Фиалка ночная
Будь солнцу  сродни.
Далёко от Рая
Цветок сохрани.

Грешила я много
На этой земле
Искать буду долго
Я проблеск во мгле.

Как Ангел явись мне,
Как Свет Купины,
Пусть тучи нависли
Тяжёлой вины.

Услышь мои стоны,
Молю, отзовись,
От чёрного фона
Скорей отделись.

Избавь от кромешной
Драконовой тьмы
И облик свой вешний
Яви средь зимы.

Чтоб я не напрасно
Искала исток,
Чтоб вырвался красный
На волю росток.

Фиалка ночная
Будь солнцу сродни
Далёко от Рая
Цветок сохрани.

ГЕРМАН БЕЛЯКОВ

ДВИЖЕНИЕ

На взгорье пущенный со свистом,
«Икарус» режет синь небес.
И бело –
Бело-золотистый
Крошится вдоль дороги лес.

Схожу у чистого лесочка.
Под тучу подставляю зонт.
И взглядом провожаю точку
Горящую –
За горизонт.

Лети к своей желанной цели!
Пусть цель незримая отсель.
А может быть, в летящем теле
И есть - своя судьба
И цель!

СЛЕЗА И ФРАЗА

Она светилась и легко, и тонко
Дыханьем тёплым на его устах:
Слеза любая малого ребёнка
Все войны перетянет на весах.

А войны шли,
Дышали в изголовье…

Я говорил: «Неправильно живём».
Я говорил: «Давайте малой кровью
Большую кровь большой войны убьём».

Кровь потекла, края переполняя…
И вот я припадаю к алтарю –
И ничего уже не понимаю,
И ничего уже не говорю.

МАРИНА БЕЛЯНЧИКОВА

Х Х Х

Чиста, светла твоя печаль,
Слова, прозрачней родника,
Снежинки на твоих плечах,
Ни ветерка.

И лёгкий пар от губ плывёт,
Такая нежная зима,
Едва звенящий тонкий лёд
И синева.

И высоко восходит день,
И он не кончится вовек…
Как глубоко ложится тень
На белый снег.

Х Х Х

Как будто и не было встречи,
Горит-догорает мой вечер,
Моя надвигается тьма.
Лишь дверь за тобой затворю я,
То с ним, а то с ней говорю я,
Чтоб только не спятить с ума.

Уже и не больно, не страшно
Вдогонку за счастьем вчерашним
Пускаться в беседе такой,
Но страшно, проклятье промолвив,
Понять, что ни грома, ни молний
У Господа нет под рукой.

Сияла ночь…
  А.Фет

Мне страшно оттого, что я  тебя люблю
И нету сил уйти, и мочи нет остаться.
Притронулся к тебе – и губы опалю,
Отпряну от тебя – они испепелятся.
Мне страшно оттого, что жизнь и ты – одно,
Что я, сгорев дотла, из пепла не воскресну.
В сияющую ночь распахнуто окно,
Распахнута душа в сияющую бездну.


ВЯЧЕСЛАВ ВАСИН

Елене

Хоть и жив ещё, но ясно –
Под угрозой жизнь моя:
Я женат, а ты – прекрасна,
От любви погибну я.

Милый взор грозит бедою –
То любовь, то смерть моя.
Но моё живой водою
Счастье впитываю я:

Пусть, хоть вдоволь не напиться,
Крупный сделаю глоток.
И по жилам заструится
Вечной жизни холодок.

Х Х Х

Верить ли: нечаянная встреча,
Быстрый оклик, любопытный взгляд…
И пришла, и защититься нечем,
И уже не хочется назад.

С каждым днём заметнее тревога:
Всё понять, признать и совершить…
Но боится сердце-недотрога
Вновь болеть, и мучиться, и …жить.


ЛЕВ ВАЙНШЕНКЕР

Х Х Х
Светлой памяти моего друга
    К.В.Смирновой

Горят поминальные свечи.
Курится дымок голубой.
Во храм Иоанна-Предтечи
Пришёл я проститься с тобой.

Прощаюсь, а в сердце обида
На жребий, на рок – на судьбу.
Зачем не по мне панихида,
Не я в этом тесном гробу?

Не верую в Господа Бога
(Что делать?   Такой человек)
Смиренно стою у порога,
Готовый проститься навек.


Не верю и верить не буду,
Но, крепость неверья круша,
Какого-то всё-таки чуда
Безбожная просит душа.

И тщетно: ничто не свершится…
Январского снега белей
На холмик могильный ложится
Порхающий пух тополей.

СПАСИБО ТЕБЕ

Я встретил хороших людей.
   М.Грозовский

Мне с детства везло на хороших людей:
В детдоме, где рос я, любили детей.
Хвалили подростка на школьной скамье.
Ценили солдата в армейской семье.
Минувшее вспомню – ошибок не счесть,
Но, если во мне что-то главное есть, -
Спасибо тому, кто растил и учил,
Кто Знамя доверил, оружье вручил.

Чудес не свершаю, не маг-чародей.
Мне просто везёт на хороших людей.
Живу, удивляясь их дружбе со мной,
И в женщин влюбляюсь красы не земной.
Но, если не гаснет мой пламень во мгле,
И с песней доныне брожу по земле –
Спасибо тебе: ты всю жизнь у огня.
Ты пламя лелеешь.  Ты любишь меня.

ВЛАДИМИР ВОРОБЬЁВ

Х Х Х

Ресторан убогий, привокзальный…
Есть ли что унылей и скучней?
Крошки хлеба на клеёнке сальной,
Рамы золочённые над ней.

Тех же щей нальёт тебе пожиже,
Окропя израненный поднос.
Боже мой, всё ближе, ближе, ближе
Равнодушный перестук колёс!

В толчее вокзальной мало толку.
Извини, что губы словно лёд.
Ты живи спокойно. Помни только,
Как пугливый дождь по крышам бьёт.

Помни, как стрижи штурмуют небо,
Как клиновый лист в луче горит.
Помни: у кого-то – вот нелепость! –
Сердце по тебе всегда болит.

Волий – остров есть на Беломорье –
Сосны в скалах выстроились в ряд.
Был я там.  И всё мирское горе
Сгинуть бы должно – так говорят.

Знать, не всё, что мучит, жжёт и гложет,
На крутом осталось берегу.
Ты живи спокойно, если можешь,
Ну а я, конечно, не могу!


Х Х Х

Да будет так: пробьют колокола
На колокольне, как знаменье свыше,
И с криками: «Пора, пора, пора!» -
Взлетят грачи над почерневшей крышей.

Прозрачный воздух – словно монолит:
Не шелохнётся ни сосна, ни ёлка,
Когда под каблуками заскрипит
Песок пристанционного посёлка.

И будет всё, как и во время оно:
Одна земля и небеса одни,
Сквозной озноб вечернего перрона,
Сернистый дым и красные огни.

На полку одеяло постелю –
Колючее.   Чем я не божий странник!
Мазнут косые капли по стеклу,
На столике запляшет подстаканник.

Наивно и смешно искать покоя
И забиваться в глушь, как в камыши.
Прольётся из гранёного сухое –
Бальзам во исцеление души.

Открою банку – самый мелкий частик.
Не посчитай слова мои игрой:
Как мало нужно, чтобы призрак счастья
Мелькнул Адмиралтейскою иглой!

ПЁТР ГРИГОРЬЕВ

ОВРАГ

Овраг, то скрадом поворотов,
То, двинув сразу напрямик,
Как вепрь, теряясь тушей склонов,
Храпит, ручья опенив клык.

Стихает, забредя в ольховник,
Там мордой выперев пролом,
Щетину тёрна и шиповник
По кручам волоча кругом.

Заматерев, зарывшись в глине,
Своё спасает естество.
И хорошо, что дик поныне
И нет лицензий у него.

Х Х Х

Замёрзшие жёлтые комья земли.
Осеняя вспашка.
Да избы по вечер с огнями вдали,
Да дыма над крышей затяжка.

А там по дороге спешит тракторист,
Грохочет мотором.
А ветер  декабрьский и низок, и мглист,
И мрак под забором.

Замёрзшие тяжкие глыбы одни.
На избы тропинка.
На жёлтые в окнах людские огни,
Где хлеб и теплинка.

А там тракторист у окна за столом,
А возле хозяйка…
И сгинула в поле тропинка в былом,
В безбрежии мрака.

МИХАИЛ ГРОЗОВСКИЙ

В ЧЕРЁМУШКАХ

В Черёмушках у гастронома
Перед заснеженным крыльцом
Я видел мальчика больного
С дурным мартышечьим лицом

В Москве трещал мороз февральский,
А он мороженное ел
И исковерканными пальцами
Дыханием холодным грел

И всем на свете улыбался…
И грустно было наблюдать,
Как прыгал он и как кривлялся,
Завидя на ступенях мать.

В платке вигоневом, старинном,
Иконоликая, она
Шагала, улыбаясь, к сыну,
Гремя посудой от вина.

И, видя радость этих двух,
Мужчины взгляды отводили,
А женщины вздыхали вслух:
«Несчастный мальчик» - говорили…

Х Х Х

Поэт не может быть счастливым,
Иной ему назначен путь.
Житейским благом боязливым
Поэта вам не обмануть.

Ему смешны условья ваши,
В земные пущенный края,
Он призван отхлебнуть от чаши,
Из горькой чаши бытия.

И тем слышней его участье
В круговороте лет и зим,
Что он воспеть приходит счастье,
А не воспользоваться им.

Х Х Х

Не всем назначена любовь,
Но всем назначена дорога.
Мужайся, брат.
В пути от Бога
Не всем назначена любовь.

А если явится к кому
На взлёте лет или на склоне,
То слепо вдруг… на переломе
Из близи в даль, из света в тьму.

И не затем, чтоб скрасить путь
Или судьбу переиначить,
А душу вспышкой обозначить
И мигом вечность обмануть.

АЛЕКСЕЙ ГУРОВ

ДОБРЫНЯ (почти быль)

О, родной российский бред
В.Белов

На берегу отравленной реки,
Вернувший в отчий край
Из долгих странствий,
Стоял Добрыня, выпучив белки,
Конечно, в трансе.

А мимо, кроме жидкого стекла,
Неутомимо, словно издеваясь,
Таблица Менделеева текла,
Переливаясь.

Шептал Добрыня: «И какая… тать
Какой же супостат за оны годы
Сумел вот так, конкретно, задристать
Студены воды?»

Ему, Добрыне, в дальнем далеке
Хотелось снега и горячей бани,
Ему мечталось к реченьке-реке
Припасть губами.

Кого теперь Добрыне воевать,
Про то не скажут древние старухи,
Оставшиеся тихо доживать
Среди разрухи.

И он пошёл, врубаясь в камыши,
Как в полчища, и на разбитой лодке
Скорбя, сосредоточенно глушил
Бутылку водки.

Всё те звёзды
Зажигались – тут и там,
Всё так же солнышко поспешно заходило,
И вдруг любовь к отеческим гробам
Волчицей взвыла.

И он припал к реке горячим ртом
И пятнами расцвёл, и засветился.
И всё грозился в небо кулаком,
И всё грозился.

АЛЕКСАНДР ГУСЕВ

ФОНАРЬ

В тиши ночного захолустья,
Где морось нудная и хмарь,
Горит безрадостно и тускло
Один единственный фонарь.

К нему деревья тянут ветки,
  Просёлки все ведут к нему…
А он не спросит, не ответит –
Зачем он светит и кому!

Когда гнетёт меня тревога
И не видать ни зги кругом,
Люблю стоять я одиноко
Под одиноким фонарём.

ТРЕУГОЛЬНИК

В моей коморке три угла.
Три верные мои собрата.
В одной углу стоит метла.
В другом – совковая лопата.

А в третьем, избранном углу,
Царю я сам на раскладушке
И щедро «Примою» дымлю,
И крепкий чай тяну из кружки.

В мою коморку в пять шагов
Никто из ближних не заходит.
Убогий вид её углов
На них уныние наводит.

И, право, что им делать здесь,
В жилище призрачно-непрочном,
Где даже чурки нет присесть,
Не говоря уже о прочем!

Когда я жизнь свою кляну
Т управдома крою матом,
Лопата смотрит на метлу,
Метла, взъерошась, на лопату.

И этот странный перегляд
Страшнее самых страшных пугал.
Возьму полдюжины щенят,
Лишь заведу четвёртый угол!

НИНА ДУБОВИЦКАЯ

Х Х Х

Ты, помнишь, перстень мне дарил
С глазочком из рубина?
Да ты, я вижу, позабыл,
Как волю я любила!

Я и теперь её люблю
Во всё раздолье духа.
Давно известно королю –
Без воли в замке глухо.

В твоих глазах седая сталь.
В твоих глазах отрада.
А ты, достань меня, достань,
Когда я воле рада.

Х Х Х

Как же мне прожить безгрешной –
На земле стою.
Под осенним небом нежным
Лучше, чем в раю.

Надо мной звенит коронный
Солнечный налив.
Не жалеют яблок кроны –
Не ленись, лови.

То, которое смеётся
Надо мною сласть,
В небесах пылает солнцем –
Не спешит упасть.

РАСПУТИН

Крест сверкает чистым золотом
Над ложбинкою красивой.
Сердце Гришки бьётся молотом
С неизвестной раньше силой.

Эта сила Гришке грешному
Непонятна, незнакома.
Эта силушка нездешняя
Душит горло слёзным комом.

Он ведь чует то, что женщине,
Вопрошающей о муже
Легче быть самой повешенной,
Чем пройти брезгливый ужас.

Не сорвать рукою властною
Супостату крест с красавицы.
Недоступной и прекрасной
Для него она останется.

Он глядит в глаза печальные
Укрощённым чёрным лешим,
Кротко шепчет обещание:
Муж не будет ваш повешен.

И развеялась сошедшая
Светом розового облака.
Сердце Гришки сумасшедшего
Билось в рёбра, словно колокол.

ОЛЕГ ЕПИШКИН

СКАЗОЧНАЯ ПАРА

Богатырь былинный
С плешью на затылке
Вдоль платформы длинной
Собирал бутылки.

А вослед за мужем
В разных босоножках
Плёпала по лужам
Девица с лукошком…

По тернистым шпалам,
В сизой дымке тая,
И в большом, и в малом
Вечно пролетая,

За насущным хлебом
Вдоль платформы «Нара»
Уходила в небо
Сказочная пара.

Х Х Х

Оглашая эхом
Продувные льды,
Весь играя мехом
Пел Кола Бельды:

-Борзый конь – хорошо!
И ишак – хорошо!
И верблюд – хорошо!
А олени – лучше!

Чем олени лучше?
Спорить не берусь…
Обрусели чукчи,
Очукчела Русь!

НИКОЛАЙ ИОДЛОВСКИЙ

Памяти Вадима Кожинова

Х Х Х

Мужики как мухи мрут.
Почему? Прошу, ответьте!
Жить кому-то не дают
Или хочется им смерти?

Лучший цвет уходит в ночь,
Не успев пожить как надо.
Может быть, уводит прочь
Их Господь, как бы в награду?

Нет и нет! Они полны
Жаждой жизни, видит Боже,
Но часы их сочтены,
И никто им не поможет…

А потом, сквозь толщу лет,
Льётся звёзд далёких свет!


Памяти Кирилла Ковальджи

Но творчество ревнивей, чем Отелло.
К.Ковальджи

Попалась мне Муза-зануда,
И понял я, что на крючке.
Боюсь, как бы не было худо,
Хожу с авторучкой в руке.

Однажды забыл эту штуку
И думал о чём-то своём.
А Муза – такая подлюка,
Прошла незамеченной в дом.

 Я был на концерте, где мило
Поэты читали своё,
А Муза в квартире творила
Такое, ну ё же моё.

Потом сколько выгреб навозу,
Что книге рекордов под стать.
Я бросил поэзию, прозу,
Совсем отказался писать

Купил на толкучке базуку,
Пошёл я на Музу войной…
Кто видел крылатую суку,
Прошу вас, свяжитесь со мной.

Х Х Х

Пляшет ночь под дудку ветра
Танец звёздной мошкары.
Сновидений дикий шабаш
В голове у горожан.

Неприкаянно и тихо
Бродит месяц – тьмы дружок:
То взирает с умиленьем,
То тревожен взор его.

Тьма расставила капканы
На собак и на людей.
Попадают чаще люди,
А собаки мирно спят.

ЛАРИСА ИСАЕВА

Х Х Х

Стояла в церкви тающей свечой…
Но хор церковный придавал мне силы.
Была? – Никем.  Ничьей была.
Ничьёй.  И, всё же, Господи, помилуй.

Торжественно мерцание икон,
И ладана – божественная сила,
Чарующая, словно дивный сон,
В котором я, как статуя, застыла.

Истерзанное мужество души –
Здесь тайное и мудрое смиренье.
Дожди… И слёзы… в сумрачной тиши –
Как истинное откровенье.

На небе солнца вечен светлый лик.
Он освещает людную планету,
Где жизнь и смерть – единый только миг.
Была - и нету.

Стояла в церкви тающей свечой…
Но хор церковный придавал мне силы.
Была? – Никем, Ничьей была.
Ничьёй. И, всё же, Господи, помилуй.

АНАТОЛИЙ КАПИТОНОВ

Х Х Х

Не выбросить упавший лист.
Он в памяти навек остался.
И не забудешь, не стремясь,
Как он летел и кувыркался.
Он ярким был.
И дай мне Бог,
Вот так же тихо приземлиться,
Среди спешащих вечно ног
И инеем прикрыться.

РУССКИЕ ТАНКИ

Х Х Х

Вчера
Человек был жестокий –
Добрый сегодня он.
Наверно,
Ночью беда приходила.

Х Х Х

Кто-то вырезал кусок шёлка
Из неба весеннего.
Ветер бежал,
Увидел дыру – подул в неё.
Холодно стало.

Х Х Х

Луч света
Ласкает лицо –
Хочет морщины разгладить.
Но время
Сильнее его.

Х Х Х

Перед облаком
Замерла луна,
Словно боится
Ступить
В холодную воду.

Х Х Х

На юге
Долго смотрю
На красивую пальму.
И вдруг слышу
Берёзы вздох.
 
ЕКАТЕРИНА КОЗЫРЕВА

Х Х Х

Срикошетило зарево с окон
На берёзы серебряный локон.
О, до весны продержись!
И наполнится шумом и соком
В каждой веточке новая жизнь.

Корни крепки, земля молодая,
Стая листьев таится живая.
И проснётся – морозь, не морозь!
Вновь отдастся корням, умирая.
Вместе жить – и не выжить поврозь.

10ФЕВРАЛЯ 1998 ГОДА

Хочу морошки…
  А.Пушкин

                Хочу пельменей…
  Г.Свиридов

Садите лес…
Н.Старшинов

Последние слова великих русских
О малом говорят и о великом –
В морошке глубина и свежесть…
Русью пахнет…
Самодостаточность в пельменях и уют…
А вслед за Пушкиным о племени лесном
Просил поэт, он думал о России,
О незнакомом в ней, о молодом.
Мысль эта послана ему с небес:
Садите лес! Садите лес. Садите лес…

СЕМЕНА
В.В.К.

Летают семена и почву ищут
В обители земной.
Оторваны от крон, над пепелищем
Земли родной.
И сколько им веков, и сколько лет им,
Ответа нет.
Шумят, шумят покинутые ветки,
Шумят им вслед.
Одно из них случайно схоронится,
Чтоб кроной стать.
И будет в ней неведомая птица
Потомства ждать.
Над ними Спас – всевидящее око –
Их правит лёт.
Отыщет Он в Отечестве Пророка,
И нас найдёт.

СЕРГЕЙ КОРОТКОВ

Х Х Х

Утоли мои печали.
Освети мой путь.
В хате белой, как вначале,
Дай уснуть.
Пусть над степью солёной
Звёздочки горят,
Под луною раскалённой
Сны мои парят.
А проснусь, увижу солнце.
Мать моя в лучах.
И приютное оконце
В свежих куличах.
Пахнут творогом качели,
Колыбель, как пух.
Утоли мои печали, укрепи мой дух.

Х Х Х

Молчи!  Ни слова о России!
Уже заношены до дыр.
Её одежды восковые,
Её пурпуровый подир.

Туман ли, снег чело сокрыли.
И за спиною, как петля,
Её обугленные крылья,
Её холодная земля.

Но есть в сердцах  предмет священный,
Хранимый Богом про запас
От злобы черни современной,
От страсти, что бушует в нас.

Х Х Х

Заслужите верёвку, чтоб прыгнуть.
Заслужите карниз, чтоб упасть.
Заслужите туннель, чтобы крикнуть,
Заслужите шинель,
Чтобы пасть.
Заслужите горячую пулю.
Заслужите холодный нож.
Или просто в паху пилюлю,
От которой по телу дрожь…
Заслужили!
Тогда валяйте!
И клеймите, и восхваляйте!

АНДРЕЙ ЛАЗУЧЕНКОВ

Х Х Х

Лежит за бэтээром в поле
Обугленная пацанва,
В неоткричавший слепок боли,
Собрав последние слова.
Глядят свободные глазницы
Пустым скворечником души,
Она отпущенной синицей
Ещё поблизости кружит.
И видно ей с небесной выси:
Из окружения прорыв,
И то, как пасть свою окрысил
Голодный ненасытный взрыв,
И то, как принимает муки
Ещё живая пацанва,
И тех, кто скажет, грея руки:
«Как хорошо горят дрова».

Х Х Х

О чём-то забытом и старом
Мне шепчет листва наизусть.
Опущены в ночь тротуары.
Грешно в это время уснуть.

Я жив теплотой безмятежной.
Отныне шаги мне – часы:
Считают, как строго и нежно
Я душу кладу на весы.

Она  у предела покоя
На вечной орбите дрожит
И вместе с небесной рекою
Под чёрные арки спешит.

Невольница смысла и быта,
Отвесов общественных скал,
Глядит и грустит о забытом.
Будильник пока не позвал.

АЛЬБЕРТ ЛЕОНАРДОВ

В ДОМЕ КОЖИНОВА

Споры, крики, прозренья, дымы…
Принимая мышленье иное,
Раздвигая безволие тьмы,
Ударяюсь о что-то былое.

-Шёл бы ты в неисполненность дел!
Полунедомыслитель – «Надёжа!»
Ты глупец, коли в Правде хотел
Разобраться, грехов не тревожа!

Растирая ушиблено новь,
Слышу голос, усиленный болью:
-Ты созрел не любить нелюбовь!
Не созрел задохнуться любовью!

ЛЕТОПИСЕЦ

За памятью страниц, изъеденных печалью,
У  летописей нет конечной правоты.
Не вытеплить земли космическою шалью,
Не выгладить судеб избытком маеты

Не будет стука в дверь, когда я постучусь,
Когда я постучусь – не будет даже двери,
И головы клонить к небесному плечу
Придётся лишь следам неведомой потери.

АЛЕКСАНДР ЛЕОНТЬЕВ

Х Х Х

Памяти Ибрагима

Звезда запуталась в ветвях
Высокой ивы.
Быть может, то мой брат вайнах
Мне шлёт призывы.

И я завидую ему:
Он пал до бойни.
Его душе, его уму
Постыдны войны.

Чечня в огне, и горько мне –
Мы все подранки.
Ночной порой иду во сне
К певцу Назранки.

Далёко, у подножья гор
Его могила.
А я живу и свой позор
Несу бескрыло.

Х Х Х

Колокольчика яркая чаша
Прозвенела в далёком лугу.
Вот и кончилась молодость наша…
Всё равно без тебя не могу.

Очарованный тихой беседой
И покоем улыбчивых глаз,
Я стихом торжествую победу
Над бедой разлучившею нас.

Х Х Х

   Вадиму Кожинову

Хотел ты сжечь меня – и воскресил.
Да я молчал три года обречённо.
Да, ты суров…  Но только дал мне сил,
Что вновь забилось сердце окрылено.

Пускай и непомерно был ты строг,
Я верности обидой не нарушу.
Меня ты вывел к свету, точно Бог,
Испепелив, живой оставил душу.

Благодарю за праведность твою,
Как хорошо, что, потеряв дорогу,
У пропасти неверья на краю
Вернуться можно к отчему порогу!

ВЛАДИМИР ЛОБОВ

Х Х Х

Неизбежно это расставанье
А молодую осень у крыльца –
Милое беспутное созданье –
Нежное созвездие Тельца.

Сентябрём оплавленные свечи
Незаметно гаснут у ворот –
Это в молодости время лечит –
В зрелости иначе всё течёт.

Неизбежно это расставанье,
Как и всё, что связано с тобой –
Милое беспутное созданье –
Чистый свет
И крест тяжёлый мой.

ФРИДРИХ МИЛЛЕР

САМОЗВАНЕЦ

Пустив лучи шагать по сёлам,
Всходило солнце над страной.
-Я брат ему! – сказал подсолнух,
Раскрывшись первой желтизной.

-Ты – сын мой, - так ему сказала
Земля.  Не понял ничего.
Ничто его не пронизало,
Ничто не тронуло его.

-Лишь только в небе – братья солнца,
Твоя ж родня – в купавах рос…
-Я брат ему! – сказал подсолнух,
И снова чуточку подрос.

Он покрывался жёлтым нимбом,
Похмельно рвался в высоту,
А солнце шло себе по нивам
И уходило в темноту.

Но нимб умчало жёлтым дымом,
Упали зубчики в семян,
И перед миром обозримым
Предстала семечек семья.

Шло время лихо ли, не лихо,
Пришла и осень в этот край,
И он к земле склонился тихо,
Промолвив: «Внуков принимай!»

ДМИТРИЙ МОРОЗОВ

Х Х Х

Вода, осока, поплавок,
Два окуня в садке…
И тишина, и никого
Не видно на реке.

Крадётся пасмурный рассвет
В полосках камыша,
И можно просто так сидеть
И думать не спеша

О бледном небе в облаках,
О ветре, о волне,
О покосившихся крестах
За речкой на холме,

О том, как вечная вода
Смыкает вечный круг,
О страшном слове «НИКОГДА»
И странном слове «ВДРУГ»,

О том, что выше всяких слов,
Как счастье, как печаль:
Река меж топких берегов
И пасмурная даль.

ПРОЩАНИЕ С МЕКСИКОЙ

Прощай, страна горячей пыли,
Где горы лезут в высоту,
Где, задыхаясь от обилья,
Толпой мычат автомобили,
Как стадо утром на мосту.

Где осыпается извёстка
От судорог коры земной,
Где фейерверки рвутся хлёстко,
Где фикусы на перекрёстках
Стоят, как липы на Сенной.

Я здесь доволен был порою,
Порою был изрядно пьян
Но кончено!  Мой лайнер взвоет,
Взлетит вечернею зарёю
И прыгнет через океан.

И я усталый, но счастливый,
Опять увижу из окна,
Как в мае буйствуют разливы,
Как нежно расцветают сливы,
И вновь безумствует весна,
Как одеваются листвою
В московских парках дерева…
Я снова здесь.  Я вновь с тобою,
Твой блудный сын, моя Москва!

НА СМЕРТЬ ВАДИМА КОЖИНОВА

Звонит Альберт: «Ты слышишь, Дим!
Ты слышишь, Дим!  Ушёл Вадим…»
И голос сел.
И замолчал.  И я не смел
Прервать молчанье.  Но из тьмы
Как будто – стон: «А как же мы?»

Да полно, вот уж много лет,
Глянь, тот – профессор, тот – поэт,
Награды есть и книги есть,
Своих учеников не счесть…

И всё же будто бы из тьмы:
«А как же мы, а как же мы…»

ТАМАРА МЫШЕНКОВА

Х Х Х

Говори мне, тётя Нюра,
Про былые времена.
Самогонная микстура
Притаилась у окна.

Печь размеренная дышит,
Пламя годит по углам.
Говори, никто не слышит,
Кроме кошки и меня.

И опять про тех, кто спился,
Поминая всех подряд.
Кто убил, кто сам убился.
И никто не виноват.

НИНКА

Не увидят окна – услышат двери…
Едва стемнело, таясь, как вор,
Он пробирался к чужой деревне,
А так гадали: солдат? Майор?

Кому подарок в ночном бурьяне?
Толстухе Нинке!
Не пропадёт.
Всё то, что будет – ещё в тумане,
А то, что было – уже не в счёт.

Плевать хотела в морали ваши
Толстуха Нинка.
И каждый год
Не то от ветра, не от каши
Вздувался белый её живот.

Куда не глянешь – умыты чисто,
С крыльца ль сигают, через забор –
То дети Нинки.  И мимо мчится
Не то солдат, а не то майор…

ЗИНАИДА ПАЛАЙЯ

ЧУЖИЕ

Среди жёлтых глазков мать-и-мачехи,
На апрельском кафтане земли,
По-весеннему бледные мальчики
Из травинок костёр разожгли.

И огонь, незаметный на солнышке,
Как проказа, пополз по земле.
И остались от кустиков колышки,
От цветочков – комочки в золе.

Мотылёк не родился из куколки,
Не забрался паук на листок,
Из готовой проклюнуться луковки
Испарился живительный сок.

Растопырились в ужасе пальчики
Первых почек на чёрной ветле…
Равнодушные бледные мальчики,
Как чужие идут по земле.

СЕМЕЙНЫЙ АЛЬБОМ

Листаю страницы альбома,
Как будто кладу на ладонь
Забытого старого дома
Давно отгоревший огонь.

В крестьянских глазницах бездомных
Зародыши будущих лет.
Как жарки следы на ладони
Теперь узнаваемых бед.

Удушье лихого неверья,
Упавшие в прах образа,
Отцами забитые двери,
Закрытые окон глаза.

Убогие серые крыши
Слепцами бредут вдоль дорог.
Никто из детей не услышит,
Как плачет пастуший рожок.

Горит покаянное пламя!
Сквозь сажу незрячих умов
Всё тянется, тянется память
К слезящимся окнам домов.

И вот оживают страницы:
Я вижу сквозь дымный покров
Открытые правнуков лица
С глазами забытых дедов.

ВЛАДИМИР ПЕШЕХОНОВ

ПЛАЧ

Мы до вечера пройдём низинный дым
И на пройденное поле поглядим.

Отвернётся от удач и неудач
И услышим одинокий детский плач.

Он над нами, или в нас, или везде?
То не чибисы, то ангелы в беде.

То не ангелы, то каждый Божий век
Убивается и плачет человек.

АЛЕКСАНДР ПОЗДНЯКОВ

ПОЭЗИЯ

Громовая суровая игра.
Небесная высокая забава.
Огни летят налево и направо,
И ливень льёт из божьего ведра

Теперь твой час!   Теперь твоя пора!
Ни посвистом, ни помыслом лукавым
Никто тебе не переменит нрава,
Из рук твоих не вышибет пера.

До вечности осталось полчаса…
Захвачен мир громовою игрою.
И всё же в этом хаосе и вое
Рождаются живые голоса.

… Вот молния ударила в живое –
Сломалась и ушла под небеса…

Х Х Х
       Перед смертью Сталин вызывал
       Друга детства – священника

-Ты почему пришёл в гражданском платье? –
Спросил тиран, объятья отстраня. –
Ты не его боишься, а меня. –
И, помолчав, проговорил: - Проклятье!

Он приказал оставить одного,
В последний час, как видно, не хотел он,
Сквозь смрадный запах тлеющего тела,
Чтоб видели падение его.

Не должен быть поверженным кумир.
Никто предсмертный шёпот не услышит:
-Как жалок, как ничтожен этот мир,
Коль никого в нём нет сильней и выше…

СОБЫТИЕ

Вырастая из пыли и света,
Разрывая небесный запрет,
Ошалев от восторга, ракета
Уловила неведомый свет.
И таинственной огненной птицей
Вся рванулась к нему сквозь грозу.
Только пыль над пустыней клубится,
Да душа, в опалённых ресницах
Не сдержав, уронила слезу.

ВЛАДИМИР ПОПОВ

Х Х Х

Бог бедности живёт в твоём селе,
а то село так далеко от рая…
Живёт он в хлебных крошках на столе,
которые потом в ладонь сбирают.
Хозяйка в сенцах лампою светя,
встречает нас доверчивой улыбкой…
глухонемое дикое дитя
там прячется за печкой, как улитка.
Там за пустым обеденным столом,
торжественно присев поближе к свету,
старик в очках с надтреснутым стеклом
читает прошлогоднюю газету.
О, сколько их пропало, отжило,
ушло на кладбище за дальним перелеском.
Прабабка здесь вздыхала тяжело –
вздох до сих пор тревожит занавеску.

СТАРАЯ УСАДЬБА

Как тихо и таинственно вокруг!
Высоких сосен чёткие вершины…
Гончар остановил гончарный круг
с незавершённой формою кувшина.

Листва дубов шевелится едва.
Железные ворота, словно гребень.
Всё замерло.  Одна луна жива.
И стая звёзд летит на чёрном небе.

Здесь, в комнатах, на кафельном полу,
застывшие фигуры-изваянья.
Вот женщина вдевает нить в иглу,
поднявши руки в лунное сиянье.

А вот мужчина, умерший давно,
так ясно отражается в зерцале:
к губам подносит мёртвое вино,
застывшее в рубиновом бокале.

Икона Матери в сиянии святом:
лежит ребёнок тихо на коленях.
Он защищён от смерти, как щитом,
Её движеньем крестного знаменья.

Прекрасна жизнь в мгновеньи том,
но звук всё явственней и ближе.
И он уснёт под каменным крестом
На кладбище, в предместии Парижа.

Как грустно и таинственно вокруг!
Высоких сосен чёткие вершины…
Гончар остановил гончарный круг
С незавершённой формою кувшина.

ХЛЕБНИКОВ

Чьё тело там везут
На разбитой хромой колымаге?
Солью хлеб посыпают,
Вино самогонное пьют.
Чьё там тело они
подобрали в студеном овраге
и теперь, матерясь,
это тело везут и везут.

А над ними стоит
нелюбимое небо и злое.
А под ними дорога –
глухая дорога лежит.
И телега скрепит,
и угрюмо поют эти двое:
этот парень носатый
и этот хрипатый мужик.

И уже над землёю
начинает неслышно смеркаться.
Чьё это тело везут
с запрокинутым длинным лицом?
И свисает рука
и за обод цепляются пальцы,
словно мёртвый желает
ухватить колесо.

ВЯЧЕСЛАВ САБЛУКОВ

Х Х Х

Алле
Я люблю тебя за совесть,
За отчаянность очей,
Невесомую весомость
Темпераментных речей.
Как ручей ты говорлива,
А, бывает, замолчишь
И молчанье справедливо,
Как в лесной округе тишь.
Мышь скребётся воровато,
Кот на стрёме до утра.
Начинается с заката
Наша лучшая пора.
Приготовим вкусный ужин.
Прочитаю лучший стих
И никто-то мне не нужен
Во объятиях твоих.

Х Х Х

Раз живёшь в России – русский!
Любишь родину, - так свой!
Горизонт простора тусклый,
Луг, обрызганный росой.
Это всё моё с рожденья.
Панацея, панацей!
Как природы выраженье
На задумчивом лице.
А когда одна природа,
Её дети я и ты –
Не делю я ткань народа
На цветные лоскуты.

Х Х Х

Мысль пронзительна, сердце горячее.
Снова вдруг у кремлёвской стены
Ощущаю всей силою зрячей
Я незрячую поступь страны.
С большака повернуть, колченого
Сорняками бредёт наугад:
-Это главная наша забота! –
На базаре вопит демократ.
И послушная стонет махина –
Терпеливей страны не найти!
И колючки впиваются в спину
На её непролазном пути.

ЕЛЕНА САПРЫКИНА

Х Х Х

Что есть любовь? Любовь  есть поединок
Живой души с томлением телес.
Любовь – весна, когда по звоны льдинок
Бежишь, как в детстве, в обгажённый лес.

Тепло руки и холодок вселенной,
Хлеб на столе.  Сверкающая соль.
И уголёк зари, и жар поленьев,
И тетивой натянутая боль.

Чего ты ждёшь?   Кончается беседа.
Всё старится под инеем небес.
Но есть любовь.  И значит, есть победа
Живой души над трепетом телес.

Х Х Х

Послушай сын, – моё начало.
Мой непредвидимый итог –
Они хотят, чтоб нас не стало.
Со всех сторон пылает стог.

Со всех сторон славянской пашни
Дымятся чёрные угли.
Они заботою вчерашней
Нас одолели и смели

Кольчуга попрана врагами.
Бери, мой сын, стальную нить.
Бери – кольчуга под ногами.
Тебе носить, а мне чинить.

Мой светлоокий, светлокожий,
Иди за веру до конца.
Останешься один, и всё же
Сражайся именем Отца.

Х Х Х
Р.Х.

И лес, и плёс, и трепет вишни,
Зари околыш огневой.
Мы из земного лона вышли
Преображённою травой.

Нас на лугах топтали кони,
Касались искорки стрекоз,
И солнце медное в законе
Сжигало нас, и был покос.

Здесь всё – потеря, всё – награда,
Всё торжество и всё – покой.
И ветер – нет  ему преграды,
И дуб зелёный вековой.

Когда под чёрными снегами
Лежит тяжёлая Москва,
Жива Россия берегами
И лёгкой поступью жива.

НИКОЛАЙ СЕМЁНОВ

Х Х Х

От суматохи ежедневной,
От городского бытия
Давай воротимся в деревню,
В нечернозёмные края.

Туда, где рухнули колодцы,
,
И чернотой пугает ночь,
Где трудно бабушкам живётся,
Которым некому помочь.

Где ходоки из далей дальних –
Лишь почтальон и райсобес,
А за задворками кустарник,
Переходящий в тёмный лес.

Здесь видел взрослый и ребёнок,
Как волей правивших людей
Когда-то предали бурёнок,
А чуть позднее – лошадей.

Мы это благо восстановим.
Корма и пастбища найдём.
Через лесхоз добудем брёвен,
и будем строить новый дом.

Возьмём в аренду тракторишко,
Засучим выше рукава…
- О чём, супруга, говоришь ты?..
Да, поздновато, ты права.

АНАТОЛИЙ ТЕСАЕВ

Х Х Х

Окинув волосы наотмашь,
Ты у окна стоишь одна
И в ночь распахнутую смотришь,
Без края лунного, без сна.
И звёзд мерцающие груды
В твоих глазах отражены,
Ложатся трепетно на груди
С холодной лаской блик луны.
Незримой кистью в лунной краске.
Твой образ выписан был мной –
Войди скорей из быта в сказку,
Тебе быть лучше неземной!

Х Х Х

За  окошком мне видится вновь
Занесённая снегом рябина,
Пробежала меж нами любовь,
Рыжей кошкой в глазах зарябила.
И на зимнем морозном ветру
Дотлевают любви головёшки,
Вдруг пожаром они полыхнут,
На чужом засветившись окошке.

ГРОЗА

Молния небо рвёт пополам:
Вспышка…залп…ах-х-ха…
В прожекторном свете
По призрачно-бледным сосновым телам.
Слышно шуршит по вершинам ветер.
Пули в соснах полвека сидят,
Спичка горит, не колышется пламя,
И хоть бы упала слезинка дождя –
Душно здесь погребённым в яме.
Чёрная ночь облегла, как меха,
Черепом неба накрыла убитых.
Вспышка…залп…ах-х-ха-ха-а…
В небе хохочут души забытых.
Слышно, они говорят, смеясь:
Здесь пластом нас в земле успокоили,
Видно мы по копеечке стоили…

А молния в небе, как плеть распаляясь,
Режет зигзаги истории!

НИНА ТРЕГУБОВА
(литературные пародии)

ЗВОНКИ ОТТУДА

Утром он сказал своей жене
Голосом вполне чистосердечным:
«Женщина вчера звонила мне
Из вселенной солнечной и вечной…
Н.Дубовицкая

Если муж поделится секретом:
«Женщина звонит с другой планеты!»
(Всякое на свете может быть)
Умная жена и возражать не станет.
Вдруг и ей захочет позвонить
Из вселенной инопланетянин.



                "Три дня зализываю раны
Собакой старой в конуре
                На вылинявшей шкуре драной
                Дыра зияет на дыре.
                Но самые большие дыры
                От милых близких и родных.
                И если б я была бы сыром,
                То мне бы не было цены
            З. Палайя

Приютом стала конура
На вылинявшей шкуре драной,
Свои зализывая раны,
Отчётливо я поняла

Не шкура это, а руно,
И стоит то руно не рублик,
Но огорчает лишь одно,
Что я не сыр, что я не бублик.

ИВАН ТРИФОНОВ

Х Х Х

Стоят чуть живые они на Тверской,
Их корни решёткой закрыты:
Посажены в центр суеты городской
На пытку в асфальт – и забыты.

Отравленным воздухом дышат они,
Но жалкие крохи озона
В открытые окна в похожие дни
Ещё выделяет их крона.

Сюда собираются толпы - и вот
Шумят о бесправии мира!..
Но шумом, увы, не очистит народ
Для листьев струю из эфира!

О, как высоко этот каменный ряд
Возносит людей над стволами!
Зачем же они  так упорно стоят
И держат всё небо над нами?

Х Х Х

В доме напротив окно распахнулось,
И, кажется, здание всё улыбнулось.

А это – вчерашняя девочка Вера, -
Как незаметно она повзрослела.

Мать подошла ко мне.  Встала к окну –
Как я не видел её седину?!

Губы скривились – плач или смех?
Сердца уже не хватает на всех…

Х Х Х

В глухом городке ежедневно,
Потупив иконный свой лик,
С утра от бессилия гневно
Стучит своей тростью старик.

Слепца к отделению связи,
Напрасно!  Какой уже год,
По снегу, по льду и по грязи
Слепая овчарка ведёт.

Несут почтальоны газеты,
С которых во весь разворот
В скафандрах герои планеты
С улыбкой глядят на народ.

В глухом городке еженочно
Собачья тень у крыльца
Несёт свою службу бессрочно,
Как ангел – хранитель слепца.

Шумят молодые берёзы,
Качается высохший вяз,
И катятся медленно слёзы
У зверя с невидящих глаз.

МИГЕРТ ХАЛИЯР

Х Х Х

Бог весть какие времена.
Изба столыпинской эпохи.
Семья за чугунком картохи,
Она не видит, как луна
Косою косит дотемна
Полей родных чертополохи.

Кому судьба, кому чужбина,
Иная доля не дана.
Краснеют яблоки у тына.
Наверно, чёрная рябина
Волшебной лампой Аладдина
Свой доживает век одна.

Мычит на всё село бурёнка.
Из храма выбежит девчонка.
За горизонтом тишина…
Иконописный лик деревни,
Всё тот же сон России древний,
И ангел смотрит из окна.

Х Х Х

Колыбельный ветер Бухары
На закате пестует дворы.
И вздыхает старая ветла,
Розу нянчит в сумерках угла.
Только ночь под паранджой жары
Теребит загробные миры.
Не спускать ли женщину сюда,
Где любовь и пища, и вода?
Только память до сих пор больна
Незабвенным именем: жена.
Слава богу, в доме тишина.
Колыбельный ветер у окна.

Х Х Х

Ночь. Апрельские морозы.
Я сижу к огню спиной
На коленях у берёзы
После грёз и дрязг с женой.
И сквозь всполохи видений
Внемлю, плача и дрожа,
Словно ангельскому пенью.
Твоим жалобам, душа.

ВАЛЕРИЙ ХАТЮШИН

Х Х Х

Как это было? – понять не могу.
Шёл я по тёмным следам на снегу.

Глубже и глубже я в снег утопал.
Кто проходил здесь?  А может, пропал?

Вдруг оглянулся, как будто на зов, -
не было больше за мною следов.

Там, за спиною моей, была
чёрная вьюга и снежная мгла…

СКОРОСТЬ

…А время гонит лошадей.
А.Пушкин

День на земле такой короткий,
но никому печали нет,
что укорачивает сроки
и без того недолгих лет.
С утра себя бросая в стремя
стальных грохочущих коней,
мы гоним время, гоним время,
чтоб день закончить поскорей.
Спешим без радости, без толку
и даже сетуем на то,
что время длится слишком долго,
не рад от этого никто.
Куда важней нам наша прихоть,
мы Землю гоним на износ,
её раскручивая лихо
могучей тягою колёс.
Но в гуще уличного шума,
В потоке бешеных машин
Нам даже некогда подумать,
Спросить себя: куда спешим?

Х Х Х

Тая обиды про запас,
бывает, связи рвём с друзьями,
но жизнь всегда сближает нас
с людьми, которых стоим сами.
Мы лжи боимся, как чумы,
Но для других честны всегда ли?
И вспомнил, что когда-то мы
Чужих надежд не оправдали…
Во зле никто не обвинит,
но ожидания напрасны,
что случай вдруг соединит
с людьми, которые прекрасны.
Мы перед совестью своей
за всё ль останемся спокойны?
А жизнь приблизит к нам людей,
Которых будем мы достойны. 

ВЛАДИМИР ЦОЙРЕФ

ФУТБОЛЬНАЯ ФОТОГРАФИЯ

Сборная лагеря пионерского!
На фотографию смотрю –
Бьёт первобытное счастье индейское,
Будто я и сейчас держу
Ромашки от той девчонки,
А память шьёт ниточкой тонкой:
Майка на спинке кровати
С нерастанным номером семь,
Как полукеды новые пахли! –
Ночь пред игрой, как день.
Вам десятки, шестёрки здрасте,
Бей же! Бей – скамейке хором,
Та любовь не была ещё страстью,
Я остался левшой одноногим.

ПОСВЯЩАЕТСЯ МАТЕРИ

До конца не зная усталости,
Прощала мне от велика до малости,
Не зная есть ли Бог или нет,
Жила по заветам, оставила мне
Расшитый платок золотой –
Как оберег, до конца он со мной.

АНДРЕЙ ЧИРКОВ

НОЧНЫЕ ЦВЕТЫ

Под лунным величьем
В квадрат темноты
Вплелись непривычно
Ночные цветы.

По красным и чёрным
Ползут кирпичам
И воском покорным
Стекает свеча.

Для нас непривычен
Узор темноты
Для нас обезличен
И нет правоты.

Огонь многоликий
Мигает и жжёт…
Но где же Великий?
Чего же он ждёт?!

По белым и жёлтым
Расплавился воск,
И капают гордо
Слезинки со звёзд.

Цветами колеблется
Лунная ночь.
Великий!  Великий!
Нам нужно помочь!

ВЛАДИМИР ЧЕРПАК

Х Х Х

Спи спокойно, я не позвоню,
Сон короткий твой не потревожу, -
Дав угаснуть жаркому огню,
Ворошить золу у же не гоже.

И негоже в сумеречный час,
Вспоминая небыли и были,
Думать, что по-прежнему о нас
Помнят все, кого мы позабыли.

Х Х Х

Прощай, прощай и помни обо мне…
(тень отца Гамлета)

Благодарю великого Шекспира –
В тяжёлый час в бессонной тишине
Строка пронзила сердце, как рапира:
«Прощай, прощай и помни обо мне»

Не много слов, но в том-то и искусство,
Что их достало выразить вполне
Всю глубину прорвавшегося чувства:
Прощай, прощай и помни обо мне…

Когда я мир покину этот бренный,
Стихи мои, что я слагал тебе,
Впиши строку печального рефрена:
Прощай, прощай. И помни обо мне!..

ЮЛИЯ ЧУКОВА

ПОЗДНЕЙ ОСЕНЬЮ

А дождик целый день бубнил, как заведённый,
Затасканный мотив осенних стылых дней.
И лес уже стоял немой и обнажённый,
Как веер долговязых пней.

А у ворот тоска прогуливалась чинно,
Неся по смене строгий караул.
И ветер завывал размеренно и длинно,
Как будто у него братишка утонул.

А ветер отпевал безмерную утрату
И норовил проникнуть в каждый дом.
Плотней закрыть окно я попросила брата
И развернула на коленях толстый том.

И глядя то в него, то на огонь печурки,
Я нежилась в тепле и праздности своей
В надёжном статусе единственной дочурки
Среди троих уж взрослых сыновей.

АННА ШЕСТОВА

К ДЕРЕВУ

Зачем стоишь ты у окна,
Зачем со мной ведёшь беседу,
Коль воле ветра вручена
Летит листва твоя по свету?

Все ветви выражают плач,
И нас с тобой роднит ненастье,
Во дни потерь и неудач
Неизъяснимое участье.

Но срок потери истечёт,
Ты вновь глотнёшь успокоенья,
А я всю жизнь отдам за тот
Единственный глоток забвенья.

НА КУЛИКОВОМ ПОЛЕ

То не солнце упало в море,
Море бурное вихревое, -
На миру, во широком поле
В поединке схватились двое.

Не о скалы разбившись, птица
Стон великий в туман пустила, -
То за русскую землю биться
Непомерная вышла сила.

Где предел ей в веках положен
Не постигнет душа живая –
Грянул суд и людской, и Божий, -
Закатилась звезда Мамая.

Х Х Х

В осеннем споре листьев с  ветром
Я слышу праведный рассказ
Об уходящем и заветном,
О жизни каждого из нас.

О ней, единой, с лёгкой дрожью
Седые шепчут ковыли,
Касаясь стеблями тревожно
Лица усталого земли.

И за последнею чертою
Душа услышит, как вдали
Кричат с любовью и тоскою
О жизни бренной журавли.

БОРИС ЩЕРБАТОВ

Х Х Х

Когда отвернуться друзья и удача,
и месяц, как петля, повиснет в окне,
когда палача не разжалобить плачем,
дарящая радость приходит ко мне.

Души в ней не чаю!
А встречи не часты.
Но падает на пол ненужный наряд,
и я обжигаюсь ворованным счастьем,
я – нищий мечтатель, поэт, конокрад!

Я всё, забываю: какой нынче месяц,
Какое столетье листает года,
ещё забываю окно занавесить,
и гроздья рябины горят от стыда.

Но знаю:
на том ли, на этом ли свете,
за гранью добра, за пределами зла
забыть не смогу я мгновения эти,
как плоть моя пела,
как в небо плыла!

Глаза зелены её, губы пунцовы!
Я локон целую на влажном виске
и знать не хочу,
Что другим окольцован
Её безымянный на правой руке.




ЗАПОВЕДЬ ДЕСЯТАЯ БЛАЖЕНСТВ

   Блажен, кто посетил сей мир
   в его минуты роковые.
Ф.Тютчев

«Блажен, кто посетил сей мир…»
Звените звёзды многоточий!
Из мрака вечности и ночи
Господь приводит нас на пир,

где от Адама до сегодня,
вплоть до тебя и до меня
пирует милостью Господней
творение шестого дня!

Но мы забыли, кто мы, где мы,
за чьим бесчинствуем столом.
В садах вчерашнего Эдема
Возводим мерзостный Содом.

И что нам крови половодье,
что глас Господний: «Не убей!»
Мы с пира царского уходим
в пучину вечную скорбей…

И так ведётся испокон,
из века в век.
И всё же, всё же
лишь тонкий хлад коснётся кожи,
мы чувствуем, что рядом Он…

Испытанный в добре и зле,
сгоревший миру на потребу,
я говорю:
Дорога к небу
берёт начало на земле!

Уже глотая звёздный дым,
Идя в надмирное затишие,
Кричу
Не жившим и живым:
-Блаженны мир сей посетившие!

Х Х Х

Пока ещё кровь не остыла,
но в сердце чуть тлеет огонь.
Ты слышишь, как дышат в затылок
горячие ноздри погонь.
Хрипят за спиною болезни –
свирепые дети страстей.
По скулам, железа железней
бьёт ветер слепых скоростей
Ночь чёрными душит руками,
горячими, словно смола.
Навстречу космический камень
летит, раскалён добела.
В осенней чумной круговерти
ты чувствуешь холод в груди.
И шепчешь ты вестнику смерти:
-Не время ещё, погоди…
Не жил я – метался по свету,
а дни – как песок  из горсти..
Я должен идущего следом
от горькой напасти спасти.
Я в жизни своей торопливой,
в тревожной сумятице дней
подругу не сделал счастливой
и друга не сделал добрей.
Оставь мне хотя бы полгода.
Полгода!  Я долг оплачу.
Работы, работы, работы,
Одной лишь работы хочу!
Пусть будет мне горько и худо,
Но дни, расписав по часам,
всё то, что я в жизни напутал,
я должен распутывать сам.

ВАЛЕНТИНА ЯКУНИЧЕВА

Х Х Х

Заскрипели, запели ступени,
Заскрипело, запело крылечко,
Запевает высокая дверь…
И весёлое облако стужи
Обнимает любимого мужа –
Чем же мне заниматься теперь?

Поворчать, что тепла не жалеешь,
Дверь не можешь закрыть поскорее, -
Зря я до ночи с печью вожусь?
А снежинки на шапке искрятся
И никак не дают разворчаться:
-Ой, не стряхивай!  Дай нагляжусь…

Но выходит дитя из-за шкапа,
Обнимает и шапку, и папу,
И уводит – гусей рисовать… -
Всё, как есть – ничего не поправлю,
Стол накрою и чайник поставлю:
-Гуси, гуси, летите клевать!

Обновляет январское солнце
По картине на каждом оконце,
Сквозь узоры глядит: чем живу? –
И таинственно, как соучастник,
Освещает семейное счастье.
Раньше снилось – теперь наяву.

Х Х Х

Как неспешно, величаво
Журавлиный длится лёт…
Мимо ласточка промчала –
Будто не было её.

Над землёю пролетала,
Как калёная стрела.
В синем небе расписалась
Чёрным росчерком крыла.

Поразительная птица!
Пролетит – как прочеркнёт!
Голосок звенит и длится,
И от птицы отстаёт.

И плывёт осиротелый,
В ясном воздухе кружа,
Как покинутое тело
Отлетевшая душа.

Х Х Х

На картине стемнело.  В окне
Догорало закатное пламя.
Между мною и морем – меж нами
Что-то тайное чудилось мне.

Волны с берега в море пошли –
Встань поближе – и смоет волною,
Понесёт, затеряет вдали,
Навсегда захлестнёт глубиною,

И никто не услышит мой крик…
Возле леса, да луга, да пашен
Первозданной стихии язык
При ночном освещении страшен.

Но как манит!   Как властно зовёт!
Как сулит мне погибель, чаруя!..
Что, опять со стихией воюешь? –
Спросит милый.  И лампу зажжёт.