Предисловие к книге Вести из стойбища

Охранять природу, значит, охранять родину… (М.Пришвин)

У нас, лесных ненцев, многие вести – сказки, плачи, песни – пелись, то есть исполнялись художественным языком под народную мелодию или в форме интонационных стихов-наговоров (например, разговор с духами-идолами). Разговорным же языком пользуются в повседневной жизни, он беден, не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха, от него ни жарко, ни холодно. Разговорным языком невозможно рассказать сказку, спеть песню, а обычный разговор о дровах, о пище, о деньгах оскверняет художественный язык.
Проживая на границе двух округов, дети лесных ненцев в школе-интернате живут вместе с хантыйскими детьми, а воспитатели и учителя у них русскоязычные. Поэтому мое поколение и особенно те, кто сейчас учится в школе, с детства пользуются двумя, а чаще тремя языками – ненецким, хантыйским и русским. Таковы условия жизни. Но утратили мы свой метафорический язык сказок и песен. Если еще, слава богу, говорим на своем языке, то, увы, знаем только бедный повседневный.
Конечно, в основном виноваты в этом мы сами. Но есть и часть не нашей в том вины.
Свою долю в это вложили учителя северных школ-интернатов, которые так перелицевали своих воспитанников-учеников, что впоследствии, после школы, многим из них пришлось заново изучать родной язык, быт и культуру, ибо они оказались оторванными от своего народа. Кстати, об этом уже писала моя соплеменница Анна Неркаги в повести «Анико из рода Ного».
И по-своему, по-особому повлияли на это сотрудники органов внутренних дел. Было время, ездил и по тайге, и по тундре Уполномоченный* (Сноска: Я не знаю точно, какова была должность этого человека, но мой дед называет его Уполномоченным) с револьвером в кожаной кобуре в поисках врагов народа, в поисках шаманов. Только из нашего стойбища было вывезено полтора десятка шаманов, из которых вернулся на родину только один. Недавно я говорил с дедом на эту тему. Конечно, рассказы об этих людях не были однозначны, но я понял, что многие из них были просто искусные сказители, народные певцы, носители настоящего фольклорного искусства.
Собрал человек Дом Для Песен, Дом Для Игр – его обвинили в шаманстве. Собрались люди, чтобы исполнить для самих себя, для детей своих Медвежье Игрище – народный миф о происхождении всего живого на Земле, миф о взаимоотношении человека с окружающим миром, миф, в некоторых сценах которого человек вступает с борьбу с богами, человек высмеивает шамана-обманщика, шамана-взяточника, - и этих людей обвинили в шаманстве. Пришел охотник на Святой Бор для того, чтобы поговорить  с духами, очистить мысли свои перед охотой, оправдаться перед Богом, перед Природой* (Сноска: Бог – по-хантыйски Торум. Но Торум имеет еще несколько значений: небо, жизненная ситуация, погода и природа. В своих обращениях к духам на Святых Местах охотник больше делает ударение на два последних значения) за добытого зверя, за уничтожение части Природы – его обвинили в шаманстве. В тяжелейших жизненных, климатических условиях человек искал себе защиту, поддержку – его обвинили в шаманстве…
Потеряв лучших сказителей, народ замолчал. Одни испугались, другие не умели исполнять, а умели только слушать, третьи – молодежь, которую вбирает в себя новый жизненный поток, ей, молодежи, некогда задумываться, куда несет этот поток, молодые торопятся жить. Хотя так и должно быть, и в этом нет ничего особенного. Только умолкли  Медвежьи Игрища, песни, молитвы, сказки – не слышен или стал редко звучать художественный язык.
Но сказки мы все равно слушаем. Моя бабушка изобрела для этого новый способ. Она сначала поет часть сказки традиционно, а чтобы мы поняли, о чем идет речь, пересказывает содержание на разговорном языке. Потом снова поет и опять переводит на обыденный язык, как для инородца. Такой пересказ она называет «пешей речью».
Я застал песни и сказки бабушки только в такой форме, и поэтому, наверное, творчество мое – это смесь прозы со стихами. Трезвые прозаические куски как бы дополняют, разъясняют более эмоциональные поэтические строки. Поэтому, наверное, творческий язык мой – это ненецко-хантыйско-русский язык в ненецко-хантыйско-русской форме.
Но на каком бы языке, в какой бы форме мой герой ни изъяснялся, понятия любви, добра и зла, справедливости, ностальгии, измены, сложные взаимоотношения человека с человеком, человека с окружающим миром – все это так же присуще ему, жителю моего стойбища.
Имеет ли право на жизнь такое творчество современного ненца? Вы можете потом об этом поспорить, а сейчас я начинаю. Вести из моего стойбища.