Отрубленное ухо

Слушай неведомый гул голосов
Из таинственной тьмы черногорских лесов.
Волны бегут за славянской судьбой,
Только кто говорил, что Дунай – голубой?

Вальс "Дунайские волны".
Слова Жана Татляна.

"Паннвиц был безжалостным командиром шайки кровавых мародёров".

Бэзил Дэвидсон, британский историк.


В волнах багровым отсветом играя,
Как будто крови там бежал поток,
Окрашивал всё ярче гладь Дуная
Зарёю разгоравшийся восток.

Он рано встал. Никак ему не спится.
К простору он идёт дунайских вод.
И кружатся опять погибших лица,
Родных теней печальный хоровод.

"Куда ты, папа?" – у него со слухом
Давно неважно. И в виски бьёт стук.
Он обернулся. Правого нет уха –
След боли давней, ужаса и мук.

На берегу присел он возле ивы,
И мальчик примостился рядом с ним.
Ласкали волны берег, шаловливы.
Что ест глаза? Слеза, пожара дым?

С расспросами мальчонка вновь пристанет,
Рассказывать он это не любил.
Как шашка острая, боль эта сердце ранит,
И что случилось, он в себе таил.

Заря бледнела в небе над Дунаем,
И стало видно волн голубизну.
Нет, хватит! Рассказать ему, пусть знает,
Случилось что в минувшую войну...

Ему тогда двенадцать лет сравнялось,
И сына он немного старше был.
Беда к его деревне как подкралась,
Отчётливо он помнит, не забыл.

Не растворилось в прошлого тумане,
Из памяти в безвестность не ушло.
Запечатлелось чётко в этой ране,
И как она в тот день, жестоко жгло.

Он помнит – партизаны подорвали
Поблизости немецкий эшелон.
Вдруг всадники в деревню прискакали,
Людей в толпу сгоняют. Вопли, стон.

В саду он прятался, дрожа в смертельном страхе,
Не в силах всё же взгляда оторвать.
Они все с шашками, на головах папахи...
Вот тащат к остальным сестру и мать.

Вот шашки обнажённые блеснули,
Задумали что эти казаки?
Наверное, не тратить чтобы пули,
Задумали опробовать клинки.

А из толпы испуганной метнулся
Вдруг к стремени хорунжего старик,
И к небесам отчаянный взметнулся
Его молящий и тоскливый крик:

"Вы русские? Братушки, пощадите!
Спасали ваши деды нас от бед!
Хотя детей бы, братья, отпустите!"
И слышит от хорунжего в ответ:

"О дедах вспомнили? Вам это не поможет!
Теперь другие, диду, времена.
Ну что ж! Спасётся, убежать кто сможет.
Был взорван поезд, такова война!

Бегите! Ну!" И люди побежали,
Друг друга в панике сшибая и топча,
А по упавшим кони поскакали,
Зловеще свищет шашка палача.

И сам в азарте свищет сволочь звонко.
Увидел мальчик в этот страшный миг –
Вдоль пополам рассечена сестрёнка,
Мгновенно оборвался детский крик.

И побежал он сам с надрывным криком
К Дунаю, а в глазах кромешный мрак.
Его увидев, с молодецким гиком
Ему вдогонку поскакал казак.

Опередил и повернул навстречу,
Клинок блеснул, как молния в грозу.
Покажет он сейчас лихую сечу!
Он лучше всех умел рубить лозу!

На бой с ребёнком мчался воин смело,
Блестели шашка и его оскал,
Отрубленное ухо отлетело,
И всадник на лету его поймал.

И к палачам другим он прочь умчался,
Своей добычей страшной прихвастнуть.
К Дунаю мальчик, весь в крови, добрался,
Припав к волнам, успел воды глотнуть.

Теряя силы, мальчик оглянулся, –
Пожар в родной деревне запылал,
И дым зловеще к небу потянулся.
В глазах темно. Он у воды упал.

Мрак погасил сознание... Он в лодке,
Какой-то парень рядом с ним. Гребёт,
Волну Дуная рассекая ходко.
Повязка. Боль. Жестоко рану жжёт!

И, путь немалый вёслами отмерив,
И спрятав свою лодку в камышах,
Гребец, мальчонку вытащив на берег,
Понёс его куда-то на руках...

А время мчалось, как Дунай, струилось,
И годы злые удалялись прочь.
И будто всё померкло, позабылось,
Красавица росла у сына дочь.

Счастливый дед на внучку любовался,
Ему вся радость – эта стрекоза.
Но что-то вспомнив, часто содрогался,
И боль опять туманила глаза.

Промчались годы, и не стало деда.
Забыто всё? Приятель, не спеши!
Как шрамы, отпечатались те беды
У сына в глубине его души.

Раскрылась дверь, и бросились в объятья,
Смеясь, его едва не задушив,
Красавица дочурка с русским зятем,
У свояков в России погостив.

Гостинцы, смех, и шумное застолье,
Сиянье молодых весёлых глаз...
И мог ли знать он – нестерпимой болью
Отцовский отзовётся вдруг рассказ!

Как вихри счастья головы им кружат!
Вот наконец утих бокалов звон.
"Ну, выпили, и музыку послушать
Пора уже." Включила дочь айфон.

Она, хмельная, весело смеялась,
Взгляд ясных глаз так радостно блестел.
Он знал, что дочка роком увлекалась.
И хор гнусавый что-то там запел.

Противно, с волчьим будто схоже воем.
Он русский знал. И вздрогнул в этот миг!
Какого славят там они героя?!
Издал отец надрывный, тяжкий крик:

"Кто? Паннвиц?!" Вспомнилось отцово ухо,
Его ужасный вспомнился рассказ.
Застыв, он слушал с помрачённым духом,
И слёзы полились ручьём из глаз.

И закричав вдруг: "Это же... измена!",
Рукой дрожащей он айфон схватил,
И, размахнувшись, он его о стену
Ударил, застонав, что было сил...

Всё выслушав, и видя его муку,
В саду, под шелест ласковый листвы,
Зять произнёс, его сжимая руку:
"Отец, поверь – не все мы таковы!"

Что, не было? Всё время уничтожит?
Замаскирует всё его туман?
Доныне человечество не может
Оправиться от этих страшных ран.