Реквием. Элегия

                1

К одним Фортуны длань нежна и мила,
И как она их на руках бы не носила,
Не дав ногам измочь в забот волне, —
Тому жизнь удалась вдвойне,
Кто из яслей сошел в могилу.
Блаженны те, кому пеленки родовые
Саваном могильным послужили;
Надежно доски гробовые
Их под землей от бурь земных укрыли:
Глаза мирской не зрели суеты
И лжи бесстыдной ухо не слыхало.

Бессонье не срывало с них видений одеяло.
Горячности порок надежд их не топтал цветы.
Остался чист их дел рутинных лист.
В зубах отверстий не сверлил дантист.
Лучом не жгло румянца щек.
Расталый снег не тек в сапог.
Нужда кошель не истощала.
Стол не был гол: без хлеба, сала.
С горлом не зналася бутыль.
Костей не врачевал костыль.

Не осрамляли они чести.
Холодных блюд не ели мести.
Льстецов и лицемеров рой
Вкруг их не вился. Сорван строй
Коварств заклятого врага.
Супруг не ставил им рога.
Не расторгали брачных уз.
Хмель сумасбродств не знал их вкус,
И скоротечность страстных чувств,
Чей плод в цвету — ноздрей услада,
Созревший же — исполнен яда.

Стихий разгул не гнал их на чужбину.
Закон под суд не вел. Топор войны
Внезапно им не вонзался в спину:
С зарей, еще до первых петухов.
Не знала хвори плоть. Дух скорби чужд.
Свободно сердце от вражды и дружб. —
И то, и это с тем — все краем обошло;
Ростки пустило, да в зачатках полегло.

Уйти так рано в жизни тень...
(Есть проку больше в краткой ипостаси:
Трухляв бывает ствол, но прочен пень;
И не умлеет спящий в жаркий день.)
Родни надгробий им уж не украсить
Венком пасхальным — холмик их те сами
Заботливыми сберегут руками.
И трауров не надевать им в грозный час:
Им — сладкий сон, терзания — для нас...
Увянул розы девственный бутон;
Спихнув со сцены Жизнь, Смерть вышла на поклон.

И хоть погибель чад всегда трагична —
Бесспорно, блага часть есть даже в том:
Злой рок от тленных мук им стал щитом,
Упокоения приют найдя им личный.
Но все ж, кто так безжалостен с дитем?

                2

Я слышу смех... То скалят зубы Мойры,
У судьбоносного станка плетя интриги,
Рывком одним в чужом житьи рождая сдвиги:
«Помиловать нельзя, казнить!»
Блеск ножниц... цок... и смолкла вдоха нить.
По воле их, богинь неумолимых,
Сразило, крохи, вас кончины жало,
Из плена бытия пустив на волю,
Когда оно еще и прут темничный не сковало;
Существованья сняв браслеты,
Хоть те секунда, как надеты.

Невинные младенцы!
Еще глазами толком не прозрев,
Тут же ослепнуть,
Греха так совершить и не успев...
Им уготована наивысшая награда,
Загробия их вход особый ждет:
Тропою смертной их ведет ограда,
Минуя Божий Суд, а с ним и пропасть Ада;
Хор духов им поет любви напев
И ангел, рая страж, взлагает святости венец:
Себе такой желал бы я отрады! —
Иной гнетет меня судьбы конец.

Завидней может ль быть удел,
Чем мрак на миг покинув, вновь во мрак войти?
Ожить от сна затем лишь, чтоб опять
Во сне забыться: доли лучшей не найти,
Хоть свет пришлось б весь обойти.

Мудрец сказал: «то дорого, что мало»
И «мера — суть всего, всему начало».
Не будь жизнь так хрупка и коротка,
То и цена ее была б невелика.
Так если мимолетности мгновенья
Отводят столь высокое значенье,
Тогда у тела в заточеньи срок
Чей значимее? В нем кто дольше пробыл,
Морщинист став и седовлас,
Или не зревшего ни зги окромь утробы —
Того, кто жил от силы час?
Что тут критерий? Где весы,
Чьи гири судят точно, не на глаз?

                3

...Предавшись мрачным этим размышленьям,
Меж дремотой и непонятным бденьем,
Сидел я долго так, недвижимый, без слов
С собою диалог ведя прискорбный,
Как вдруг меня порывом мощным обнесло
И с неба молвил глас громоподобный:
«Склони колени, смертный, коли хочешь жить! —
К тебе Оценщик Высший будет говорить».

Ярчайшей аурой той резко ослепленный,
В немом оцепененьи, чуть дыша,
Упал на землю я, от страха трепеща:
Животный ужас обуял меня бездонный...
Напрягшись, словно часовой в дозоре,
Мой слух в том тоне уловил насмешку, —
Горело пламя в сатанинском взоре
И, щурясь, демон вел за мною слежку:
Столь мерзопакостен его был вид! —
Я не малец, но ни на суше, ни на море
Доселе не встречал я схожих гнид.

Но вновь раздался гром... и тьмы виденье
Свое ко мне продлило обращенье:
«Уж слишком любопытен ты, философ,
В анализировании упрям, как бык;
К фундаментальным истинам в вопросах
Себя ты сдерживать, я вижу, не привык.
Основы бытия переварить пытаясь,
Каркас все тужишься ты мирозданья расчленить:
Стихии бездн по полочкам расставить,
Созвездий стаям гнезда свить.
И это несмотря, что звездный склон
Возник из хаоса и в хаос устремлен.

Но что ж ты весь разгорячился так?
Изводит дух твой всякий мелочный пустяк.
Сопоставленье это, право, аморально,
И углубления такие — сверхдетальны;
И раз уж свидеться нам было суждено,
Хоть я и вторгся так нахально, —
Да, кстати, выдержка твоя похвальна! —
Услышать наставление одно
Прими за честь: об этом знать не всем дано.

Что ценность дней отнюдь не в долголетье,
Велись дискуссии и в сем, и в том столетье;
И сколько б не случалось ярых прений —
На этот счет нет однозначных мнений.
Жизнь — не зерно: как то — мешками,
Ее не меряют годами;
Не те здесь совершенно измеренья,
Судить о ней чтоб по весов деленьям.

Ужель и сам не докумекал ты? —
Ребячьи лишь осмыслены мечты;
Кто детство отжил — в гроб ложися спать:
Остаток дней влачить — штанины протирать.
Всё — старого повтор, а коль что ново —
Явленье, значит, то дряхлее прочих
И не дошло к нам потому из Леты ночи,
Что не в ходу еще у предков было слово.

Взгляни на мир звериный: кто из них
Так длит бытьё, чтоб очерстветь душою?
Не всяк ль под ним конечный чертит штрих
В созвучье с остальным природным роем?
К бессмертию не свойствен им замах, —
Они не чуют истлеванья страх;
Лишь человек на всей земной коре
Забальзамирован, как муха в янтаре,
Забыв, еврейский что глаголет альманах:
«Из праха взятый — возвратится в прах».

Нехило груда дат его утюжит:
Хрустят суставы, выгибает спину.
Но вот чудак! — отнюдь не портит горб верблюжий
Его земного прозябания малину.
Казалось б, юности далек его рассвет,
Туманом проседей обволокло портрет —
Хож чаще только модник к брадобрею:
Пес ускользающему так бежит вослед.
А вдруг отсрочку выиграв в божью лотерею, —
Тянул бы лямку он до тыщи лет!

Увидеть мало первый ряд потомства
Ему: обязан быть объят и внук;
Еще взмыл поколенья круг —
И с третьей партией недалеко знакомство.
Лимоны давят в лимонад
Слабей, чем стан свой сын Адама,
В груди чтоб полыхала драма,
Выкручивать до жмыху рад.
(Дороговизну сих услад
Не раз смеяла эпиграмма.)
А все ж от сантиментов с каждым годом
Счастливей homo не становится порода...

От возрастных обожествленья фаз —
Гусынья кожа, по хребту мороз!
Нет, вдохновеньем должен быть для вас
Судьбы дебют, а не апофеоз.
Сады в цветения красе
Своим убранством б не затмили
То место, вы откуда все
Когда-то изгнанными были.
Грезам твердыня, дивный край! —
Сравнится ль с ним Эдемов рай?
Брегов кисельных этих, млечных рек
Оправил в ямб и римлянин и грек.

Однако, хоть и гладкокожна
Наощупь кокона обшивка, —
Не менее тому она надежна,
За нею кто: от пят и до загривка;
Дабы внутриутробный
Был неопасен эпизод,
От вспышек гроз и молний
В гнездовье проведен громоотвод, —
Трехкомпонентный сплав, три равных доли:
Любви, терпенья и железной воли.

Хватает в свете храбрецов,
Рискнувших с хищником замкнуться в клетке:
За деньги, на спор, для заметки;
Таких ж отцов,
Кто сам бы клетью стал, видал я редко, —
Кто ради сгустка в яйцеклетке
Согласен год носить в себе огонь и грязь...
А мать положит душу за мальцов!
Она и плод — сплетение борцов:
Чем у сиамских близнецов,
У них тесней взаимосвязь.

Брони от посягательств внешних
Сыскать непросто идеал,
Самопожертвования кто б клешни
На шее собственной смыкал,
Вторую щеку подставлял,
Деяний не свершая грешных, —
И вновь из пепельных останков обгоревших
Птицею Феникс к небесам взлетал.

Мадонна, Гея, пресвятая дева!
Сотворена сильней Адама Ева!
И не тождественны Геракла габариты
Мощи Валькирии, величью Афродиты!
Средневековых рыцарей искусство
Удар секир отмахивать щитом
Легко б кормилицы сноровке уступило —
Зародыша чтоб не спугнуть истом,
От злых наскоков отбиваться животом.
Отечества армейский герб венчать
Не воин должен, но беременная мать!

Кого ж еще чужая боль так ранит?
Солдат наемный вряд ли станет
Во имя ваших ублажения потреб
Жевать за вас с черствелой коркой хлеб...
Росло во чреве чтоб детище,
Извне не требуется пища;
Излишен рукодельный труд
Для тех отведыванья блюд,
Которые родные пепелища
По льготам кровным эмбриону подают:
Без средних звеньев, напрямую из аорты.

Ты спросишь, где тех образов когорты?
Изъяты кем? Кем так нещадно стерты? —
Всплыли б легко в мозгу фрагменты
Начальные взросленья ленты,
Генезис свой как зрю вблизи я,
Кабы в освобожденья час
Не находила вдруг на вас
Постродовая амнезия.
То есть, покинув инкубационный грот,
У незнакомки в рот сосок малыш берет.

Что ж до владельца шифровального станка,
Чей хитрый ум придумал рамок ряд бесцельных,
Установление у отмели буйка:
Границ воспоминаниям предельных, —
Того рук дело добряка,
Пред кем вы бьете лбы в молельнях.
И хоть на практике в тех водах нету рифов, —
Резон их косвен, то отнюдь не труд Сизифов:
Как литургии, мессы и молебны —
Психологически они целебны:
Возможно, помня ясно неги той минуты,
Юдоли б вовсе опротивели вам путы...»

...Исчез в тумане Вельзевул,
Рассеялась фата-моргана.
И не клялся б я, что сумел сквозь тьмы разгул
Явь от оптического отличить обмана...

                4

О ты, досада уст, необагренных
Прокисшим, непригубленным вином!
Идей, мечтаний, планов сонм,
Вместилище надежд невоплощенных,
Лоскут непятнанный свежайшего покроя
Сшивающее с тканью перегноя. —
Гони с ребра стервятника, соколик:
На глубине тебе достался дворик,
Среди стенания изрубленных корней,
Где даже полдень чёрта самого черней.
Звезды мерцанье, пламя, блеск свечи
Не растревожат там безвременья ночи...

В каморке узкой, в сундучке сухом —
Ты царь! Ты бог! Тысячелетий вереница
Перед тобой. И не застрянет в горле ком,
Коль позабыть, дворец что под замком:
Гранитной дверцею, поросшей мхом,
Завален намертво, Христова как гробница.

А наверху, у входа в подземелье,
Парит сторонний кто-то со свирелью...
То ангелов крылатых изваянья
Склоняют пред тобой главу и плечи,
Резной орнамент чьих подножий каменистых
Бескомпромиссное призванье
Им спутниками быть тебе увековечил;
Их кованая стережет ограда,
Увитая лозою винограда.

Покойся с миром, безымянное дитя!
Дерновый плед тебя пусть согревает,
И серп луны, обитель тиху осветя,
Лучом серебряным с тобой играет,
Теней мельканьем наводя уют,
И колыбельные ветра поют.

(2019)