Сатирический роман 24

            ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ

     Автор Игорь Бестужев-Лада

Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.

  https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич

Продолжение 23 романа.
Продолжение 22 http://www.stihi.ru/2019/06/11/3577

                БАБА НА ТОНУЩЕМ КОРАБЛЕ

 «Ремонт — это не действие, а состояние. Когда в него входят, это не значит, что начинают что-то делать.
А когда выходят – не значит, что что-то сделано.
М. Жванецкий

 «Жила в слободе Навозной знатная комбайнёрша по имени Машка Верблюдова, по прозвищу Меченая. Как и всех отличавшихся в Глупове какими-нибудь трудовыми достижениями, её, в знак признания заслуг, тут же перевели с полезной работы на бесполезную, а именно сделали будочником (будочницей). На этом поприще Машка развернула такую бурную деятельность, что надобно было уже следующее повышение, но куда же повышать бабу (по глуповским понятиям) иначе, как за косу да арапником?

 И тут Машка отколола номер. Она поменяла сарафан на портки с рубахою, обрилась наголо и объявила себя мужиком под тем же именем. Но по сути своей, конечно, осталась баба бабою, со всеми проистекающими отсюда последствиями.
Ну мужик, какой он ни будь дурак, раз выслужился – получай повышение. И Меченую назначили на вакантное место квартального всея слободы Навозной.

 Здесь-то он (она) встретился со Слубянки, когда того, недвижимого, носили на носилках инспектировать квартальных. Машка до того приглянулась очередному вождю-учителю своим нетипичным для квартального кокетством и красноречием, что тот взял его (её) к себе в Управу Благочиния. Там новая подельница сидела тише воды, ниже травы, ни во что не лезла, всем поддакивала и буквально обворожила всех до единого подельника, самому сопливому из которых, напомним, приближалось к вековому юбилею. Так никчемные, но безвредные старцы пригрели на своей груди Сусанну (это если кто знает Библию), то есть сущую змею (кто не знает).

 И вот, в один погожий день, когда от руководящего покойника в его переносном гробу даже праха не осталось, старцы вдруг проснулись, засуетились, зашамкали. Каждый норовит в руководящий гроб залезть, других отталкивает. Тогда выступил вперёд, опираясь на клюку, самый древний из старцев по прозвищу Балык, который бахвалился тем, что видел братца Охова ещё в детстве, а братцу Сдохову всю жизнь сапоги лизал.
– Братцы, – прошамкал он, – чего это мы дёргаемся друг перед другом на позор всей губернии? Будем друг за другом помирать – праху не натаскаешься, смеху не оберёшься. А давайте-ка посадим вождём и учителем, нашим главным подьячим братца Верблюдова, самого молодого и самого красивого! Он нам в следующие пятьдесят лет такого наворотит, что ни братцу Охову, ни братцу Сдохову не снилось!

 Балык как в воду смотрел. Ошибся лишь в цифрах. Братец Верблюдов точно наворотил побольше братцев Охова и Сдохова, вместе взятых. Только не за пятьдесят лет, а за пять.
Посадили Меченую (теперь уже Меченого) в кресло градоначальника и стали ждать, что будет.
Долго ждать не пришлось.
Машка набрала по слободам ещё десяток баб, нарядила мужиками и определила себе в горничные. А старцев, наоборот, разогнала по слободам на покой, капусту сажать. Повезло только Балыку: он ещё успел дать дуба до такого оборота дел. Но такого пустяка никто и не заметил.

 Собравшееся бабьё поступило так, как в аналогичных случаях поступает каждая баба на свете: вместо того чтобы раскатать по брёвнышку прогнившую избу-пятиэтажку, медленно, но неотвратимо погружавшуюся в трясину, грозившую вот-вот рухнуть, и соорудить на безопасном месте новое жилище (именно так поступил бы каждый настоящий мужик), решила вымыть полы, протереть стёкла и выстирать занавески. После чего, по женской логике, всякий дом должен стоять как крепость.
Сказано – сделано. В момент навели небывалый дотоле лоск и назвали это деяние Великою Приборкою
(с подзаголовком «Перестройка № 6»).
Однако пятиэтажка, видимо, по мужской логике, продолжала проседать прямо на глазах. В трясину, прозванную в народе Афоньскою (видимо, по имени какого-то несчастливца, который первым угодил в неё), погрузился уже почти весь первый этаж, кое-где тина дошла уже до второго, причём болотная жижа залила площадь и подступала уже к самой Управе Благочиния.

 Машка отдала команду ломами выкалывать из подвала отсыревший и окаменевший порох (там, где он не погрузился ещё совсем в трясину). Это тоже было сделано в момент.
Тем самым Глупов произвёл как бы своё собственное разоружение и дал понять, что он более не опасен для окружающего мира.
Мало того, какой-то глуповский патриот, чтобы оповестить весь мир о величии глуповского ума, решил произвести эксперимент по выявлению возможностей самовозгорания отсыревшего и окаменевшего пороха. Он забрался в урочище Белая Смерть, где лежали навалом отсыревшие пороховые глыбы, и стал высекать огонь кресалом. Долго мучился, а порох все не загорался и не загорался – сырой ведь и окаменевший!

 Раз попробовал – никаких результатов. Два – опять ничего, хоть плачь. Но наконец глуповская настырность (особенно если с похмелья) одолела природу. Ближайшая глыба, словно нехотя, задымилась. Идиот от радости затанцевал было, но не надолго. Порох не то что полыхнул (сырой ведь!), а противоестественно раскалился до того, что всё вокруг пошло гореть невидимым пламенем. Сколько земли выгорело дотла и обратилось в пустыню от шалости ребёнка (умом), сколько народу получило ожоги от первой до последней, смертельной степени – пером не описать.
Чтобы проверить, действительно ли невидимое пламя сжигает, собрали детей побольше, нарядили понаряднее и пустили их колоннами под разноцветными флагами босиком прямо туда, в неведомое. Естественно, детей квартальных обули получше и отправили, наоборот, подальше от греха. Как ни странно, дети, которые были босиком, пропадали пропадом. Целыми колоннами. А которые обуты – уцелели и процветают поныне, глумясь над пострадавшими. В живых из взрослых остался только шалун, направленный было для поправки здоровья и продолжения похмелья на заслуженный отдых в места, не столь отдалённые, но где-то по дороге вовсе потерявшийся. Говорят, ходит до сих пор с кресалом вокруг ещё одной глыбы отсыревшего пороха и собирается повторить свой эксперимент так, чтобы у глуповцев отпала нужда в дровах.

 Между тем дом, как ни странно, всё продолжал погружаться в трясину.
Тогда Машка, как и подобает в таких случаях всякой настоящей бабе, пригорюнилась, села у притолоки и, подперев голову рукою, затянула жалобную песню:
– Уж я строила-недостроила,
Недостроила-перестроила-а,
А Ритуля не любит меня!
(Историографы спорят о том, кто такая Ритуля. Предположение, что это некая Маргарита, отпадает, потому что здесь положение было прямо противуположным. Скорее это опечатка, и вместо «Ритуля» надо читать «Гонуля» или «Рейгуля», по имени кого-то из предводителей гужеедов. Но причем они здесь, так и осталось непонятным).

 Как раз в это время мимо проходил будочник по фамилии Молниев.
– Да плюнь ты на эту пятиэтажку с её полами, хоть и вымытыми! – присоветовал он. – Пусть её сгинет в трясине, туда ей и дорога! А людей рассели по здоровым местам, поближе к слободам.
Машка так и поступила.
Да вот беда: в слободах, как, впрочем, и в самом центре города, кишмя кишели жулики-мошенники пополам с ворами-разбойниками, имевшие огромные неправые доходы за счёт основных приработков обывателей, приработков, именовавшихся для контраста «левыми».
Сунулись было в слободы – ан там стон от ворья стоит. Стон этот, по сути, являлся детским плачем, поскольку ворьё тогда занималось детскими игрушками по сравнению с тем, чем занялись его Преемники всего несколькими годами позднее.
 
 Как тут быть? Спасибо, подсказала одна из новых горничных Машки, по имени Лукерья Кузьминична Лихая, видимо, дальняя свойственница усопшего уже к тому времени Кузьмы Поджилкина.
– А ты собери будочников, кликни клич:
«А вот у кого неправые доходы – сейчас сымай портки и ложись на скамью под розги!» Вот они, жулики-мошенники-то, воры-разбойники, и испугаются, кинутся тебе в ноги и исправятся! Это и будет Великою Приборкою, только не полов-занавесок, а людей.
Так и порешили.

 Двинулися будочники толпою на слободы. Две грядки капусты у двух ветеранов потоптали. А потом сообразили, что если все грядки перетопчут – без капусты останутся. И с великим срамом повернули обратно.
А ворье как множилось час от часу, так и продолжало множиться минута от минуты.
Так первым великим срамом закончилась первая Великая Приборка.
Но оная беспутная Лукерья и тут не угомонилась.
— А ты погляди, что мужики в слободах-то выделывают! Пьют, как лошади, неделями не просыхают. Причём глушат неочищенную, и не только рыжиками, вообще ничем не закусывают! Сколько тут ни прибирай – всё изгадят, выпимши-то! Вот ты и угомони их. Объяви: впредь опрокидывать только очищенную, продаваемую в царёвом кабаке после захода Солнца, с тем чтобы на ночь залил зенки – и спать. А днём не пить – работать надо! Вот они, пьянь-то оглашённая, и исправятся! Это и будет Великою Приборкою, только не воров, а выпивох.
Так и порешили.

 Проснулись поутру глуповцы, потянулись к своей любимой неочищенной – ан вместо неё вошь на аркане, блоха на цепи да объявление, чтобы впредь принимать на грудь только очищенную, только в царёвом кабаке и только после захода Солнца.
Стон разнёсся над глуповскою вселенною».

 Продолжение романа в следующей публикации.

  12.06.2019