Юрий Левитанский

Юрий Левитанский (1922 - 1996)
______________________________

Содержание

_Ю. Левитанский_
<Падают листья осеннего сада...>
<Осенняя роща, едва запотевший янтарь...>
<Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен...>
<Меж двух небес...>
<Не изменить цветам, что здесь цветут...>
<Замирая, следил, как огонь подступает к дровам...>
Молитва о возвращенье
<Разлюбили. Забыли...>
<Как мой дом опустел!..>
Ирине
Дождь
<Я весть о себе не подам...>
<Как медленно тебя я забывал!..>
<Говорили - ладно, потерпи...>
<Горящими листьями пахнет в саду...>
<Светлый праздник бездомности...>
<Моя любовь к тебе - как горная вершина...>
<Растает... И в детские голоса...>
<Листья мокли под окном...>
<Как печальна привычка откладывать жизнь на потом...>
<Всё проходит в этом мире...>
<Были смерти, рожденья, разлады, разрывы...>
<- Кто-то так уже писал...>
<Всего и надо, что вглядеться, - боже мой...>
<Вы помните песню про славное море?..>
Как показать весну
Как показать лето
Как показать осень
Как показать зиму
Время раскрывающихся листьев
<А что же будет дальше, что же дальше?..>
<Когда на экране...>
Смерть
<Если бы я мог начать сначала...>
<Пред вами жизнь моя - прочтите жизнь мою...>
Человек
Песенка о часах
<День все быстрее на убыль...>
Элегия
<Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой...>
Дорогие мои мальчишки
<Это Осип Эмильич шепнул мне во сне...>
<Ста рублей не копил - не умел...>
Зачем дураку море
<Окрестности, пригород - как этот город зовется?..>
Сон об уходящем поезде
<Всё Уже круг друзей, тот узкий круг...>
<Как зарок от суесловья, как залог...>
<Горящей осени упорство!..>
Полночное окно
Песочные часы
<Утро - вечер, утро - вечер...>
Мое море
<Время, бесстрашный художник...>
<За то, что жил да был...>
Диалог у новогодней елки
<Собирались наскоро...>
Кинематограф
<Каждый выбирает для себя...>
<Я медленно учился жить...>
Попытка утешенья
Послание юным друзьям
Ну, что с того, что я там был
<Бывает ли это теперь...>
--------


Юрий Левитанский

Падают листья осеннего сада,
в землю ложится зерно...
Что преходяще, а что остается -
знать никому не дано.

Белый мазок на холсте безымянном,
вязи старинной строка...
Что остается, а что преходяще -
тайна сия велика.

Пламя погаснет и высохнет русло,
наземь падут дерева...
Эта простая и мудрая тайна
вечно пребудет жива.

Так отчего так победно и громко
где-то над талой водой -
все остается! все остается! -
голос поет молодой?

И отчего так легко и звеняще
в гуще сплетенных ветвей -
непреходяще! непреходяще! -
юный твердит соловей?

--------


Юрий Левитанский

Осенняя роща, едва запотевший янтарь,
и реки, и броды.
Пора опадающих листьев, высокий алтарь
притихшей природы.

Пора опадающих листьев, ты что мне сулишь?
Живу ожиданием встречи,
а то, что меня окружает,- всего только лишь
кануны ее и предтечи.

Чего ожидаю? Зачем так опасно спешу
все метить особою метой?
Живу ожиданьем одним, только им и дышу,
как рощею этой.

Осенняя роща, о мой календарь отрывной,
мой воздух янтарный,
где каждый березовый лист шелестит надо мной,
как лист календарный.

О мой календарь! Спаси и помилуй меня,
приблизь эти числа.
Иначе все дни и все числа без этого дня
лишаются смысла.

Живу ожиданьем,- помилуй меня, календарь,-
живу ожиданием встречи.
...Осенняя роща, природы священный алтарь,
и теплятся свечи...

--------


Юрий Левитанский

Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен
                и тема угадана,
а потом всё быстрей и быстрей, подчиняясь ключу,
как в <Прощальной симфонии>, ближе к финалу, -
                ты помнишь, у Гайдна -
музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу
и уходит, - в лесу всё просторней теперь -
                музыканты уходят -
партитура листвы обгорает строка за строкой -
гаснут свечи в оркестре одна за другой -
                музыканты уходят -
скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут
                одна за другой -
тихо гаснут берёзы в осеннем лесу, догорают рябины,
и, по мере того как с осенних осин облетает листва,
всё прозрачней становится лес,
                обнажая такие глубины,
что становится явной вся тайная суть естества -
всё просторней, всё глуше в осеннем лесу -
                музыканты уходят -
скоро скрипка последняя смолкнет
                в руке скрипача -
и последняя флейта замрёт в тишине -
                музыканты уходят -
скоро-скоро последняя в нашем оркестре
                погаснет свеча...
Я люблю эти дни, в их безоблачной,
                в их бирюзовой оправе,
когда всё так понятно в природе,
                так ясно и тихо кругом,
когда можно легко и спокойно подумать о жизни,
                о смерти,
                о славе,
и о многом другом ещё можно подумать,
                о многом другом.

--------


Юрий Левитанский

Меж двух небес
(начала и конца),
меж двух стихий
(как в кресле брадобрея -
меж двух зеркал),
стремительно старея,
живёшь на этом тесном пятачке,
в двух зеркалах бессчётно повторяясь
и постепенно в них сходя на нет,
там, за чертой,
за гранью дней и лет,
последним звуком нисходящей гаммы.

Две бронзы. Две латуни. Два стекла.
Два тонких слоя ртутной амальгамы.
Вот тайна и развязка этой драмы.
Меж двух стихий
(начала и конца),
меж двух страстей
(как в кресле брадобрея -
меж двух зеркал)...
Гораций и Катулл,
Шекспир и Дант сидели в этом кресле.
Они ушли. Они навек воскресли
и в глубине зеркал остались жить.

Ну что ж, мой друг,
приходит наше время.
Эй, брадобрей, побрить и освежить!..
И вдруг поймёшь -
ты жизнь успел прожить,
и, задохнувшись
(годы пролетели),
вдруг ощутишь,
как твоего чела
легко коснулись вещие крыла
благословенной пушкинской метели...

Ну что ж, мой друг,
двух жизней нам не жить,
и есть восхода час
и час захода.
Но выбор есть,
и дивная свобода
в том выборе - где голову сложить!

--------


Юрий Левитанский

Не изменить цветам, что здесь цветут,
и ревновать к попутным поездам.
Но что за мука оставаться _тут_,
когда ты должен находиться _там_!

Ну что тебе сиянье тех планет?
Зачем тебя опять влечёт туда?
Но что за мука отвернуться - _нет_,
когда ты должен задохнуться - _да_!

Но двух страстей опасна эта смесь,
и эта спесь тебе не по летам.
Но что за мука находиться _здесь_,
когда ты должен - _там_, и только _там_!

Но те цветы - на них не клином свет.
А поезда полночные идут.
Но разрываться между _да_ и _нет_...
Но оставаться между _там_ и _тут_...

Но поезда - уходят поезда...
И ты ещё заплатишь по счетам
за все свои несказанные _да_,
за все свои непрожитые _там_!

--------


Юрий Левитанский
Рижское взморье

Замирая, следил, как огонь подступает к дровам.
Подбирал тебя так, как мотив подбирают к словам.

Было жарко поленьям, и пламя гудело в печи.
Было жарко рукам и коленям сплетаться в ночи...

Ветка вереска, чёрная трубочка, синий дымок.
Было жаркое пламя, хотел удержать - да не мог.

Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, жёлтый скворец -
упорхнул за окошко - и песенке нашей конец.

Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.
Как трава на пожаре, остались от песни слова.

Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь.
А словам ещё больно, словам ещё хочется петь.

Но у Рижского взморья всё тише стучат поезда.
В заметённом окне полуночная стынет звезда.

Возле Рижского взморья, у кромки его берегов,
опускается занавес белых январских снегов.

Опускается занавес белый над сценой пустой.
И уходят волхвы за неверной своею звездой.

Остывает залив, засыпает в заливе вода.
И стоят холода, и стоят над землёй холода.

--------


Юрий Левитанский
Молитва о возвращенье

Семимиллионный город не станет меньше,
если один человек из него уехал.
Но вот один человек из него уехал -
и город огромный вымер и опустел.

И вот я иду по этой пустой пустыне,
куда я иду, зачем я иду - не знаю,
который уж день вокруг никого не вижу,
и только песок скрипит на моих зубах.

Прости, о семимиллионный великий город,
о семь миллионов добрых моих сограждан,
но я не могу без этого человека,
и мне никого не надо, кроме него.

Любимая, мой ребенок, моя невеста,
мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел,
молю тебя, как о милости, - возвращайся,
я больше ни дня не вынесу без тебя!
(О Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
ну что тебе стоит, Господи, сделать так!)

И вот я стою один посреди пустыни,
стотысячный раз повторяя, как заклинанье,
то имя, которое сам я тебе придумал,
единственное, известное только мне.

Дитя мое, моя мука, мое спасенье,
мой вымысел, наважденье, фата-моргана,
синичка в бездонном небе моей пустыни,
молю тебя, как о милости, - возвратись!
(О Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
о Господи, сделай так, чтоб она вернулась,
ну что тебе стоит, Господи, сделать так!)

И вот на песке стою, преклонив колена,
стотысячный раз повторяя свою молитву,
и чувствую -
мой рассудок уже мутится,
и речь моя все невнятнее и темней.

Любимая, мой ребенок, моя невеста
(но я не могу без этого человека),
мой праздник, мое мученье, мой грешный ангел
(но мне никого не надо, кроме него),
мой вымысел, наважденье, фата-моргана
(о Господи, сделай так, чтоб она вернулась),
синичка в бездонном небе моей пустыни
(ну что тебе стоит, Господи, сделать так!)...

--------


Юрий Левитанский

Разлюбили. Забыли.
Так однажды забыли,
будто двери забили
и все окна забили.
В заколоченном доме моем
не светает.
Только слышу,
как с крыши
сосулька слетает.
Кто-то мимо проходит.
Кого-то зовут.
В заколоченном доме моем
только звуки живут.
Только звуки приходят ко мне
и гостят у меня.
Звуки ваших часов.
Звуки вашего дня.
Вот я слышу,
как вы зажигаете свет
через тысячу стен от меня.
Ваше платье упало на стул.
Это вы раздеваетесь.
Вы гребенкою чешете волосы.
Это гроза.
Через тысячу стен этих
слышу,
как вы раздеваетесь,
как вы дышите,
как закрываются ваши глаза,
как становится тихо потом,
а потом, погодя...
Белый звук снегопада.
Зеленые звуки дождя.

--------


Ю.Левитанский

Как мой дом опустел! Все уехали, дом обезлюдел,
в нем так неуютно теперь,
непривычно и странно.
Нынче спать лягу рано, и буду лежать неподвижно
и слушать, как тикают стрелки
и медленно падают капли из крана.
Удивительно, как изменяются вещи,
то вдруг совершенно ненужными нам становясь,
то, напротив,
глядишь -
и дороже тебе, и нужнее,
и другое совсем обретают значенье и вес,
будто ты их увидел впервые,
и вот уже смотришь нежнее.
Стол и стул, и кровать, полотенце и кружка, часы
и все прочие вещи сегодня другого исполнены смысла
и стали иными, чем прежде.
Выразительный жест одиночества вдруг проступает
отчетливо
в этой недвижно висящей на стуле
забытой одежде.
Подойдешь и поправишь, погладишь рукою,
на краешек стула присядешь,
устав от пустого шатанья.
Словно это не дом, а вокзал или зал ожиданья,
где нет никого,
лишь одни ожиданья,
одни ожиданья.
И уносится ветром попутным куда-то все дальше
летящее мимо
транзитное облачко дыма,
и проносятся мимо мои поезда, все проносятся мимо,
проносятся мимо.

--------


Юрий Левитанский
ИРИНЕ

Зачем послал тебя Господь
и в качестве кого?
Ведь ты не кровь моя, не плоть
и, более того,
ты даже не из этих лет -
ты из другого дня.
Зачем послал тебя Господь
испытывать меня
и сделал так, чтоб я и ты -
как выдох и как вдох -
сошлись у края, у черты,
на стыке двух эпох,
на том незримом рубеже,
как бы вневременном,
когда ты здесь, а я уже
во времени ином,
и сквозь завалы зим и лет,
лежащих впереди,
уже кричу тебе вослед:
постой, не уходи! -
сквозь полусон и полубред:
не уходи, постой! -
еще вослед тебе кричу.
Но ты меня не слышишь.

--------


Ю.Левитанский
ДОЖДЬ

Смотрите, что делает дождь!
А как настороженны липы!
Вот тут вы как раз и вошли бы,
пока не окончился дождь.

Пока не случилась беда,
вошли бы в мерцании капель.
Я камень лежачий,
я камень,
заброшенный кем-то сюда.

Вам так меня тронуть легко!
И вы меня стронуть могли бы.
Смотрите, как жертвенны липы,
как дышится в ливень легко!

Я всё вам потом возмещу.
Однажды зимой, при морозе,
я всё опишу это в прозе
и всю её вам посвящу.

И я назову её так:
<Записки лежачего камня>.
А может быть -
<Исповедь камня>.
А может быть, даже не так.

И я назову её <Дождь>.
И станет названье прологом.
И станет великим пророком
мне вас напророчивший дождь.

Всё это я вам подарю,
чтоб так же и вас поднимало.
И я понимаю, как мало
я, в сущности, вам подарю.

--------


Юрий Левитанский

Я весть о себе не подам,
и ты мне навстречу не выйдешь.
Но дело идёт к холодам,
и ты это скоро увидишь.

Былое забвенью предам,
как павших земле предавали.
Но дело идёт к холодам,
и это поправишь едва ли.

Уйти к Патриаршим прудам,
по жёлтым аллеям шататься.
Но дело идёт к холодам,
и с этим нельзя не считаться.

Я верю грядущим годам,
где всё незнакомо и ново.
Но дело идёт к холодам,
и нет варианта иного.

А впрочем, ты так молода,
что даже в пальтишке без меха
все эти мои холода -
никак для тебя не помеха.

Ты так молода, молода,
а рядом такие соблазны,
что эти мои холода
нисколько тебе не опасны.

Простимся до Судного дня.
Все птицы мои улетели.
Но ты ещё вспомнишь меня
однажды во время метели.

В морозной январской тиши
припомнив ушедшие годы,
ты варежкой мне помаши
из вашей холодной погоды.

--------


Юрий Левитанский

Как медленно тебя я забывал!
Не мог тебя забыть -
а забывал.
Твой облик от меня отодвигался,
он как бы расплывался,
уплывал,
дробился,
обволакивался тайною
и таял у неближних берегов -
и это все подобно было таянью,
замедленному таянью снегов.
Все таяло.
Я начал забывать
твое лицо.
Сперва никак не мог
глаза твои забыть -
а вот забыл.
Одно лишь имя все шепчу губами.
Нам в тех лугах уж больше не бывать.
Наш березняк насупился и смолк,
и ветер на прощанье протрубил
над нашими печальными дубами.
И чем-то горьким пахнет от стогов,
где звук моих шагов уже стихает.
И капля по щеке моей стекает...
О, медленное таянье снегов!

--------


Ю.Левитанский

Говорили - ладно, потерпи,
время - оно быстро пролетит.

Пролетело.

Говорили - ничего, пройдет,
станет понемногу заживать.

Заживало.

Станет понемногу заживать,
буйною травою зарастать.

Зарастало.

Время лучше всяких лекарей,
время твою душу исцелит.

Исцелило.

Ну и ладно, вот и хорошо,
смотришь - и забылось наконец.

Не забылось.

В памяти осталось - просто в щель,
как зверек, забилось.

--------


Юрий Левитанский

Горящими листьями пахнет в саду.
Прощайте,
я больше сюда не приду.
Дымится бумага,
чернеют листы.
Сжигаю мосты.

Чернеют листы,
тяжелеет рука.
Бикфордовым шнуром
дымится строка.
Последние листья,
деревья пусты.
Сжигаю мосты.

Прощайте,
прощальный свершаю обряд.
Осенние листья,
как порох,
горят.
И капли на стёклах,
как слёзы,
чисты.
Сжигаю мосты.

Я больше уже не приду в этот сад.
Иду,
чтоб уже не вернуться назад.
До ранней,
зелёной,
последней звезды
сжигаю мосты.

--------


Юрий Левитанский

Светлый праздник бездомности,
тихий свет без огня.
Ощущенье бездонности
августовского дня.

Ощущенье бессменности
пребыванья в тиши
и почти что бессмертности
своей грешной души.

Вот и кончено полностью,
вот и кончено с ней,
с этой маленькой повестью
наших судеб и дней,

наших дней, перемеченных
торопливой судьбой,
наших двух переменчивых,
наших судеб с тобой.

Полдень пахнет кружением
дальних рощ и лесов,
пахнет вечным движением
привокзальных часов.

Ощущенье беспечности,
как скольженье на льду.
Запах ветра и вечности
от скамеек в саду.

От рассвета до полночи -
тишина и покой.
Никакой будто горечи
и беды никакой.

Только полночь опустится,
как догадка о том,
что уже не отпустится
ни сейчас, ни потом,

что со счета не сбросится
ни потом, ни сейчас
и что с нас еще спросится,
еще спросится с нас...

--------


Юрий Левитанский

Моя любовь к тебе - как горная вершина
или волна солоноватая морская.
Всё, чем я жил и чем живу, она вершила,
ни на минуту от себя не отпуская.

Я видел, как она растет и как шагает,
то сокрушительна, а то нетороплива.
Она то стужей леденит, то обжигает -
пора прилива у нее, пора отлива.

Она не бросит ни за что, но и не просит
бежать за ней, когда за дверью непогода.
Она раскинется тайгой, где нету просек,
а то прикинется рекой, где нету брода.

А ты всё так же дорожишь лишь небом синим...
Зачем ты веришь в эту ложь, не понимаю,
и так растерянно дрожишь под небом зимним,
и так испуганно живешь от мая к маю.

--------


Ю.Левитанский

Растает... И в детские голоса
Свой щебет вплетут воробьи.
У мальчика будут твои глаза,
А губы будут мои.

Он вырастет. Будет футбол гонять,
Порывист и угловат.
Он будет твоей улыбкой сменять
Мой нахмуренный взгляд.

Он с нами пройдёт по родным краям,
В пути собирая мечты.
Он будет дороги любить, как я,
И книги любить, как ты.

Когда-нибудь после суровой зимы
Он сам зашагает вперёд.
Он многое сделает так, как мы,
А многое - наоборот.

В нём будет закалка твоя и моя,
Мои и твои мечты.
Но всё же он будет лучше, чем я,
И даже лучше, чем ты.

--------


Ю.Левитанский

Листья мокли под окном,
намокали...
- Дело к осени идет! -
намекали.

Протрубили журавли,
пролетели,
прокричали про снега,
про метели.

Эти голые поля,
эти дали
тоже мненье журавлей
подтверждали.

Только зрелые плоды,
тяжелея,
наливались, ни о чем
не жалея.

Да и мы с тобою, друг,
не тужили,
в камельке своем огонь
не тушили.

Хоть и видели, что день
убывает,
говорили: - Ничего!
Все бывает!

--------


Ю.Левитанский

Как печальна привычка откладывать жизнь на потом!..
Мы живём, обходя стороной недомолвки, проблемы,
Друг от друга скрываясь за матовым пыльным стеклом.
Что же с нами случилось? И те, настоящие, где мы?
К веткам голых деревьев на нитке привязан листок,
Бутафорское чудо. Вручную создали мы лето.
Точно знаем - срок годности краски давненько истёк,
Но рисуем для публики миф: "Как мы счастьем согреты".
Понимая, что выбрали в путь не того иль не ту,
Всем расскажем, как любим, гордимся, замену не ищем.
А во время бессонниц с надрывом кричим в пустоту,
Обвиняя судьбу, превратившую жизнь в пепелище.
Улыбаясь знакомым при встрече, твердим: "Всё о'кей!" -
Ни за что не признавшись, как скользко на сердце и сыро.
Расстаёмся с друзьями, внушая себе: "Не жалей!" -
Заполняя их место, заводим знакомства пунктиром.
Обижаем любимых и преданных: "А, подождут..." -
Но не все дожидаются... Жизни законы упрямы.
Мы бинтуем то место, где надо накладывать жгут,
Чтоб полжизни вопрос задавать: "Почему ноют шрамы?"
Из отживших халатов, разорванных на лоскуты,
Выбираем кусочки и лепим на чувства заплаты.
Украшаем трухлявые, битые молью мосты
Кучкой досок прогнивших. А рухнет - не мы виноваты.
Удивляемся: "Что-то упущено, где-то не так", -
Игнорируя помощь. От гордости или испуга?
Мы мечтаем о ком-то, навстречу не делая шаг,
Молча грабли свои собираем в забегах по кругу.
Не прощаясь, уходим, себя обманув раньше всех,
Чтобы выть одиноко в подушку больными ночами...
Как слезятся глаза! Нелегко имитировать смех...
Где же мы настоящие? Что ж случилось-то с нами?..

--------


Ю.Левитанский

Всё проходит в этом мире - снег сменяется дождём,
всё проходит, всё проходит - мы пришли, и мы уйдём.
Всё приходит и уходит в никуда из ничего.
Всё проходит - но бесследно не проходит ничего.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,-
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют - только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу,
по возможности достойно доиграть своё хочу -
ведь не мелкою монетой, жизнью собственной плачу
и за то, что горько плачу, и за то, что хохочу.

--------


Ю.Левитанский

Были смерти, рожденья, разлады, разрывы -
                разрывы сердец и распады семей, -
                возвращенья, уходы.
Было всё, как бывало вчера, и сегодня,
                и в давние годы.
Всё, как было когда-то, в минувшем столетье,
                в старинном романе,
                в Коране и в Ветхом завете.
Отчего ж это чувство такое, что всё по-другому,
                что всё изменилось на свете?
Хоронили отцов, матерей хоронили,
                бесшумно сменялись
                над черной травой погребальной
                за тризною тризна.
Всё, как было когда-то, как будет на свете
                и ныне и присно.
Просто всё это прежде когда-то случалось не с нами,
                а с ними,
а теперь это с нами, теперь это с нами самими.
А теперь мы и сами уже перед Господом Богом стоим,
                неприкрыты и голы,
и звучат непривычно - теперь уже в первом лице -
                роковые глаголы.
Это я, а не он, это ты, это мы, это в доме у нас,
                это здесь, а не где-то.
В остальном же, по сути, совсем не существенна
                разница эта.
В остальном же незыблем порядок вещей,
                неизменен,
                на веки веков одинаков.
Снова в землю зерно возвратится,
                и дети к отцу возвратятся,
                и снова Иосифа примет Иаков.
И пойдут они рядом, пойдут они, за руки взявшись,
                как равные, сын и отец,
                потому что сравнялись отныне
                своими годами земными.
Только всё это будет не с ними, а с нами,
                теперь уже с нами самими.
В остальном же незыблем порядок вещей,
                неизменен,
                и всё остается на месте.
Но зато испытанье какое достоинству нашему,
                нашему мужеству,
                нашим понятьям о долге, о чести!
Как рекрутский набор, перед Господом Богом стоим,
                неприкрыты и голы,
и звучат всё привычней -
                звучавшие некогда в третьем лице -
                роковые глаголы.
И звучит в окончанье глагольном,
                легко проступая сквозь корень глагольный,
голос леса и поля, травы и листвы
                перезвон колокольный.

--------


Ю.Левитанский

- Кто-то так уже писал.
Для чего ж ты пишешь, если
кто-то где-то, там ли, здесь ли,
точно так уже писал!

Кто-то так уже любил.
Так зачем тебе всё это,
если кто-то уже где-то
так же в точности любил!

- Не желаю, не хочу
повторять и повторяться.
Как иголка,
          затеряться
в этом мире не хочу.

Есть желанье у меня,
и других я не имею -
так любить, как я умею,
так писать, как я могу.

- Ах ты глупая душа,
все любили,
          все писали,
пили, ели, осязали
точно так же, как и ты.

Ну, пускай и не совсем,
не буквально и не точно,
не дословно, не построчно,
не совсем - а всё же так.

Ты гордыней обуян,
но смотри, твоя гордыня -
ненадежная твердыня,
пропадешь в ней ни за грош.

Ты дождешься многих бед,
ты погибнешь в этих спорах -
ты не выдумаешь порох,
а создашь велосипед!..

- Ну конечно, - говорю, -
это знают даже дети -
было всё уже на свете,
всё бывало, - говорю.

Но позвольте мне любить,
а писать еще тем паче,
так -
    а всё-таки иначе,
так -
    а всё же не совсем.

Пусть останутся при мне
эта мука и томленье,
это странное стремленье
быть всегда самим собой!..

И опять звучит в ушах
нескончаемое это -
было, было уже где-то,
кто-то так уже писал!

--------


Юрий Левитанский

Всего и надо, что вглядеться, - боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться, -
И не уйдёшь, и никуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.

Всего и надо, что вчитаться, - боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою -
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.

Мне жаль не узнанной до времени строки.
И всё ж строка - она со временем прочтётся,
И перечтётся много раз, и ей зачтётся,
И всё, что было в ней, останется при ней.

Но вот глаза - они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся печаль.

Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.

А впрочем, я вам не судья. Я жил, как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело всё, и в этом вся печаль.

Мне тем и горек мой сегодняшний удел -
Покуда мнил себя судьёй, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!

--------


Юрий Левитанский

Вы помните песню про славное море?
О парус,
летящий под гул баргузина!
...Осенние звезды стояли над логом,
осенним туманом клубилась низина.

Потом начинало светать понемногу.
Пронзительно пахли цветы полевые...
Я с песнею тою
пускался в дорогу,
Байкал для себя открывая впервые.

Вернее, он сам открывал себя.
Медленно
машина взбиралась на грань перевала.
За петлями тракта,
за листьями медными
тянуло прохладой и синь проступала.

И вдруг он открылся.
Открылась граница
меж небом и морем.
Зарей освещенный,
казалось, он вышел, желая сравниться
с той самою песней, ему посвященной.

И враз пробежали мурашки по коже,
сжимало дыханье все туже и туже.
Он знал себе цену.
Он спрашивал:
- Что же,
похоже на песню?
А может, похуже?

Наполнен до края дыханьем соленым
горячей смолы, чешуи омулиной,
он был голубым,
синеватым,
зеленым,
горел ежевикой и дикой малиной.

Вскипала на гальке волна ветровая,
крикливые чайки к воде припадали,
и как ни старался я, рот открывая,
но в море,
но в море слова пропадали.

И думалось мне
под прямым его взглядом,
что, как ни была бы ты, песня, красива,
ты меркнешь,
когда открывается рядом
живая,
земная,
всесильная сила...

--------


Юрий Левитанский
КАК ПОКАЗАТЬ ВЕСНУ

Я так хочу изобразить весну.
Окно открою
и воды плесну
на мутное стекло, на подоконник.
А впрочем, нет,
подробности - потом.
Я покажу сначала некий дом
и множество закрытых еще окон.
Потом из них я выберу одно
и покажу одно это окно,
но крупно,
так что вата между рам,
показанная тоже крупным планом,
подобна будет снегу
и горам,
что смутно проступают за туманом.
Но тут я на стекло плесну воды,
и женщина взойдет на подоконник,
и станет мокрой тряпкой мыть стекло,
и станет проступать за ним сама
и вся в нем,
как на снимке,
проявляться.
И станут в мокрой раме появляться
ее косынка
и ее лицо,
крутая грудь,
округлое бедро,
колени,
икры,
наконец, ведро
у голых ее ног засеребрится.
Но тут уж время рамам отвориться,
и стекла на мгновенье отразят
деревья, облака и дом напротив,
где тоже моет женщина окно.
И тут мы вдруг увидим не одно,
а сотни раскрывающихся окон
и женских лиц,
и оголенных рук,
вершащих на стекле прощальный круг.
И мы увидим город чистых стекол.
Светлейший,
он высоких ждет гостей.
Он ждет прибытья гостьи высочайшей.
Он напряженно жаждет новостей,
благих вестей
и пиршественной влаги.
И мы увидим -
ветви еще наги,
но веточки,
в кувшин водружены,
стоят в окне,
как маленькие флаги
той дружеской высокой стороны.
И всё это -
как замерший перрон,
где караул построился для встречи,
и трубы уже вскинуты на плечи,
и вот сейчас,
вот-вот уже,
вот-вот...

--------


Юрий Левитанский
КАК ПОКАЗАТЬ ЛЕТО

Фонтан в пустынном сквере будет сух,
и будет виться тополиный пух,
а пыльный тополь будет неподвижен.
И будет на углу продажа вишен,
торговля квасом
и размен монет.
К полудню
на киоске <Пиво - воды>
появится табличка <Пива нет>,
и продавщица,
мучась от зевоты,
закроет дверь киоска на засов.
Тут стрелка электрических часов
покажет час,
и сразу полвторого,
и резко остановится на двух.
И всё вокруг замрет,
оцепенеет,
и будет четок тополиный пух,
как снег на полотне монументальном.
И, как на фотоснимке моментальном,
недвижно будет женщина стоять
и, тоненький мизинец оттопырив,
держать у самых губ стакан воды
с застывшими
недвижно
пузырьками.
И так же
за табачными ларьками
недвижна будет очередь к пивной.
Но тут ударит ливень проливной,
и улица мгновенно опустеет,
и женщина упрячется в подъезд,
где очень скоро ждать ей надоест,
и, босоножки от воды спасая,
она помчит по улице
босая,
и это будет главный эпизод,
где женщина бежит,
и босоножки
у ней в руках,
и лужи в пузырьках,
и вся она от ливня золотится.
Но так же резко ливень прекратится,
и побежит по улице толпа,
и тОполя засветится вершина,
и в сквере заработает фонтан,
проедет поливальная машина,
в окно киоска будет солнце бить,
и пес из лужи будет воду пить.

--------


Юрий Левитанский
КАК ПОКАЗАТЬ ОСЕНЬ

Еще не осень - так, едва-едва.
Ни опыта еще, ни мастерства.
Она еще разучивает гаммы.
Не вставлены еще вторые рамы,
и тополя бульвара за окном
еще монументальны, как скульптура.
Еще упруга их мускулатура,
но день-другой -
и всё пойдет на спад,
проявится осенняя натура,
и, предваряя близкий листопад,
листва зашелестит, как партитура,
и дождь забарабанит невпопад
по клавишам,
и вся клавиатура
пойдет плясать под музыку дождя.
Но стихнет,
и немного погодя,
наклонностей опасных не скрывая,
бегом-бегом
по линии трамвая
помчится лист опавший,
отрывая
тройное сальто,
словно акробат.
И надпись <Осторожно, листопад!>,
неясную тревогу вызывая,
раскачиваться будет,
как набат,
внезапно загудевший на пожаре.
И тут мы впрямь увидим на бульваре
столбы огня.
Там будут листья жечь.
А листья будут падать,
будут падать,
и ровный звук,
таящийся в листве,
напомнит о прямом своем родстве
с известною шопеновской сонатой.
И тем не мене
листья будут жечь.
Но дождик уже реже будет течь,
и листья будут медленней кружиться,
пока бульвар и вовсе обнажится,
и мы за ним увидим в глубине
фонарь
у театрального подъезда
на противоположной стороне,
и белый лист афиши на стене,
и профиль музыканта на афише.
И мы особо выделим слова,
где речь идет о нынешнем концерте
фортепианной музыки,
и в центре
стоит - <ШОПЕН, СОНАТА No. 2>.
И словно бы сквозь сон,
едва-едва
коснутся нас начальные аккорды
шопеновского траурного марша
и станут отдаляться,
повторяясь
вдали,
как позывные декабря.
И матовая лампа фонаря
затеплится свечением несмелым
и высветит афишу на стене.
Но тут уже повалит белым-белым,
повалит густо-густо
белым-белым,
но это уже - в полной тишине.

--------


Юрий Левитанский
КАК ПОКАЗАТЬ ЗИМУ

...Но вот зима,
и чтобы ясно было,
что происходит действие зимой,
я покажу,
как женщина купила
на рынке елку
и несет домой,
и вздрагивает елочкино тело
у женщины над худеньким плечом.
Но женщина тут, впрочем,
ни при чем.
Здесь речь о елке.
В ней-то всё и дело.
Итак,
я покажу сперва балкон,
где мы увидим елочку стоящей
как бы в преддверье
жизни предстоящей,
всю в ожиданье близких перемен.
Затем я покажу ее в один
из вечеров
рождественской недели,
всю в блеске мишуры и канители,
как бы в полете всю,
и при свечах.
И, наконец,
я покажу вам двор,
где мы увидим елочку лежащей
среди метели,
медленно кружащей
в глухом прямоугольнике двора.
Безлюдный двор
и елка на снегу
точней, чем календарь, нам обозначат,
что минул год,
что следующий начат.
Что за нелепой разной кутерьмой,
ах, боже мой,
как время пролетело.
Что день хоть и длинней,
да холодней.
Что женщина...
Но речь тут не о ней.
Здесь речь о елке.
В ней-то всё и дело.

--------


Юрий Левитанский
Время раскрывающихся листьев
[Из книги <Кинематограф>]

Клавиши рояля, чей-то палец,
пробежавший по клавиатуре,
и сейчас же тысячи сосулек
с грохотом летят на тротуар.
Человек идет в весеннем сквере,
в сквере,
где сейчас творится чудо -
чудо непрерывности творенья,
сотворенья ветки и куста,
чудо воссозданья,
повторенья,
завершенья круга,
воскрешенья
линий изначального рисунка,
формы прошлогоднего листа.
Человек сидит в весеннем сквере,
в сквере,
переполненном грачами,
их высокомерными речами,
вздорностью грачиных пересуд.
Черные пасхальные старухи
с древними рублевскими очами
белые платочки с куличами
мимо сквера бережно несут.
Человек сидит в весеннем сквере,
улыбаясь грусти безотчетной,
смотрит,
как в песке играют дети,
хлебцы выпекают на доске,
как они песок упрямо роют,
на песке
песочный домик строят,
крепость воздвигают на песке.
А весенний гром,
еще несмелый,
первый,
еще робкий,
неумелый,
тихо погромыхивает где-то,
громыхает,
душу веселит.
А весенний дождик все смывает,
облегчает,
очищает душу,
обещает радужное что-то,
что-то неизвестное сулит,
что-то позабывшееся будит -
что-то будет,
что-то еще будет,
что-то еще здесь произойдет!..
И тогда в дожде,
как наважденье,
возникает давнее виденье -
женщины забытые глаза,
два бездонных,
два бессонных круга,
и сквозь них,
сквозь дождь,
неторопливо -
человек по улице идет,
и навстречу женщина идет,
и они
увидели друг друга.

--------


Ю.Левитанский

А что же будет дальше, что же дальше?
Уже за той чертой, за тем порогом?
А дальше будет фабула иная
и новым завершится эпилогом.

И, не чураясь фабулы вчерашней,
пока другая наново творится,
неповторимость этого мгновенья
в каком-то новом лике отразится.

И станет совершенно очевидным,
пока торится новая дорога,
что в эпилоге были зерна
и нового начала и пролога.

И снова будет дождь бродить по саду,
и будет пахнуть сад светло и влажно.
А будет это с нами иль не с нами -
по существу, не так уж это важно.

И кто-то вскрикнет: - Нет, не уезжайте!
Я пропаду, пущусь за Вами следом!..
А будет это с нами иль с другими -
в конечном счете, суть уже не в этом.

И кто-то от обиды задохнется,
и кто-то от восторга онемеет...
А будет это с нами или с кем-то -
в конце концов, значенья не имеет...

--------


Ю.Левитанский

Когда на экране,
в финальных кадрах,
вы видите человека,
уходящего по дороге вдаль,
к черте горизонта,-
в этом хотя и есть
щемящая некая нотка,
и все-таки это, по сути, еще не финал -
не замкнулся круг -
ибо шаг человека упруг,
а сам человек еще молод,
и недаром
где-то за кадром
поет труба,
и солнце
смотрит приветливо
с небосклона -
так что есть основанья надеяться,
что судьба
к человеку тому
пребудет еще благосклонна.

Но когда на экране,
в финальных кадрах,
вы видите человека,
уходящего по дороге вдаль,
к черте горизонта,
и человек этот стар,
и согбенна его спина,
и словно бы ноги его налиты свинцом,
так он шагает
устало и грузно,-
вот это уже
по-настоящему грустно,
и это уже
действительно
пахнет концом.

И все-таки
это тоже
еще не конец,
ибо в следующей же из серий
этого
некончающегося сериала
снова
в финальных кадрах
вы видите человека,
уходящего по дороге вдаль,
к черте горизонта
(повторяется круг),
и шаг человека упруг,
и сам человек еще молод,
и недаром
где-то за кадром
поет труба,
и солнце
смотрит приветливо
с небосклона -
так что есть основанья надеяться,
что судьба
к человеку тому
пребудет еще благосклонна.

Так и устроен
этот нехитрый сюжет,
где за каждым финалом
следует продолженье -
и в этом, увы,
единственное утешенье.
А других вариантов
тут, к сожаленью,
нет.

--------


Юрий Левитанский
СМЕРТЬ

Я давно знаю,
что, когда умирают люди
и земля принимает
грешные их тела,
ничего не меняется в мире -
другие люди
продолжают вершить
свои будничные дела.
Они так же завтракают.
Ссорятся. Обнимаются.
Идут за покупками.
Целуются на мостах.
В бане моются.
На собраньях маются...
Мир не рушится.
Все на своих местах.
И все-таки
каждый раз я чувствую -
рушится.
В короткий миг
особой той тишины
небо рушится.
Земля рушится.
И только не видно этого
со стороны.

--------


Ю.Левитанский

Если бы я мог начать сначала
бренное свое существованье,
я бы прожил жизнь свою не так -
прожил бы я жизнь мою иначе.
Я не стал бы делать то и то.
Я сумел бы сделать то и это.
Не туда пошел бы, а туда.
С теми бы поехал, а не с теми.
Зная точно _что_ и _почему_,
я бы всё иною меркой мерил.
Ни за что не верил бы тому,
а тому и этому бы верил.
Я бы то и это совершил.
Я бы от того-то отказался.
Те и те вопросы разрешил,
тех и тех вопросов не касался.
Словом,
      получив свое вдвойне,
радуясь такой своей удаче,
эту,
   вновь дарованную мне,
прожил бы я жизнь мою иначе.
И в преддверье стужи ледяной,
у конца второй моей дороги,
тихий,
     убеленный сединой,
я подвел бы грустные итоги.
И в конце
        повторного пути,
у того последнего причала,
я сказал бы - Господи, прости,
дай начать мне, Господи, сначала!
Ибо жизнь,
         она мне и сама
столько раз давала убедиться -
поздний опыт зрелого ума
возрасту другому не годится.
Да и сколько жизней ни живи -
как бы эту лодку ни ломало -
сколько в этом море ни плыви -
всё равно покажется, что мало.
Грозный царь на бронзовом коне.
Саркофаги Греции и Рима.
Жизнь моя,
         люблю тебя вдвойне
и за то, что ты неповторима.
Благодарен ветру и звезде.
Звукам водопада и свирели.
...Струйка дыма.
               Капля на листе.
Грозовое облако сирени.
Ветер и звезду благодарю.
Песенку прошу, чтоб не молчала.
- Господи всевышний! - говорю.-
Если бы мне всё это сначала!

--------


Ю.Левитанский

Пред вами жизнь моя - прочтите жизнь мою.
Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,
как достоверный исторический роман,
где есть местами романтический туман,
но неизменно пробивает себе путь
реалистическая соль его и суть.
Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.
Я вам ее на суд смиренно отдаю.
Я все вложил в нее, что знал и что имел.
Я так писал ее, как мог и как умел.
И стоит вам хотя б затем ее прочесть,
чтоб все грехи мои и промахи учесть,
чтоб всех оплошностей моих не повторять,
на повторенье уже время не терять, -
мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших дней
моей была бы и правдивей, и верней!

--------


Ю.Левитанский
ЧЕЛОВЕК

Человеку живется горько.
У него и сервант, и горка,
Есть диван, и жена под боком.
А ему все выходит боком.
Он в квартире своей томится -
Перед ним океан дымится,
Острова в океане дики,
Он хотел бы плыть на Кон-Тики.

Нет ни горки и ни серванта,
Обстановочка серовата.
Не в квартире, не на диване -
человек плывет в океане.
Он клянет его в бога, в душу,
Он во сне уже видит сушу,
Но кишит океан акулами,
И дымком берега окутаны.

Человека трясло, ломало -
все ему, человеку, мало.
Подавай ему плод запретный.
Очень любит он плод запретный.
Он и в тесном трамвае едет,
и совсем никуда не едет -
все равно он куда-то едет,
все равно этим плодом бредит.
Он к нему простирает руки,
на губах ощущает сладость.

Он не может без этой муки.
Это старая его слабость.

--------


Ю.Левитанский
ПЕСЕНКА О ЧАСАХ

Когда зима, у нас такие ночи длинные!
Но ты прислушайся, прислушайся, чудак, -
Часы судьбы, твоей судьбы часы старинные:
Тик-так, тик-так,
Тик-так, тик-так,
Тик-так, тик-так.

Еще "тиктакает" механика усталая.
Ах, не до штурмов нам уже, не до атак,
А все скрипит, а все скрипит пружинка старая:
Тик-так, тик-так,
Тик-так, тик-так,
Тик-так, тик-так.

Пускай дороги наши длинные - не длинные,
А все равно когда-нибудь случится так -
Часы судьбы, твоей судьбы часы старинные:
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .

У нас не спрашивают - хочется, не хочется?
Так хохочи, пока хохочется, чудак,
Пока не кончится твое, пока не кончится
"Тик-так, тик-так,
Тик-так, тик-так,
Тик-так, тик-так".

--------


Юрий Левитанский

День все быстрее на убыль
катится вниз по прямой...
Ветка сирени и Врубель.
Свет фиолетовый мой.

Та же как будто палитра -
сад, и ограда, и дом.
Тихие, словно молитва,
вербы над тихим прудом.

Только листы обгорели
в медленном этом огне.
Синий дымок акварели.
Ветка сирени в окне.

Господи, ветка сирени,
все-таки ты не спеши
речь заводить о старенье
этой заблудшей глуши,

этого бедного края,
этих старинных лесов,
где, вдалеке замирая,
сдавленный катится зов,

звук пасторальной свирели
в этой округе немой...
Врубель и ветка сирени.
Свет фиолетовый мой.

Это как бы постаренье,
в сущности, может, всего
только и есть повторенье
темы заглавной его.

И за разводами снега
вдруг обнаружится след
синих предгорий Казбека,
тень золотых эполет,

и за стеной глухомани,
словно рисунок в альбом,
парус проступит в тумане,
в том же, еще голубом.

И стародавняя тема
примет иной оборот:
Лермонтов. Облако. Демон.
Крыльев упругий полет.

И, словно судно к причалу
в день возвращенья домой,
вновь устремится к началу
свет фиолетовый мой.

--------


Юрий Левитанский
ЭЛЕГИЯ

Тихо. Сумерки. Бабье лето.
Четкий,
частый,
щемящий звук -
будто дерево рубят где-то.
Я засыпаю под этот звук.
Сон происходит
в минувшем веке.
Звук этот слышится
век назад.
Ходят веселые дровосеки,
рубят,
рубят
вишневый сад.
У них особенные на то виды.
Им смешны витающие в облаках.
Они аккуратны.
Они деловиты.
У них подковки на сапогах.
Они идут, приминая травы.
Они топорами облечены.

Я знаю -
они, дровосеки, правы,
эти деревья обречены.
Но птица вскрикнула,
ветка хрустнула,
и в медленном угасании дня
что-то вдруг старомодно грустное,
как дождь, пронизывает меня.
Ну, полно, мне-то
что быть в обиде!
Я - посторонний,
я ни при чем.
Рубите вишневый сад,
рубите!
Он исторически обречен.
Вздор - сантименты!
Они тут лишни.
А ну, еще разик!
Еще разок!
...Но только снятся мне
вишни, вишни,
красный-красный
вишневый сок.

--------


Ю.Левитанский

Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой,
вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой,
как мне ни странно и как ни печально, увы -
старый мой доктор, я старше сегодня, чем вы.

Годы проходят, и, как говорится,- сик транзит
глория мунди,- и все-таки это нас дразнит.
Годы куда-то уносятся, чайки летят.
Ружья на стенах висят, да стрелять не хотят.

Грустная желтая лампа в окне мезонина.
Чай на веранде, вечерних теней мешанина.
Белые бабочки вьются над желтым огнем.
Дом заколочен, и все позабыли о нем.

Дом заколочен, и нас в этом доме забыли.
Мы еще будем когда-то, но мы уже были.
Письма на полке пылятся - забыли прочесть.
Мы уже были когда-то, но мы еще есть.

Пахнет грозою, в погоде видна перемена.
Это ружье еще выстрелит - о, непременно!
Съедутся гости, покинутый дом оживет.
Маятник медный качнется, струна запоет...

Дышит в саду запустелом ночная прохлада.
Мы старомодны, как запах вишневого сада.
Нет ни гостей, ни хозяев, покинутый дом.
Мы уже были, но мы еще будем потом.

Старые ружья на выцветших старых обоях.
Двое идут по аллее - мне жаль их обоих.
Тихий, спросонья, гудок парохода в порту.
Зелень крыжовника, вкус кисловатый во рту.

--------


Ю.Левитанский
ДОРОГИЕ МОИ МАЛЬЧИШКИ

Мундиры, ментики, нашивки, эполеты.
А век так короток - Господь не приведи.
Мальчишки, умницы, российские поэты,
провидцы в двадцать и пророки к тридцати.

Мы всё их старше год от года, час от часа,
живем, на том себя с неловкостью ловя,
что нам те гении российского Парнаса
уже по возрасту годятся в сыновья.

Как первый гром над поредевшими лесами,
как элегическая майская гроза,
звенят над нашими с тобою голосами
почти мальчишеские эти голоса.

Ах, танец бальный, отголосок погребальный,
посмертной маски полудетские черты.
Гусар, поручик, дерзкий юноша опальный,
с мятежным демоном сходившийся на "ты".

Каким же ветром обдиралась эта кожа,
какое пламя видел он, какую тьму,
чтоб, словно жизнь безмерно долгую итожа,
в конце сказать -
"и зло наскучило ему"!

Не долгожители, не баловни фортуны -
провидцы смолоду, пророки искони...
Мы всё их старше, а они всё так же юны,
и нету судей у нас выше, чем они.

--------


Ю.Левитанский

Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,
а услышалось - глас наяву.
- Я трамвайная вишенка, - он мне сказал,
прозревая воочью иные миры, -
я трамвайная вишенка страшной поры
и не знаю, зачем я живу.
Это Осип Эмильич шепнул мне во сне,
но слова эти так и остались во мне,
будто я, будто я, а не он,
будто сам я сказал о себе и о нем -
мы трамвайные вишенки страшных времен
и не знаем, зачем мы живем.
Гумилевский трамвай шел над темной рекой,
заблудившийся в красном дыму,
и Цветаева белой прозрачной рукой
вслед прощально махнула ему.
И Ахматова вдоль царскосельских колонн
проплыла, повторяя, как древний канон,
на высоком наречье своем:
- Мы трамвайные вишенки страшных времен.
Мы не знаем, зачем мы живем.
О российская муза, наш гордый Парнас,
тень решеток тюремных издревле на вас
и на каждой нелживой строке.
А трамвайные вишенки русских стихов,
как бубенчики в поле под свист ямщиков,
посреди бесконечных российских снегов
все звенят и звенят вдалеке.

--------


Ю.Левитанский

Ста рублей не копил - не умел.
Ста друзей все равно не имел.
Ишь чего захотел - сто друзей!
Сто друзей - это ж целый музей!
Сто, как Библия, мудрых томов.
Сто умов.
Сто высотных домов.
Сто морей.
Сто дремучих лесов.
Ста вселенных заманчивых зов:
скажешь слово одно -
и оно
повторится на сто голосов.
Ах, друзья,
вы мудры, как Сократ.
Вы мудрее Сократа стократ.
Только я ведь и сам не хочу,
чтобы сто меня рук - по плечу.
Ста сочувствий искать не хочу.
Ста надежд хоронить не хочу.
...У витрин, у ночных витражей,
ходят с ружьями сто сторожей.
И стоит выше горных кряжей
одиночество в сто этажей.

--------


Ю.Левитанский
ЗАЧЕМ ДУРАКУ МОРЕ

Подарили дураку море.
Он потрогал его. Пощупал.

Обмакнул и лизнул палец.
Был соленым и горьким палец.

Тогда в море дурак плюнул.
Близко плюнул. Подальше плюнул.

Плевать в море всем интересно.
Дураку это даже лестно.

Но устал он. И скучно стало.
Сел дурак на песок устало.

Повернулся спиной к прибою.
Стал в лото играть. Сам с собою.

То выигрывает, то проигрывает.
На губной гармошке поигрывает.

Проиграет дурак море!..
А зачем дураку море?

--------


Ю. Левитанский
[Б. Слуцкому]

Окрестности, пригород - как этот город зовется?
И дальше уедем, и пыль за спиною завьется.
И что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, -
окрестности, пригород, город - как звать этот город?
Чего мы тут ищем? У нас опускаются руки.
Нельзя возвращаться, нельзя возвращаться на круги.
Зачем нам тот город, встающий за клубами пыли, -
тот город, те годы, в которых мы молоды были?
Над этой дорогой трубили походные трубы.
К небритым щекам прикасались горячие губы.
Те губы остыли, те трубы давно оттрубили.
Зачем нам те годы, в которых мы молоды были?
Но снова душа захолонет и сердце забьется -
вон купол и звонница - как эта площадь зовется?
Вон церковь, и площадь, и улочка - это не та ли?
Не эти ли клены над нами тогда облетали?
Но сад затерялся среди колоколен и башен.
Но дом перестроен, но старый фасад перекрашен.
Но тех уже нет, а иных мы и сами забыли,
лишь память клубится над ними, как облачко пыли.
Зачем же мы рвемся сюда, как паломники в Мекку?
Зачем мы пытаемся дважды войти в эту реку?
Мы с прошлым простились, и незачем дважды прощаться.
Нельзя возвращаться на круги, нельзя возвращаться.
Но что-то нас гонит все дальше, как страх или голод, -
окрестности, пригород, город - как звать этот город?..

--------


Ю. Левитанский
Сон об уходящем поезде
Муз.: С. Никитин

Один и тот же сон мне повторяться стал:
Мне снится, будто я от поезда отстал.
Один, в пути, зимой, на станцию ушел,
А скорый поезд мой пошел, пошел, пошел,
И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу.

И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас -
Вращение Земли, вращение полей,
Вращение вдали берез и тополей,
Столбов и проводов, разъездов и мостов,
Попутных поездов и встречных поездов.

Но в том еще беда, и, видно, неспроста,
Что не годятся мне другие поезда.
Мне нужен только тот, что мною был обжит.
Там мой настольный свет от скорости дрожит.
Там любят лечь - так лечь, а рубят - так сплеча.
Там речь гудит, как печь, красна и горяча.

Мне нужен только он, азарт его и пыл.
Я знаю тот вагон, я номер не забыл.
Он снегом занесен, он в угле и в дыму,
И я приговорен пожизненно к нему.
Мне нужен этот снег. Мне сладок этот дым,
Встающий высоко над всем пережитым!

И я хочу бежать за ним - и не могу,
И чувствую сквозь сон, что все-таки бегу,
И в замкнутом кругу сплетающихся трасс
Вращение Земли перемещает нас.

--------


Ю.Левитанский

Всё Уже круг друзей, тот узкий круг,
Где друг моих друзей - мне тоже друг,

И брат моих друзей - мне тоже брат,
И враг моих друзей - мне враг стократ.

Всё уже круг друзей, всё уже круг
Знакомых лиц и дружественных рук.

Всё шире круг потерь, всё глуше зов
Ушедших и умолкших голосов.

Уже друзей могу по пальцам счесть,
Да ведь и то спасибо, если есть.

Но всё плотней с годами, всё плотней
Невидимых разрывов полоса.

Но всё трудней с годами, всё трудней
Вычеркивать из книжки адреса -

Вычеркивать из книжки имена,
Вычеркивать, навечно забывать,

Вычеркивать из книжки времена,
Которым уже больше не бывать,

Вычеркивать, вести печальный счет,
Последний счет вести начистоту -

Как тот обратный медленный отсчет
Перед полетом в бездну, в пустоту,

Когда уже - прощайте насовсем,
Когда уже - спасибо, если есть,

В последний раз вычеркивая - семь,
В последний раз отбрасывая - шесть,

В последний раз отсчитывая - пять,
И до конца - отсчитывая вспять,

До той черты, когда уже не вдруг -
Четыре, три - и разомкнется круг.

Распался круг - прощайте - круга нет.
Распался - ни упреков, ни обид.

Спокойное движение планет
По разобщенным эллипсам орбит.

И пустота, ее надменный лик
Всё так же ясен, грозен и велик.

--------


Ю.Левитанский

Как зарок от суесловья, как залог
и попытка мою душу уберечь,
в эту книгу входит море - его слог,
его говор, его горечь, его речь.

Не спросившись, разрешенья не спросив,
вместе с солнцем, вместе в ветром на паях,
море входит в эту книгу, как курсив,
как случайные пометки на полях.

Как пометки - эти дюны, эта даль,
сонных сосен уходящий полукруг...
Море входит в эту книгу, как деталь,
всю картину изменяющая вдруг.

Всю картину своим гулом окатив,
незаметно проступая между строк,
море входит в эту книгу, как мотив
бесконечности и судеб и дорог.

Бесконечны эти дюны, этот бор,
эти волны, эта темная вода...
Где мы виделись когда-то? Невермор.
Где мы встретимся с тобою? Никогда.

Это значит, что бессрочен этот срок.
Это время не беречься, а беречь.
Это северное море между строк,
его говор, его горечь, его речь.

Это север, это северные льды,
сосен северных негромкий разговор.
Голос камня, голос ветра и воды,
голос птицы из породы Невермор...

--------


Ю.Левитанский

Горящей осени упорство!
Сжигая рощи за собой,
она ведёт единоборство,
хотя проигрывает бой.

Идёт бесшумный поединок -
но в нём схлестнулись не шутя
тугие нити паутинок
с тугими каплями дождя.

И ветер, в этой потасовке
с утра осинник всполошив,
швыряет листья, как листовки, -
сдавайся, мол, покуда жив.

И сдачи первая примета -
белесый иней на лугу.
Ах, птицы, ваша песня спета,
и я помочь вам не могу...

Таков пейзаж. И если даже
его озвучить вы могли б -
чего-то главного в пейзаже
недостаёт, и он погиб.

И всё не то, всё не годится -
и эта синь, и эта даль,
и даже птица, ибо птица -
второстепенная деталь.

Но, как бы радуясь заминке,
пока я с вами говорю,
проходит женщина в косынке
по золотому сентябрю.

Она высматривает грузди,
она выслушивает тишь,
и отраженья этой грусти
в её глазах не разглядишь.

Она в бору, как в заселённом
во всю длину и глубину
прозрачном озере зелёном,
где тропка стелется по дну,

где, издалёка залетая,
лучи скользят наискосок
и, словно рыбка золотая,
летит берёзовый листок...

Опять по листьям застучало,
но так же медленна, тиха,
она идёт - и здесь начало
картины, музыки, стиха.

А предыдущая страница,
где разноцветье по лесам, -
затем, чтоб было с чем сравниться
её губам, её глазам.

--------


Ю.Левитанский
Полночное окно

В чужом окне чужая женщина не спит.
Чужая женщина в чужом окне гадает.
Какая карта ей сегодня выпадает?
Пошли ей, Господи, четверку королей!

Король бубей, король трефей, король червей,
король пиковый, полуночная морока.
Все карты спутаны - ах, поздняя дорога,
пустые хлопоты, случайный интерес.

Чужая женщина, полночное окно.
Средина августа, пустынное предместье.
Предвестье осени, внезапное известье
о приближенье первых чисел сентября.

Чужая женщина, случайный интерес.
Все карты спутаны - последний лепет лета.
Средина августа, две дамы, два валета,
предвестье осени, десятка и король.

Предвестье осени, преддверье сентября.
Невнятный шелест, бормотанье, лепетанье.
Дождя и тополя полночное свиданье,
листвы и капель полусонный разговор.

Чужая женщина, полночное окно.
Средина августа, живу в казенном доме.
Преддверье осени, и ночь на переломе,
и масть бубновая скользит по тополям.

Чужая женщина, последний свет в окне.
И тополя меняют масть, и дом казенный
спит, как невинно осужденный и казненный
за чьи - неведомо, но тяжкие грехи.

--------


Ю.Левитанский
Песочные часы

Проснуться было так неинтересно,
настолько не хотелось просыпаться,
что я с постели встал,
не просыпаясь,
умылся и побрился,
выпил чаю,
не просыпаясь,
и ушел куда-то,
был там и там,
встречался с тем и с тем,
беседовал о том-то и о том-то,
кого-то посещал и навещал,
входил,
сидел,
здоровался,
прощался,
кого-то от чего-то защищал,
куда-то вновь и вновь перемещался,
усовещал кого-то
и прощал,
кого-то где-то чем-то угощал
и сам ответно кем-то угощался,
кому-то что-то твердо обещал,
к неизъяснимым тайнам приобщался
и, смутной жаждой действия томим,
знакомым и приятелям своим
какие-то оказывал услуги,
и даже одному из них помог
дверной отремонтировать замок
(приятель ждал приезда тещи с дачи)...
Ну, словом, я поступки совершал,
решал разнообразные задачи -
и в то же время двигался, как тень,
не просыпаясь,
между тем как день
все время просыпался,
просыпался,
пересыпался,
сыпался
и тек
меж пальцев, как песок
в часах песочных,
покуда весь просыпался,
истек
по желобку меж конусов стеклянных,
и верхний конус надо мной был пуст,
и там уже поблескивали звезды.
И можно было вновь идти домой
и лечь в постель,
и лампу погасить,
и ждать,
покуда кто-то надо мной
перевернет песочные часы,
переместив два конуса стеклянных,
и снова слушать,
как течет песок,
неспешное отсчитывая время.

Я был частицей этого песка,
участником его высоких взлетов,
его жестоких бурь,
его падений,
его неодолимого броска,
которым все мгновенно изменялось,
того неукротимого броска,
которым неуклонно измерялось
движенье дней,
столетий и секунд
в безмерной череде тысячелетий.

Я был частицей этого песка,
живущего в своих больших пустынях,
частицею огромных этих масс,
бегущих равномерными волнами.

Какие ветры отпевали нас!
Какие вьюги плакали над нами!
Какие вихри двигались вослед!

И я не знаю,
сколько тысяч лет
или веков
промчалось надо мною,
но длилась бесконечно жизнь моя,
и в ней была первичность бытия,
подвластного устойчивому ритму,
и в том была гармония своя
и ощущенье прочного покоя
в движенье от броска и до броска.

Я был частицей этого песка,
частицей бесконечного потока,
вершащего неутомимый бег
меж двух огромных конусов стеклянных.
И мне была по нраву жизнь песка,
несметного количества песчинок
с их общей и необщею судьбой,
их пиршества,
их праздники и будни,
их страсти,
их высокие порывы,
весь пафос их намерений благих.

К тому же,
среди множества других,
кружившихся со мной в моей пустыне,
была одна песчинка,
от которой
я был, как говорится, без ума,
о чем она не ведала сама,
хотя была и тьмой моей,
и светом
в моем окне.

Кто знает, до сих пор
любовь еще, быть может...
Но об этом
еще особый будет разговор.

Хочу опять туда, в года неведенья,
где так малы и так наивны сведенья
о небе, о земле...
Да, в тех годах
преобладает вера,
да, слепая,
но как приятно вспомнить, засыпая,
что держится земля на трех китах,
и просыпаясь -
да, на трех китах
надежно и устойчиво покоится,
и ни о чем не надо беспокоиться,
и мир - сама устойчивость,
сама
гармония,
а не бездонный хаос,
не эта убегающая тьма,
имеющая склонность к расширенью
в кругу вселенской черной пустоты,
где затерялся одинокий шарик
вертящийся...
Спасибо вам, киты,
за прочную иллюзию покоя!
Какой ценой,
ценой каких потерь
я оценил, как сладостно незнанье
и как опасен пагубный искус -
познанья дух злокозненно-зловредный.
Но этот плод,
ах, этот плод запретный -
как сладок и как горек его вкус!..

Меж тем песок в моих часах песочных
просыпался,
и надо мной был пуст
стеклянный купол,
там сверкали звезды,
и надо было выждать только миг,
покуда снова кто-то надо мной
перевернет песочные часы,
переместив два конуса стеклянных,
и снова слушать,
как течет песок,
неспешное отсчитывая время...

--------


Ю.Левитанский

Утро - вечер, утро - вечер, день и ночь.
Стрелки, цифры, циферблаты, сутки прочь.
Гири, маятники, цепи, медный гуд.
Все торопятся куда-то, все бегут.

На ходу махнуть рукою, крикнуть "будь!",
Съесть сосиску на ходу - и снова в путь.
Сдать багаж - и в самолет и в облака.
- Как там наши? - Как там ваши? - Ну, пока!

Гири, цепи, шестеренки, медный звон,
Телеграмма - вместо писем, телефон,
Телефонные кабины, о стекло
Стук монеты - ваше время истекло!

Нету времени присесть, поговорить,
Покалякать, покумекать, покурить.
Нету времени друг друга пожалеть,
От несчастья от чужого ошалеть.

Даже выслушать друг друга на бегу
Нету времени. - Приедешь? - Не могу!
На автобус, на троллейбус. В этот гон,
В эту гонку, в переполненный вагон,

То в обгон, а то вдогонку, на ходу,
В эту давку, суматоху, чехарду,
В автогонку, в мотогонку, в нету мест,
В не толкайтесь, переулками в объезд,

И в затор у светофора - как в тупик...

Что за время? Наше время, время пик.

Только выхлопы бензина, дым и чад.
Только маятники медные стучат.
Только стрелки сумасшедшие бегут.
Стрелки, цифры, циферблаты, медный гуд.

Словно мир этот бессонный городской
Стал огромной часовою мастерской,
Часовою мастерскою, где со стен -
Циферблаты всех фасонов и систем,

Где безумные живут часовщики.
Спать ложишься - ходят стрелки у щеки.
Стрелки, цифры, циферблаты, медный зов.
Засыпаешь под тиканье часов.

И летишь под этим небом грозовым -
Как на бомбе с механизмом часовым.

--------


Ю.Левитанский
МОЕ МОРЕ
[Гр. Поженяну]

Вот пришел я к морю твоему.
К радостям и к горю твоему.

Я глаза на море поднимаю.
Это так тебя я понимаю.

Сто цветов. Тона. Полутона.
Неизменность морю не дана.

Море там - и на щеке моей.
Моря нет. Есть множество морей.

1

Утром, лишь глаза я открываю -
первым делом море открываю.

Вот я выхожу на берег моря.
Набегают волны, берег моя.

Море я по капле собираю.
Я сначала камни собираю.

След карандаша на них и туши.
Это чьи-то умершие души.

Их скупая живопись так странна,
будто эта живопись абстрактна.

Камень - рыба. Камешек - божок.
Чей-то профиль. Туфель. Сапожок.

Все это сработано искусно.
Это настоящее искусство -

не для денег и не ради моды.
Это на века, а не на годы.

Морем разрисованные камни.
Времени спрессованные капли.

2

Я от моря глаз не отрываю.
Целый день я море открываю.

Мелкими шагами оно ходит.
Ходит, себе места не находит.

Взгляд его язвителен и едок.
То ему не так и то не этак...

Нервными шагами оно ходит.
Ходит, будто слова не находит.

Будто рядом слово, под рукою,
да никак не взять его рукою...

Крупными шагами море ходит.
Ходит, будто рифму не находит.

Та не хороша ему и эта.
Так я открываю в нем поэта.

В поисках единственного слова
рвет бумагу, начинает снова.

Не фальшивит, не пятнает ложью
ту, как говорится, искру божью.

Из себя выходит уже, ходит -
ничего, считает, не выходит.

А уже полнеба охватило...
Если б у меня так выходило!

3

Ночью, лишь глаза я закрываю,
за стеною море открываю.

Я лежу с закрытыми глазами -
море у меня перед глазами.

От моей стены до волнореза -
гул работы, мерный лязг железа.

Море? Что за море! Там завод.
Море титанических забот.

Слышу я его ночное бденье.
Лязг металла. Ровное гуденье.

Бьют кувалды. Плавится руда.
Плавка продолжается года.

Сколько еще надо переплавить,
переделать, снова переправить

и отправить в новые года!..
Бьют кувалды. Плавится руда.

Я лежу с закрытыми глазами.
Трубы у меня перед глазами.

4

Сколько море я ни открываю -
каждый раз другое открываю.

Вот я слышу отзвук канонады.
Натянулись нервы, как канаты.

Черный вал. И встречная волна.
Море - это вечная война.

Дикая. Жестокая. Тотальная.
То пристрелка ближняя, то дальняя.

К бою изготовились расчеты.
Тут свои нехитрые расчеты.

Отвергая тактику обхода,
бьется обреченная пехота.

Гул идущих в полный рост валов.
И салют из тысячи стволов.

Постепенно оседает пена.
Камни возвращаются из плена.

Спят они. И снится им война.
Черный вал. И встречная волна.

5

В бесконечность моря отплываю.
В море бесконечность открываю.

Как они огромны и малы,
эти бесконечные миры!

Вот луна край моря осветила.
Осторожно движутся светила.

Там, должно быть, любят, изменяют.
Измеряют время. Извиняют.

Постигают тайны вещества
странные иные существа.

Там свои Ньютоны и Платоны.
Длинные поэмы монотонны.

Физиков и лириков проблемы
и другие разные проблемы.

Древние светила потухают.
Новые, родившись, полыхают.

Как они огромны и малы,
эти бесконечные миры!

6

Каждому - и радости, и горе.
Каждому свое дается море.

Нет на свете моря. Есть моря.
Где ты, даль безбрежная моя?

...Море собираем по куску.
Ищем, ошибаемся и спорим.

Тяжело ступаем по песку -
по земле, соседствующей с морем.

--------


Ю.Левитанский

Время, бесстрашный художник,
словно на белых страницах,
что-то все пишет и пишет
на человеческих лицах.

Грифелем водит по коже.
Перышком тоненьким - тоже.
Острой иглою гравера.
Точной рукою гримера...

Таинство света и тени.
Стрелы, круги и квадраты.
Ранние наши потери.
Поздние наши утраты.

Черточки нашего скотства.
Пятна родимые страха.
Бремя фамильного сходства
с богом и с горсточкой праха.

Скаредность наша и щедрость.
Суетность наша и тщетность.
Ханжество или гордыня.
Мужество и добродетель...

Вот человек разрисован
так, что ему уже больно.
Он уже просит:
- Довольно,
видишь - я весь разрисован!

Но его просьбы не слышит
правды взыскующий мастер.
Вот он отбросил фломастер,
тоненькой кисточкой пишет.

Взял уже перышко в руку -
пишет предсмертную муку.
Самый последний штришочек.
Малую черточку только...

Так нас от первого крика
и до последнего вздоха
пишет по-своему время
(эра, столетье, эпоха).

Пишет в условной манере
и как писали когда-то.
Как на квадратной фанере
пишется скорбная дата.

Отсветы. Отблески. Блики.
Пятна белил и гуаши.
Наши безгрешные лики.
Лица греховные наши...

Вот человек среди поля
пал, и глаза опустели.
Умер в домашней постели.
Выбыл из вечного боя.

Он уже в поле не воин.
Двинуть рукою не волен.
Больше не скажет:
- Довольно! -
Все. Ему больше не больно.

--------


Ю.Левитанский

За то, что жил да был,
за то, что ел да пил,
за все внося, как все,
согласно общей смете,-
я разве не платил
за пребыванье здесь,
за то, что я гостил
у вас на белом свете?

За то, что был сюда
поставлен на постой
случайностью простой
и вовсе не по блату,
я разве не вносил
со всеми наравне
предписанную мне
пожизненную плату?

Спасибо всем за все,
спасибо вам и вам,
радевшим обо мне
и мной повелевавшим,-
хотя при всем при том
я думаю, что я
не злоупотребил
гостеприимством вашим.

Осталось все про все
почти что ничего -
прощальный свет звезды,
немыслимо далекой.
Почти что ничего,
всего-то пустяки -
немного помолчать,
присев перед дорогой.

Я вас не задержку.
Да-да, я ухожу.
Спасибо всем за все.
Счастливо оставаться.
Хотя, признаться, я
и не предполагал,
что с вами будет мне
так трудно расставаться.

--------


Ю. Левитанский
ДИАЛОГ У НОВОГОДНЕЙ ЕЛКИ
Муз.: С. Никитин

- Что происходит на свете? - А просто зима.
- Просто зима, полагаете вы? - Полагаю.
Я ведь и сам, как умею, следы пролагаю
в ваши уснувшие ранней порою дома.

- Что же за всем этим будет? - А будет январь.
- Будет январь, вы считаете? - Да, я считаю.
Я ведь давно эту белую книгу читаю,
этот, с картинками вьюги, старинный букварь.

- Чем же всё это окончится? - Будет апрель.
- Будет апрель, вы уверены? - Да, я уверен.
Я уже слышал, и слух этот мною проверен,
будто бы в роще сегодня звенела свирель.

- Что же из этого следует? - Следует жить,
шить сарафаны и легкие платья из ситца.
- Вы полагаете, всё это будет носиться?
- Я полагаю, что всё это следует шить.

- Следует шить, ибо сколько вьюгЕ ни кружить,
недолговечны ее кабала и опала.
- Так разрешите же в честь новогоднего бала
руку на танец,сударыня,вам предложить!

- Месяц серебряный, шар со свечою внутри,
и карнавальные маски - по кругу, по кругу!
- Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку,
и - раз-два-три,
               раз-два-три,
                раз-два-три,
                раз-два-три!..

--------


Ю. Левитанский
Не поговорили
Муз.: О. Улыбышева

Собирались наскоро,
обнимались ласково,
пели, балагурили,
пили и курили.
День прошёл - как не было.
Не поговорили.
 
Виделись, не виделись,
ни за что обиделись,
помирились, встретились,
шуму натворили.
Год прошёл - как не было.
Не поговорили.
 
Так и жили - наскоро,
и дружили наскоро,
не жалея тратили,
не скупясь дарили.
Жизнь прошла - как не было.
Не поговорили.

--------


Ю. Левитанский
Кинематограф
Муз.: В. Мищук

Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.

И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!

Он актеру не прощает плохо сыгранную роль -
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, всё бегут они, бегут -
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а всё же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно...

Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно...

Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак - старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.

Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

--------


Ю. Левитанский
Каждый выбирает для себя
Муз.: С. Никитин, В. Берковский

Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе
слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе.
Щит и латы. Посох и заплаты.
Мера окончательной расплаты.
Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже - как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя.

--------


Ю.Левитанский

Я медленно учился жить.
Ученье трудно мне давалось.
К тому же часто удавалось
урок на _после_ отложить.

Полжизни я учился жить,
и мне за леность доставалось, -
но ведь полжизни оставалось,
я полагал -
          куда спешить!

Я невнимателен бывал -
то забывал семь раз отмерить,
то забывал слезам не верить,
урок мне данный забывал.

И всё же я учился жить.
Отличник - нет, не получился.
Зато терпенью научился,
уменью жить и не тужить.

Я поздно научился жить.
С былою ленью разлучился.
Да правда ли,
            что научился,
как надо научился жить?

И сам плечами лишь пожмешь,
когда с утра забудешь снова
не выкинуть из песни слова,
и что посеешь, то пожнешь.

И снова, снова к тем азам,
в бумагу с головой заройся.
- Сезам, - я говорю, - откройся!..
Не отворяется Сезам.

--------


Ю.Левитанский
ПОПЫТКА УТЕШЕНЬЯ

Всё непреложней с годами, всё чаще и чаще,
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
 
Мне начинает всё чаще с годами казаться -
и всё решительней крепнет во мне убежденье -
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
 
Я говорю вам - послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере -
ибо я помню,
           что где-то на пятой странице
вы всё равно успокоитесь и обретёте.
 
Я говорю вам - не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, всё обойдётся -
ибо я помню,
           что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик весёлый.
 
Я говорю вам - не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину -
ибо я помню,
           что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
 
Я говорю вам - я в этом могу поручиться,
я говорю вам - ручаюсь моей головою,
ибо, воистину, ведаю всё, что случится
следом за тою и следом за этой главою.
 
Я и себе говорю - ничего, не печалься.
Я и себя утешаю - не плачь, обойдётся.
Я и себе повторяю -
                ведь всё это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
 
Я говорю себе - будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки, -
да ведь и это всего до страницы такой-то.

--------


Ю. Левитанский
ПОСЛАНИЕ ЮНЫМ ДРУЗьЯМ
Муз.: В. Мищук

Я, побывавший там, где вы не бывали,
я, повидавший то, чего вы не видали,
я, уже там стоявший одной ногою,
я говорю вам - жизнь всё равно прекрасна.
 
Да, говорю я, жизнь всё равно прекрасна,
даже когда трудна и когда опасна,
даже когда несносна, почти ужасна -
жизнь, говорю я, жизнь всё равно прекрасна.
 
Вот оглянусь назад - далека дорога.
Вот погляжу вперёд - впереди немного.
Что же там позади? Города и страны.
Женщины были - Жанны, Марии, Анны.

Дружба была и верность. Вражда и злоба.
Комья земли стучали о крышку гроба.
Старец Харон над тёмною той рекою
ласково так помахивал мне рукою -
дескать, иди сюда, ничего не бойся,
вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем...
 
Как я цеплялся жадно за каждый кустик!
Как я ногтями в землю впивался эту!
Нет, повторял в беспамятстве, не поеду!
Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!
 
Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.
Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.
Штопанный-перештопанный, мятый, битый,
жизнь, говорю я, жизнь всё равно прекрасна.
 
Да, говорю, прекрасна и бесподобна,
как там ни своевольна и ни строптива -
ибо, к тому же, знаю весьма подробно,
что собой представляет альтернатива...
 
Робкая речь ручья. Перезвон капели.
Мартовской брагой дышат речные броды.
Лопнула почка. Птицы в лесу запели.
Вечный и мудрый круговорот природы.
 
Небо багрово-красно перед восходом.
Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.
Здравствуй, мой друг воробушек, с Новым годом!
Холодно, братец, а всё равно - прекрасно!

--------


Ю. Левитанский
Ну, что с того, что я там был
Муз.: В. Берковский

Ну, что с того, что я там был.
Я был давно. Я всё забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.
 
(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолёт.
Я лёд кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лёд -
я в нём, как мушка в янтаре.)
 
Но что с того, что я там был.
Я всё избыл. Я всё забыл.
Не помню дат. Не помню дней.
Названий вспомнить не могу.
 
(Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня.
Я бой на дальнем рубеже.
Я пламя Вечного огня
и пламя гильзы в блиндаже.)
 
Но что с того, что я там был,
в том грозном быть или не быть.
Я это всё почти забыл.
Я это всё хочу забыть.
Я не участвую в войне -
она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
дрожит на скулах у меня.
 
(Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от тех снегов, от той зимы.
И с той землёй, и с той зимой
уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.)
 
Но что с того, что я там был!..

--------


Ю.Левитанский

Бывает ли это теперь,
как прежде когда-то бывало,-
чтоб вьюга в ночи завывала
и негде укрыться в пути?
 
Случается ль это теперь,
как прежде когда-то случалось,-
чтоб снежная ветка стучалась
в ночное слепое окно?
 
Бывает ли это теперь?..
Конечно, конечно, бывает -
и вьюга в ночи завывает,
и негде укрыться в пути,
 
и долго в ночное окно
мохнатая ветка стучится...
Да, всё это может случиться,
но только уже не с тобой.
 
Давно улеглись по углам
бураны твои и метели.
Отпели давно, отсвистели
все лучшие вьюги твои.
 
...И снова мне снится всю ночь,
как вьюга вдали завывает,
всё кличет меня, зазывает,
всё манит и манит к себе.

--------