Женщина с винтовкой

1.
— Доктор, что с ней?! Что с Фонарессой? Умоляю, ответьте!!
Трансформаторка доктора Клёна за плечи трясёт, рыдает водостоково.
— Вы ведь поможете, доктор?!!
У прокурорки на сердце горечь полынная застыла, в вертикальную складку меж тонких бровей тоска забралась.
Вздохнул Клён, октябристостью волос прошелестел и сказал:
— Здесь бессилен. Всё уже бессильно.
Сначала один светильник взрывается, затем второй, а потом и вовсе темно становится.
— Сколько?.. — только и шепчет Трансформаторка, и голос её — стекло надтреснутое. Голос — стекло надтреснутое, а мысли — проволока колючая: угаснет, угаснет сегодня Фонаресса. Угаснет.
— Полчаса — более не дано.
Тяжко дверь распахивается, утратно. Входит Трансформаторка в кабинет, поникнув ивовым образом; лежит на двух сдвинутых скамьях Фонаресса — лучшая сыщица смотрительская, в глазах — печаль чёрная, нефонарная.

2.
Ждёт Тихие Шаги Фемиду дома, радуется. Сама с работы вернулась, чаю поставила, за вязание своё радиаторно-тёплое и пухово-тополиное села.
Чуть Фемида — на порог, Шаги — в коридор: бежит, смеётся. Но глаза женщины за очками оконными печалью октябрьской полны, а в пальцах — ни капли ласки: вся утекла будто.
Загрустила девица, огорчилась полынево — всё вязание из рук попадало.
— Что случилось?..
А случилось вот что.

*
Никто не знал, откуда женщина с винтовкой в нашем городе появилась. Про неё вообще мало что знали. Знали, что винтовка не простая: в кого выстрелишь — эдак загнётся от тоски. И больше ничего.
Так вот.
Бродила эта женщина, окна ночные била на Центральной улице, всё высматривала, выискивала… А кого — неизвестно. Но прознали про это стражи порядка городского — фонари, да и...

*
— Чистотел мой, Шаги, сегодня произошло самое плачевное событие за всё время моего лидерства, — Фемида сказала.
Поглядела на неё девушка испуганно: глаза тёплые, точно чай ромашковый, распахнула оконно.
— Сегодня была проведена операция по задержанию этой женщины.
— Безуспешно, да? — горько Тихие Шаги переспросила.
— Да, отрада моя. И есть жертвы.
Девушка схватилась за сердце — осталась от жизни, видать, привычка.
— Ранена девочка. А Фонаресса… угасла.
Тихие Шаги опешила, всхлипнула и кинулась на грудь к Фемиде — горечь цикориевую выплакивать. Ведь не знает никто, что после смерти с фонарями случается, и грустно от этого до слёз. Что с людьми происходит — известно, а что с фонарями — нет. Горесть.
— Ты помнишь, какая она была, Шаги?
— Да... Кипенно-белые волосы, ресницы, брови...
— Страшно было стоять в коридоре и наблюдать, как одна за другой чернеют её пряди... Страшно, йодная моя. Все силы брошены на поиски той, что Фонарессу загубила, но ни единой весточки нет с вечера.
— А с ребёнком что?
— Пока всё хорошо, но доктор Клён считает, что тоска с годами прорастёт. Исход будет печален.
3.
Работа Тихие Шаги — работа утешительницей — важна ужасно. Заваривает она чай ромашковый, берёт вещей теплотрассно-тёплых да и отправляется в ночной город на поиски.
Чьи?
Людей, которым надо помочь.
Знаете ведь, как помогает слово сердечное да участие доброе?
Только вот никого не встречалось грустного — только ветер шумел да фонари темнили. Видно, в скорби пребывали и светить не хотели.
Вздохнула Тихие Шаги. Задумалась. Фонарессу вспомнила: волосы её вьюжные да белоснежные, руки её длинные да тонкие... А потом стала женщину с винтовкой представлять. Глаза-то у неё, видать, ярые, как полдень июльский; на языке-то у неё, видать, татарник!
Ох, крапивная!
Отыщут тебя, отыщут, где бы ни схоронилась, кем бы ни притворилась!
Думала Тихие Шаги, думала, сама не заметила — свернула в какие-то тёмные закоулки. И днём-то там люди ходить боялись, ночью — подавно: коль нету власти фонарей, так и не броди!
Ох, не броди — исплутаешься, духа приметишь — испугаешься, недоброго встретишь — погибель сыщешь!..
А Шаги-то чего бояться? Заблудится — ей любое окно дорогу расскажет, духа увидит — так она сама дух, а коли недобрый повстречается — так и его утешит.
Идёт она, идёт, одни двери да подъезды, одни дворы да лоджии — никого.
"Ну, — думает, — Раз уж не встречаются мне людини и люди страдающие, так и делать нечего: сяду".
Подошла девушка к лавочке и опешила. Сидит женщина: руки — что ветви кленовые, волосы — трава под высоковольтной линией; плачет. Поглядела Тихие Шаги дольше — ахнула: винтовка тонкими пальцами руки обвита.
Так что же это?
Вспомнила Фонарессу утешительница, улыбку её осветительную, и нахмурилась.
Позвать бы дежурных фонарей!
И позвала бы, но снова рыдания дождливые услышала.
Пронзили они её ветром знойким, зимним; вспомнила Тихие Шаги, что всех и каждую ласкала да чаем горячим поила — и не важно, что было наворочено, что было вытворено.
Вздохнула девушка, села.
— Вы плачете. Говорят, призрак злодеяния везде злодейскую душу преследует. Правду говорят?
Вздрогнула женщина, дёрнулась, глаза подняла.
Нет, не ярые, как полдень июльский — тусклые, ноябрьские были глаза!
— Ах, кто вы?
Нет, не татарник на языке — полынь серая, тоска расплатная!
Подивилась утешительница, голову наклонила, пальцами по плечу женщину погладила.
— Шаги я. Тихие Шаги. Зла не причиню.
Хоть и присмирила девушка своё негодование, голос был её резок, что скрип дверной: был в нём снегопад цвета Фонарессиных кудрей.
— Вы за мною?
— Увы, нет. Просто к вам.
— Ко мне?
— Выпейте чая, право, очень фонарственный. Знаю я, что вы свершили ночью вчерашней, знаю, что ищут вас везде и повсюду. Оправдывать не хочу, но и обвинять не стану: не моя всё же это профессия. А вот выслушать — выслушаю!..

*
Горько быть умершей, убитой быть — горше этого. Не забыть такого злодейства, не вытерпеть, иве дворовой в косы не вплести. Вот и ходишь после смерти, возмездия ищешь для убийцы.
Так и пришла сюда женщина с винтовкой — не смогла смириться, найти успокоения.
Больно.
Видит клён — зарекусь: была в этой истории и любовь, и ненависть, и страдание, да чересчур она тротуарна.
Длилась бы короче хоть на дворик — поведала бы, а так чего?
Искала, значит, женщина с винтовкой этого человека — убийцу своего — долго, упорно. Но да от мёртвой не укроешься: нашла.
Раз пыталась достать тоской, два пыталась... А на третий её и обнаружили.
Не хотела она смерти Фонарессе, не хотела ребёнку тоски, да только вышло так: в девочку от форточки срикошетило, а в Фонарессу попало, потому что напарник её, Каштан, за руку схватил. Вот и попала сыщице смотрительской прямо в сердце.
Большего не ведаю, да и сказка уж к концу подходит — заканчивать пора!
4.
Да, лидерессой быть трудно, а хорошей лидерессой — вдвойне. Коли была избрана народом городским, так исполняй свой долг с достоинством: не подводи.
Не спится Фемиде, всё сидит над книгами, думает — а ведь только-только крылатый трамвай встретила!
А думы у неё тяжкие, несчастливые: как бы девочке помочь, в которую тоскою выстрелило, да как бы женщину с винтовкой — виновницу — найти поскорее. Нет ни новости, ни весточки — ничего: как сквозь землю провалилась эта дева — днём с фонарём не сыщешь.
Пробило три часа ночи, а тут скрип двери, а на пороге — утешительница.
Входит в комнату, улыбается.
— Знаете, всё хорошо, — шепчет.
И винтовку перед Фемидой на стол кладёт.

5.
Что тут говорить — нечего и листами прошелестеть: исход печален как Каменка-речка, возле которой Фонаресса свой покой отыскала.
Но, как мне проболтался вчера Светофор, девочку вылечили.
Нет, тоска осталась.
Просто к ней добавили талант.
Тоска и талант — особенно поэтический — вещи совместимые. И даже очень хорошо совместимые.
Что же касается женщины с винтовкой — вернее, уже без винтовки, — то её больше никто и не видел. И даже не слышал.
Пускай будет секретом, что ей сказала Тихие Шаги, и что посоветовала: право же, какая разница, если она никого больше не обижала?
Фемида, конечно, была весьма озадачена. Ещё бы, законный порядок вещей не был соблюдён! Но что поделать, такова жизнь.
А я — голова моя ламповая — забыла про одну важную вещь. Моралью называется. Не буду выподъездиваться, скажу просто: иногда одно-единственное слово осветительное куда полезнее всяких розысков.

0:28. 15.12.17 — 2:57. 18.12.17