«Перевал Дятлова».
(«В стране таинственных знаков».)
(Отредактированная версия, не включающая в себя пояснительных иллюстраций ввиду не поддерживания таковых сайтом. Иллюстрации присутствуют на сайте «самиздата»).
Содержание.
Содержание.
I. Обо всём, всех и всюду.
1. В ожидании.
(О геологе).
2. Случайные люди.
(Побег заключённых).
3. Маленький народ большие беды.
(Вогуличи).
II. О Них. И не только.
1. Жизнь и путь Золотарёва.
Вспоминая то, что было и откуда нет возврата.
2. Студенты Уральского Политехнического Института.
3. На складе спорт клуба.
4. Посиделки.
5. Подмена и знакомство.
6. Хлопоты на кануне.
III. Дорога в путевых заметках.
1. Свердловск – Серов.
2. Серов-Ивдель.
3. 41-й квартал.
4. 2-ой Северный.
IV. В путь!
V. Подъём на склон и нежданные события на нём.
VI. Очерк о поисках и расследовании.
VII. Послесловие.
Травмы.
Вещи.
Татуировки.
Фита.
ДАЕРММУАЗУАЯ.
Личные вещи.
Настил.
О преступниках и преступлении.
О маршруте.
Предисловие.
Зачастую мы сами создаём тайны и загадки там,
где ответы на вопросы лежат на поверхности.
Нам только надо определиться в том,
стоят ли они того, чтобы быть разгаданными
или выгодно сохранять их таинственность.
К.С.А.
Здравствуй дорогой читатель!
Ранее выложенное повесть являлась черновым вариантом. Сейчас представляю на Ваше обозрение новую, отредактированную версию. Пришлось пересмотреть и исправить сомнительные на мой взгляд детали, а то и вовсе отказаться от них, как от маловероятных и не логичных, с одной лишь целью - передать Вам суть произошедшего в то далёкое время, и углубиться в связанные с ним трагические события.
Пытливый ум каждого, кто сталкивался с этой трагической историей и пускался в суждения о ней, часто не давал покоя, порой лишая сна, вновь и вновь возвращая на замкнутый круг загадок, ответы которые вызывали новые загадки, что росли в арифметической прогрессии.
Татуировки Золоторёва и его коронки; отсутствующие и пропущенные листы в дневниках туристов, как и самого дневника (Колеватова); что за «тёмная лошадка» - Семён Золоторёв и как он попал в группу; почему в точности о маршруте после трагедии никто не знал; какое отношение к настилу имеют Дятловцы; о чём писали ребята в своей импровизированной газете «Вечерний Отортен» и почему её так назвали; почему на телах погибших были перепутаны вещи; кто был виновен в смерти всей группы; почему на трупах были перепутаны вещи? Все эти и многие другие вопросы, я попытался рассмотреть с точки зрения простого человеческого фактора, условий похода.
Изложенное ниже является личным мнением, которое я выразил посредством повествования, с одной лишь целью – избавиться от вопросов, ответы на которые, на мой взгляд, лежат на поверхности. Каждая из ранее озвученных версий правдива по-своему, всё что было сказано ранее так или иначе имело место быть, только в большей или меньшей степени. Достоверно точно о том, что произошло на самом деле зимой 1959 года на горе Холотчахль мы никогда не узнаем.
Ребята сами, в своих дневниках указывают на тех, кто был причастен к их смерти, ну или тех, кто мог хотя бы знать о преступниках. Предлагаю проследить движение группы по хронологии событий, восстановленных из дневниковых записей и прошу прощения за то, что пришлось изменить первоначальное положение некоторых записей первоисточника - дневников, а также «разбитие» их содержания. Сделано это было для лучшего понимания и трактования событий, подкреплённые пояснениями к ним. Скажу лишь, что любые первоисточники я уважаю и доверяю лишь им, потому как ничего правдивее их, личных записей студентов, их мнения и описываемых ими событий и наблюдений на месте, не существует.
При прочтении всего нижеизложенного, Вы столкнётесь с сюжетами мистики. Но то продиктовано условиями времени и места, предпринятой попыткой в стремлении понимания людей и их поступков, обусловленные необходимостью окунуться в их быт, традиции и культуру, зиждущиеся на сказаниях, преданиях, легендах, трепетном поклонению и отношению к своей вере. В процессе чтения я попробую объяснять причины, по которым были сделаны те или иные выводы. Так уж получилось, что по неволе пришлось короткими урывками прожить жизнями каждого из персонажей, их биографиями, характером, и всё для того, чтобы понять, что за череда событий привела к столь плачевному финалу.
Ввиду того, что ресурсы сайта Стихи.ру и Проза.ру исключают поддерживание иллюстраций в том виде, в котором хотелось бы их разместить, произведение адаптировано для чтения без них. Хотя и сложно говорить о чём-либо, а тем более пояснять, без наглядного пособия.
Приятного чтения.
"Вообще много всяких непонятных, таинственных знаков.
Возникает идея дать название нашему походу -
"В стране таинственных знаков".
Из дневника Зины Колмогоровой.
I. Обо всём, всех и всюду.
1. В ожидании. (О геологе).
Надежда сидела на мшистом бережке, местами обнажившем серые молчаливые плоские камни, что серыми да чёрными пятнами, словно чернилами, проглядывали в дырах устилающего, но затёртого одеяла-мха берега озера. Летняя духота спадала по мере постепенного продвижения солнца со своего зенита, ниже к горизонту. Почуяв благодатную прохладу полчища гнуса, охотливого до плоти и крови, что прятались весь день от жары и бесчинствовала в тени леса, с наступлением вечера стекались к водоёму, пополняя и без того надоедливо жужжащую, пищащую армаду мошек, овода и комарья, что ютилась возле водоёма. Прозрачная вода сверкала многочисленными бликами, потревоженная ласковыми лёгкими дуновениями ветерка поглаживающим лицо и заботливо отмахивая гнус.
Наконец-то ей удалось! Ценой не вероятных усилий, терпения и доли женской хитрости получилось вырваться сюда. Приближался конец полевого сезона, коротким приполярным летом, движущимся к своему завершению, скоротечной осенью и скорым снегом с холодами. Возвращаться домой и не побывать на завораживающим и манящим своим видом с вершин гор и склонов предгорий озере, и не приблизиться к нему, чтобы просто порадоваться его чистой красотой, было бы обидно.
Да, сейчас она здесь. Улыбается сама себе и своим мыслям. И к чёрту обстоятельства что не пускали её сюда! Ведь от их количества в арифметической прогрессии росло и желание.
Все её геологосъёмочные маршруты, даваемые утром на разнарядке ведущим геологом, пролегали в непосредственной близости от лагеря и его окрестностях, тогда как пути-дороги остальных групп были гораздо протяжённее, и даже с ночёвками. И если Лену, тоже техника-геолога, как и Наденька, и вторую из двух единственных девушек в их партии, это нисколько не беспокоило, и даже радовало, то Надежда, свободолюбивая как ветер в поле, воспринимала это очень близко к сердцу, как личную обиду. Ей казалось, что её ущемляют. На что Лена утверждала, что «берегут и обходительно относятся». Наде казалось, что даже чересчур сильно опекают. Присутствие девушек в лагере несомненно влияло на всех мужчин, не зависимо от возраста. Им приходилось в их обществе держать себя в руках, а язык за зубами. Хоть и с большими усилиями, чтоб только не проронить при девушках крепкого словца. И это понятно. Вырвавшись в среду своего «естественного обитания», отказываясь от благ мирских, именно мужчины первыми сдавались, подчиняясь законам природы, пробуждался стайный инстинкт, отчего те «дичали» первыми, не противясь естественному зову. Девушки всё прекрасно понимали и часто просто игнорировали поведение и разговоры «неотёсанных и грубых мужланов». К тому же с той частью коллектива, что относилась к геологам, да топографам, а не к простым работягам, девушки притёрлись давно- не первый сезон вместе работают. И мужчины относились к своим дамам, которым лет было где-то между двадцатью и тридцатью, с почтением и уважением. Ну, по крайней мере старались «не перегибать». Чего нельзя было сказать о работягах, набранных из простого числа местных жителей, что ютились в селениях окрестной тайги- манси, коми-зырян да хантов. Добрые по своей природе, но по-детски наивны и обидчивые на пустяки, старались не ссориться, но коли дело доходило до ругани и при этом рядом находились девушки, то с универсального и обидного русского мата, те переходили на свой родной язык. И это Надю забавляло, в какой-то степени развлекала и как только разгорался скандал, она тут же оказывалась рядом. Надежда не делала разницы между манси и хантом или другим представителем коренного народа Урала, она её просто не видела. Она не замечала того, что многие представители сибирского народца не очень ладили с другими, иногда это касалось даже внутриродовых отношений. И уж тем более была удивлена причине любой ссоры – уж больно незначимые они были. Довольно покладистые и сговорчивые рабочие с лёгкость справлялись с любой работой, а если нет, то хитро обставляли её, ту самую работу. В результате было виновато всё вокруг, кроме них. Так было весь сезон и с озером. Целясь на него и подбираясь ближе, приставленный работать в паре манси уводил Надю в чащу, под предлогом «найти путь полегче» и после короткого блуждания по лесу, озеро оказывалось где-то в стороне, а то и вовсе далеко позади. А если случайно теряли бдительность и приближались к водоёму, радость Нади разбивалась о вдруг округлившиеся в беспокойстве бегающие глаза на вертящейся по сторонам голове, и они снова стремительно удалялись под очередным предлогом проверки поставленных на неделе силков, а то иногда и без объяснения причин. «Чудаковатые» - думала в эти моменты она и покорно шла следом.
Как-то девушка, после очередной неудачной попытки попасть на берег озера, от возмущения и обиды вслух высказав свои мысли: «Да что же это такое? Заговорённое озеро что ли?», на что получила неожиданный ответ от услышавшего её «Бригадира», как за глаза называли старшего по возрасту и любившего деловито отдавать указания остальным работягам, ханта, что шёл впереди неё после очередного маршрута и посчитавший что девушка обращается к нему: «Нельзя туда женщине приходить! Плохо это!». В разговор вмешался их спутник – рабочий, ведущего геолога и руководителя Нади, что встретились им на обратном пути с маршрута. Тоже закончившие свою работу, те шли в палаточный лагерь, расположенный в долине реки Лозьва, коротая свой путь вместе с нагнанной Надей. «Ерунда всё это!» - сказал молодой худощавый рыжеволосый работник, манси. Всю дорогу до лагеря они спорили о чём-то на своём языке. Надежда ничего не понимала, но одно было ясно точно- их спор, это продолжение их с Бригадиром короткой беседы, в котором каждый теперь гнул свою линию, не уступая оппоненту. Девушка с прискорбием заключила что на озеро ей точно не попасть, настолько яростным был спор. Ну, разве что с нагловатым рыжиком, смеющим перечить старосте работяг… «А что, вариант, вот только его необходимо у начальника «выбить». А это дело уже по серьёзнее. Ну да ладно, что она не геолог что ли? Ко всему прочему и девушка. А девушке в поле отказывать нельзя. Она ведь нежное создание, вдруг обиду затаит…»
- Ну надо, Вить! – не объясняла причин и не приводила сколь весомых доводов Надя, после того, как поняла, что приставленный к ней Бригадир, тоже категоричен и не желает работать в паре с ведущим геологом.
- Да ты толком объясни, зачем тебе этот доходяга? – говорил о молодом манси ведущий геолог.
Юноша, лет двадцати с небольшим, и в правду был болезненно худоват. Он же объяснял своё состояние, водкой, на которую обменивал добытую им пушнину, вместо того, чтобы продать её и кормить жену с малолетним сынишкой. Вот только не говорил манси сколько пил водки, ни в литрах, ни в днях. Да об этом красноречиво говорило его ни живое не мёртвое состояние. Даже боялись оформлять на работу «это тело», но шаман как-то убедил ведущего геолога. С тех пор тот был рабочим исключительным. Конечно хамоватым и нагловатым, как никак с начальством якшается, но всё же исполнительным и дисциплинированным. Ни сам манси, ни начальство не жалели о его приёме. Вообще шаман Прокопий Бахтияров был частым гостем в основном лагере у геологов. Здесь он торговал и выменивал. Да и людей он подвозил,- своих, чтобы заработать, да чужих, чтоб не спились в сёлах. Так и сам «исключительный работник», отказавшийся пасти шаманских оленей, побоялся что у того и вовсе пить бросит, попросился к геологам.
– Он же с трудом рюкзак поднимает, я большую часть образцов да проб на себе тащу! – продолжал Виктор. Не смотря на то, что ему-то большой разницы не было с кем ходить, чуток мог по противиться сам рыжеволосый работник по фамилии Огнев, но и то, так, чтоб по уговаривали, ублажив своё эго хоть какой-то значимостью. Да и с девушкой в маршруты ему было бы ходить куда приятнее- рюкзак тащить не далеко, ещё и полупустой, прийти в лагерь по раньше да спать завалиться. На лицо одни плюсы. К тому же хороший повод подразнить и позлить своих соплеменников, по совместительству коллег по «таёжному цеху», утерев нос самому Бригадиру, мол, «во как за Огнева бьются, а за старостой их рабочего коллектива – нет!»
- Да что тут нести-то? Мои маршруты все начальные, всё вокруг да около лагеря, к тому же короткие! Да и рюкзак я сроду до краёв не набирала!!!- пыталась уговорить своего начальника Надя, обходя объяснения истинной причины столь сильного упорства, которую пытался узнать Виктор.
- Ай. Чёрт с тобой! Бери его! - сдался ведущий геолог, встав со стола держа в руках свою алюминиевую миску, вышел из-под полога летней открытой кухни в которой всё действо и разворачивалось, направился к речушке, чтоб помыть посуду после ужина, безнадёжно испорченного, безразлично и безвкусно проглоченного из-за упорства Надежды. Та продолжала сидеть в гордом одиночестве ликуя про себя. С ней ликовал и повар, дядя Лёша, который месил тесто за пологом палатки их кухни, и по совместительству продуктового склада. Палатка примыкала к навесу, и служила трапезной в ненастье. «Вот чертовка! - ухмылялся тот, став невольным свидетелем разговора. - Вот это девка! Хрупка, точена и напориста!»
Утром ситуация в корне изменилась. Осталась Надя и без работника вовсе. Ночью Огнев, с таким трудом «отбитый» накануне, за температурил и утром не смог подняться. А постоянного работника, Бригадира, Виктор забрал, пожертвовав малым - Надей.
- Я вообще одна могу здесь ходить. Что случится-то? - чуть не плача уговаривала она ведущего геолога. Дождавшись пока тот выйдет к завтраку. Виктор ел всегда после всех. И ей пришлось «вошкая» ложкой в каше, дожидаться его. При виде девушки лицо начальника перекосилось в гримасе отчаяния.
- Не положено в одиночку по тайге шастать!!! – еле сдерживаясь чтобы не выругаться сквозь зубы отвечал Виктор. – Всё, не обсуждается! Ты на кухне сегодня!!!
- Не могу я в лагере сидеть! Тоска здесь!!!- Надя уже истерила.
- Диалог окончен! И точка! На кухне сегодня, повару помогай! – вскочил начальник, не доев, забыл и про чашку.
Нет, не останется она кухарить, не её это, не любит она этого. Весь день насмарку, то есть на сковородку. Сидит под навесом на длинной скамье подле стола, положила голову на ладонь - обиделась. Повар, дядя Лёша, поднялся с деревянного подмостка, что метра три от кухни отходил к речушке, где мыли посуду и набирали воду. Брякнул по столу на чисто отмытой от каши большой кастрюлею, что та зазвенела протяжно колоколом. Надя вздрогнула от неожиданности. Тошно было смотреть на всхлипывающую носом девчушку, та растерянно оглядывалась большими покрасневшими от собирающейся влаги глазами-колодцами. Он видел в ней ребёнка. Хоть и на кухне, но всё же мужик с мягким сердцем от того, что сам был отцом двух дочерей.
«Да что же с ней тут случиться может? Вокруг на много километров души людской не сыщешь. И что начальник с собой-то не взял? Мог ведь. Она бегунья та ещё, обузой не будет». - дядя Лёша вздохнул своим мыслям.
- Так, ну всё. Я нытиков и стонутиков на кухне не потерплю. – притворно нахмурил он брови на Наденьку. – Давай, иди в палатку, или куда ты там ещё собиралась. – сказал он, подмигнув глазом, вытирая мокрые руки о засаленный и запачканный золой передник, роль которого выполняла его же рубашка, завязанная рукавами за спиной.
Надя расплылась в улыбке.
- Только давай так, чтобы вернулась за благовременно до всех и за твоё отсутствие никто не хватился. Хорошо?
Надя быстро согласно закивала.
- А то ты мне всё равно на кухне мешаться будешь. – заключил дядя Лёша, словно оправдываясь за свою слабость. – Да осторожно же ты! –поспешил в след сказать он Надежде, когда та, соскочив с лавки, не рассчитала с перебросом ноги через неё, споткнулась и чуть не упала, стремясь по скорее попасть в палатку за рюкзаком и офицерской сумкой.
«Пфф! Озеро как озеро. - говорили рабочие-манси что сопровождали её в работе, «Неказистое, невзрачное, копытце…» - недоумевали товарищи, пожимая плечами. Типичное озеро, бережно утаённое далеко отступившим лесом, да склонами обступившим его гор от глаз людских. С низким мшистым берегом. Ничем не примечательное озеро рождающее реку, но не для той, что носила жизнь под сердцем готовясь вскоре породить дитя, пленённая им, лелеющая надежду о встрече с ним, наконец-то достигла долгожданного брега. Уже был не большой животик, который та прятала без особого труда- благо роба на ней была безразмерной. О беременности знала только Ленка, с которой та ходила в баню, а остальные списывали взбалмошное поведение Нади, круто поменявшееся в этом полевом сезоне, и ставшее отражением её беременности, на женские причуды – «За муж девке пора. И давно».
Надя бросила рюкзак, на половину наполненного образцами и пробами, часть из которых она благоразумно оставила в условных местах по пути своего маршрута - потом заберёт, когда с рабочим будет. Заодно и пробы отберёт, одной-то всего не накопать. А иначе, под тяжестью всего причитающегося в маршруте материала, заполняющего рюкзак под самое горлышко по мере продолжения пути, она не дошла бы. Да и маршрут остался не законченным, уж больно торопилась. На столько торопилась, что сидя на берегу по памяти переносила и записывала всё, что не успела. Достав из офицерской сумки план-карту местности набросала кроки маршрута с точками наблюдений и отбором проб с образцами. А в пикетажной книжке дала описание всего пройденного ею маршрута с нумерацией точек наблюдения, собранного ею материала, для дальнейшей увязки на карте.
«Лишь бы только начальство не прознало о её мелких грешках…» - сетовала она. - «По голове не погладят. Хотя… Витя только пожурит и делу хода не даст. Он вообще большая умница. И её с Ленкой с основного лагеря забрал, да команду себе что надо подобрал. Оставив там рабочих с непонятным и тёмным прошлым, которые проходу девчонкам не давали». Время от времени в стане геологов появлялись люди, некоторые оставались и работали, другие просили, чего поесть, одеть, да и поминай как звали. А потом заявлялись правоохранители и расспрашивали: «Что говорили, да куда те пошли?». Как оказывалось, это могли быть беглецы, золотари или ещё какие тёмные личности. Вот только геолог не мог отказать нуждающемуся в тайге, вот и приходилось потом за это платить.
Надя закончила с работой довольно быстро. Переживать о наступлении вечерних сумерек летом в Приполярном Урале не приходилось,- ночи были светлые. Но чтобы не заметили её отлучки, вернуться надо было до того, как группы начнут подтягиваться со своих маршрутов в лагерь.
Ну ничего, ей времени хватит чтобы насладиться красотой озера. Надя отложила планкарту с пикетажкой в сторону, приложив сверху офицерскую сумку, чтобы ветром не растрепало бумажные листы. Сама удобно сидела на не обычном полуистлевшем бревне, затейливо и беспорядочно перевязанном потемневшими от времени лентами, рвущимися от слабого натяжения. Один конец бревна имел нечто общее с грубо вырезанными человеческими чертами лица. Надя вытянула ноги. Тишина, красноречиво говорящая о необитаемости вод озера какой-либо живностью. Даже ветер, что так ласково нашёптывал на ушко, умолк, и рябь на поверхности воды исчезла, выпрямив озеро и преобразив его в зеркало без единого изъяна. Нога об ногу, Надя сняла кирзовые сапоги, не меняя положения тела, так же стряхнула портянки и ещё какое-то время сидела не шелохнувшись. Потом медленно, то согнув ноги в коленах, то подогнув их под себя, оторвав руки от земли, выпрямляя спину, Надежда поднималась. С наслаждением чувствовала каждое мгновение, оттягивала и продлевала минуты своего пребывания. Выпрямившись во весь рост, она сошла с каменистой поверхности берега и утопила свои лодыжки в прохладе влажного мха. От приятной неги по коже всего тела прокатилась волна. Вода в озере пробуждала жажду. Приблизившись к краю и опустившись на колени Наденька зачерпнула ладошками воду. В которых как в миниатюре отображалось всё тоже, что и в озере. Маленький мирок, в её руках, с небом и затягивающим его облаком, со шрамами кроваво красного цвета от прорезавших его лучей скрывшегося солнца, и отражением её лица. Неожиданное гусиное гоготание, нарушившее абсолютную тишину заставило девушку вздрогнуть. От чего вода в ладошках чуть расплескалась. Надя устремила взор в даль, пытаясь разглядеть источник звука, но всё оставалось не движимо. Даже длинная тень за её спиной, тянущаяся прочь от солнца и от того, кто стоял за девушкой, отражаясь в озере и в её ладонях, к которым Надя опустила свой взгляд, и которыми она всплеснула, когда заметила, что не одна. Но обернуться, как и встать девушка уже не успела. Глухой удар с глухим отголоском треска сломанной кости где-то внутри головы, короткий прерванный вскрик, приближающаяся к лицу озёрная вода потемнела и её жар проник в уши, нос, горло, грудь. Моментом возникло и исчезло вместе с последним трепыханием испуганного сердечка и настигшей мглой сознание чувство рвоты.
Девушку нашли во второй половине следующего дня. Сначала её рюкзак, указавший уверенно направление к озеру, к которому она всё время так рвалась и о котором так много говорила. Офицерская сумка, прижимающая собой к земле планкарту с ровно выдранным по линии сгиба той стороны, где обозначалось озеро Лунт-Хусап-Тур с истоком реки Лозьва у подножия горы Отортен. И пикетажку с её порядковым номером на переплёте, именем и фамилией ответственного за её ведение, а также наименование подразделения Северо-Уральской геологоразведочной экспедиции, с указанием адреса посёлка геологов и года, 1934-ого. На её листах последним значился маршрут вчерашним днём. Бездыханным телом Надя лежала в стороне от озера, на спине, головой на камне окроплённый её же кровью, в результате «несчастного случая».
2. Случайные люди(Побег заключённых).
Замышляющие побег ждали удобного случая. И он представился, когда из-за сокращения штата сотрудников, выстроенный конвой с большими прорехами растянулся вдоль лесополосы, в котором валя лес, трудились заключённые лагеря.
Процесс упрощения и преобразования лагерей и их жильцов был в разгаре. Из-за мер, в которых предусматривалась ликвидация исправительно-трудовых лагерей, не способных обеспечивать решения задач, по исправлению и перевоспитанию заключённых, на основе общественно-полезного труда и приобщения к нему совместно содержащихся лиц, осужденных за тяжкие преступления с лицами впервые осуждёнными. Что являлось необоснованным и требовало разделения рецидивистов и осужденных за тяжкие преступления от остальной массы. Путём создания колоний строгого режима. А это означало переход приступных элементов на более тяжкое и невыносимое положение. Труд был обязателен для всех осуждённых, способных работать. Что было абсолютно не приемлемо для воров в законе и других элементов, ведущих паразитический образ жизни. Так или иначе, но начавшиеся с конца 1956 года преобразования часто приводили к бунтам и побегам среди несогласных. Такие случаи были чаще всего заведомо обречёнными на провал. Кругом тайга. А местное население сотрудничало с правоохранителями потому, что беглые расправлялись с ними, часто вырезая целыми семьями.
Работы велись сразу на двух участках, состоящих в отдалении друг от друга и конвоиров явно не хватало. В чём и был просчёт лагерного начальства, полагая, что рисковать нападением на конвой никто не будет, потому как расстояние от вырубки до нетронутого леса было приличным, и прежде чем беглец успеет скрыться в его зарослях, успеет получить порцию пуль. Оставленные среди сплошных выработок островки непригодного для вырубки леса, служили прибежищем для тех, кто не считал своим долгом трудиться. После окончания работ эти самые островки обыскивались на наличие запрещённого. Но единственной добычей конвоя оказывались только рисованные карты, да ещё какая мелочь из арсенала времяпрепровождения и досуга.
Конфликты среди группировок и следующие за ними разборки за стенками бараков были делом обычным, иногда вытекая и за пределы – на деляны. Сегодня, почуяв превосходство одной из группировок, так часто и рьяно пытающиеся разделаться с более малочисленной и не защищённой, те решили расквитаться со своими оппонентами и, при хорошем раскладе, бежать. Смерть их ждала в обоих случаях, но оттянуть её, было делом принципа,- всё же встретить костлявую от пули или в тайге было куда резоннее, нежели от паскудной заточки. И какая из выпавшей доли лучше? Останься здесь им пришлось бы работать, согласно постановлению. А это «западло».
Решение действовать было принято сразу. Провокация, стравливание «мужиков» с «блатными», и вот, на их лесном островке потасовка- мужики махают топорами, крики, маты. Выстрелы конвоя в воздух, лай спущенных собак. И без того малочисленные конвоиры ринулись в гущу, оставляя дорогу свободной к бегству. Бегут согласно тюремной иерархии - блатные и приблатнённые спереди, их спины прикрывают шныри да шестёрки. Открытый огонь по ним не даёт нужного результата, - эффект неожиданности, слишком далеко и поздно спохватились. Пули цепляют, остановив только одного, остальных же скрывает лес.
Вызванная подмога, погоня до темна. Подобрали ещё одного отставшего от всей группы, раненного. Рвущиеся исходящие до тошноты лаем собаки идут в след. Ночь. Вероятность того, что те, кто гонит сам станет добычей, увеличивается. Останавливают погоню и возвращаются, увеличивая шансы беглецов. С утра новая погоня, но те далеко. С каждым днём вероятность поймать зеков уменьшается. В принципе, как и вероятность на выживание тех, кто вырвался. Им необходима еда, одежда. Озверевшие, одичалые, без сострадания и жалости попустятся на что угодно, чтобы удовлетворить свои потребности, только раззадоренные пьянящим воздухом фарта. А если селение какое попадётся, то пощады не будет.
3. Маленький народ большие беды. (Вогуличи).
Год был плох, как и прошлый, как и позапрошлый. Падёж скота опустошал стойбища, и их обитатели вынуждены были ходить к соседям, у которых стада не сильно проредели за оленем на развод. Вылазки за диким зверем уводили охотников всё дальше, и те всё реже возвращались с добычей.
В стойбище из семи юрт оленевода рода манси Анямова, приготовления к зиме шли своим рутинным обычным ходом. Со дня на день с летнего выпаса должен был начаться перегон оленя к зимовью. Та малая часть мужчин, что была в стойбище, это те, кто уже пришёл со своей частью стада с ближних выпасов, да кто вернулся с сезонных работ, заработав живую копейку, да те, кто по возрасту уже не мог находиться вдали от стойбища. Хотя таких сложно назвать стариками, так как любой охотник до последнего ходит в лес. Да и здесь, совмещая приятное с полезным, старики ненадолго, но покидали свои юрты, для того, чтобы по проведать своих соплеменников, поискать распуганную волками дичь, да привести на выпас чего съестного.
Дети в чумах спали, отсчитывая ход времени ночи сопением дыхания под шкурами-одеялами. Женщины, под светом горящего очага, дополненного огоньком лучины, нанизывали бисер на жилы оленя, вытянутые у очередного павшего от болезни животного. Когда с шелестом порхания крыльев что-то с силой ударило в дверь, заставив всех передёрнуться от неожиданности. Женщины переглянулись. Одна из них поднялась и приоткрыла дверь чума-избы. Прямо из-под порога стремительным броском что-то метнулось в темноту. Женщина взвизгнула и запричитала. «Ночная птица!» - убеждала та себя. И не всматриваясь в ночь хотела было уже закрыть дверь. Как вдруг заметила, что в ленту света, вырывающегося на улицу через проём приоткрытой ею двери и тянущейся к лесу, начала выползать и расти тень. Тень, что не лежала на земле, кустарнике и деревьях, а стояла в отдалении, сама, отбрасывая тень. С очертаниями человека и животного с жёлтым светом огня лучины, горящего в глазах. «Менкв». - подумала она. В ужасе захлопывая дверь, не заметила, что засов оказался выдвинутым. И от удара его об косяк с силой дверь снова распахнулась. Менкв стоял уже у порога. С маленькими глазками-угольками, горящими красным огоньком, смотревших сверху, положив руку на крышу чума. Женщина, словно вытолкнутая от двери, упала на пол. До селя испуганно сидящие остальные жёны охотников встали и с криками истерики начали выгонять духа. Тот, то удалялся от дверей чума, то снова приближался, заставляя трепетать в ужасе напуганных, будто дразня. Дети проснулись и изошлись в истошном плаче. Наконец засов был задвинут, все, дрожа и шепча молитвы забились в угол. Замолкая прислушивались. Любой шорох из вне, ветер то был или мышь подполом, заставлял их напрягаться и с новым рвением шептать слова защиты. Всё стихло на какое-то время. И снова, но уже в тайге, какофония звуков из плача детей, воплей женщин и ора мужчин, оглашала окрестности. Это Менкв извещал о напасти и беде, и скорой его трапезе грядущими жертвами.
Беспокоиться было о чём. В племенах, где сибирская болячка убивала оленей стадами, уже были случаи смертей среди манси, а о её масштабах, уносившими жителей целыми стойбищами, знали не понаслышке и очень давно. Любая высыпавшаяся язвочка на теле вызывала страх. Особенно матерей, что сидели в чуме, и пели колыбельные, успокаивая разбуженных видениями детей и себя.
С наступлением первых и не продолжительных холодов тайга стремительно начала своё пёстрое преображение в краски осени. Пока оленевод верхом на нартах в упряжи одного оленя собирал остатки своего вольготно пасущегося стада, его старший сын, в гордом одиночестве, переплетал узлами нехитрую поклажу, состоящую из снятых с чума и свёрнутых покровных шкур, а также рассованного и завёрнутого в шкуры и мешки мелкого скудного скарба кочевников-оленеводов.
Юноша заканчивал кипятить индийский чай, выменянный с табачком его отцом у геологов на оленью шкуру, когда в стойбище начали собираться пригнанные олени. С появлением отца он бросил в жестяную банку с бурлящей водой добрую пригоршню заварки, некоторое время, не снимая с рогулек таганка, чтоб заварился да по крепче. Чай они пили сидя на земле у очага, по среди белых жердей, скелета остова-чума. Готовые вскоре двинуться в обратный путь до родового стойбища.
Теперь наглядно было видно, насколько оказались велики потери среди их стада, полёгшего как от сибирской болячки, так и от не на шутку разгулявшихся стай волков, что резали оленей не ради еды, а похоже, для удовольствия. Несколько увесистых связок скрученных оленьих шкур, снятых с убиенных и умерщвлённых болезнью животных ещё не были водружены на нарты и лежали рядом с ними. Если ещё весной, в начале выпаса, от чума до леса всё было занято порослью пантов оленя, то сейчас это было уже редколесье с проплешинами вытоптанной земли. Подоспевший за светло и к чаю шаман, Бахтияров Александр, без труда и не слезая со своих нарт продвигался сквозь поредевшее стадо к месту где стоял чум.
Расстояние между угодьями летнего выпаса и зимовьем были не малые, и тем больше оно увеличивалось, чем дальше отстоял один род манси от другого. Хоть преодоление не малых расстояний охотником было делом обычным и необходимым, целью большого количества из них было общение, приправленное табачком и чаем за беседой в компании долго отсутствующих соплеменников и с соседями, дабы прервать приевшееся одиночество или поменять собеседников, разбавить монотонно повторяющиеся дни с одними и теми же делами, так же были в части у народца тайги. Не смотря на приличное расстояние между угодьями Анямова и Бахтиярова, относительно более далёких расстояний в тайге, их можно было бы и впрямь назвать соседями. Привыкшие мерить свой ход по лесу и сопкам количеством остановок на чай или в долях дня и ночи, то путь между их зимовками было около половины с четвертью дня, а вот между летними выпасами – день и четверть ночи, при ходьбе на оленях с остановками на чай.
Сейчас общий перегон стад. Бахтияров хоть и старейшина в своём роду, основная работа возложена на его сородичей, он не оставит стойбище без особой на то причины. Однако поводу тот для беспокойства не подал, не отказался от предложенного чая и выкурил трубку, при этом отвлекаясь на абсолютно сторонние и светские беседы. Свеже подлитый младшим Анямовым чай, ещё не остывший, отхлебнутый богатым глотком, заставил шамана продолжительно и усердно откашливаться, брызжа изо рта руганью перебитую брызгами не то слюны, не то чая, выпуская при этом то ли пар изо рта, то ли дым табака. Кашель не собирался униматься и на багровом лице выступили капельки пота, кровью налились выпученные глаза как у оленя в период гона. Его колени с руками ходили ходуном, чем изрядно веселили обоих Анямовых, а пролитый из-за этого чай, ошпаривший руку, угодил на тлеющие угольки костра, вызвав ко всему прочему резь в глазах от дыма у остальных. Юноша покатился на спину заливаясь смехом, его отец тоже «набирал обороты». Шаман, считая, что кашель прошёл, поднёс трубку ко рту. Но предательски горло раздёр новый приступ. От неожиданности трубка Бахтиярова вылетела прямо в очаг. В попытке поймать её отпущенная кружка, полетела туда же. Здесь уже зло шипя засмеялись угли. Истерический смех младшего Анямова не давал ему подняться с земли.
Конечно в том, что шаман сейчас находился с ними, не было удивительным. Но это настораживало. Не просто так он здесь. Шаман не знал, как объяснить то, что привело его сюда. Поэтому он просто поторапливал отправляться в путь к своему родовому старому кострищу. Сегодня шаман Бахтияров как никогда был близок к роду Анямовых. Привыкши говорить прямо и не щадя слушателя, по велению духов, вещающих его устами, в сложившихся обстоятельствах он не мог поступить так же. Род Анямовых был столь же чужд коренным манси, как и род Бахтияровых. Не смотря на смену множества поколений, которые ушли предками-корнями глубоко в землю таёжную, ставшими родовыми богами, коим молятся ныне живущие и чья память о них, как и деяния их на слуху любого охотника соседних с ними племён и далеко живущих. Они так и остались чужими. Анямовы – пермскими кочевниками манси, Бахтияровы - отатаренными пришлыми остяками.
Времена года менялись, как и тайга вокруг, вот только не обманет она своим не постоянством охотника, - тропа обратно столь же узнаваемая, как и весной. Чем ближе становилось стойбище, тем тяжелее было на сердце. Здесь вся семья. Но вместо радости от встречи закрадывалось беспокойство и уныние. Следствием ли это последних двух вёсен, что они уходили на пастбища, в надежде что беды вскоре отступят? Короткие и редкие встречи с родными, что пасли оленей по соседству, в половине дня пути, рассказывали в беседах и читали в тамгах, зарубках-письменах, на обтёсанных топориком деревьях, оставленных проходящим охотником о том, что болезнь косит всё больше оленей и лесной люд не обходит. И что спасу от волка нет. Иногда, доносившиеся из далека выстрелы рассказывали услышавшему их не о долгожданной добыче, а об защите собственных стад от серого разбойника, который оставлял растерзанную животину клоками шкур, оторванного и раскиданного мяса, да кости.
Несмотря на то, что путь оленеводов обременяло стадо, двигались они довольно быстро, почти без остановок. Поэтому, вышедшие на тропу, что вела к стойбищу после сборов ближе к обеду, и двигаясь прочь от заходящего солнца в прохладу ночи. Ближе к полуночи они подходили к родовому стойбищу Анямова. Весь путь тайга была молчалива, лишь редкие окрики погонщиков да шум оленьего шага заполняли равнодушный лес. Изредка пересекаемая тропа дикого оленя была практически не приметна - по ней давно никто не хаживал, - дикого оленя волки извели. Когда тропа спустилась в широкую долину реки, тайга немного отступила, олени продолжали идти ровным строем. Вдалеке слышался переклич собак, но этот лай Анямов не узнавал – это не их собаки. Очень хотелось опередить стадо и рвануть к стойбищу, но тот сомневался. А у погонщиков появилась возможность поравняться.
- Волки лютуют. Оленя с оленятами увели. Псы цепные лают хозяина зовут. - сказал шаман, видимо собравшись с духом, глядя на Анямова старшего. Сын, следовавший за поравнявшимися взрослыми, ничего не понял. Его отец, наверное, тоже. Но расспрашивать шамана было дело бесполезным - всё равно не скажет, а заговорит, так без толкования не понять. Всё же шаман проделал не малый путь явно не прогуливаясь. Прозвучавшее из уст шамана воспринялось с опаской, заставило главу семейства Анямовых припустить нарты в обгон шарахающегося в сторону от него стада, пока еще ночь не сомкнула глаз беспроглядной тьмой в собирающихся над головой тучах, готовых обрушиться осенним ливневым дождём.
Всё происходившее далее напоминало бред горячки. Боль, отчаяние, безысходность от невосполнимой утраты, бессмысленности потери. Чернь и пустошь там, где слезам не достать дна глубокой реки, а стенания не отражаются эхом о крутые и высокие берега, слагающих образовавшуюся в одночасье пропасть.
Мчась сквозь тайгу, сошедший с тропы, Анямов то и дело заваливался на нарты, получая по лицу ветками деревьев и натыкаясь на полном ходу на кочки, рискуя свалиться наземь. Услышавшие шум в тайге собаки залились рвотным лаем - стойбище было близко. Начали встречаться не разделанные трупы оленя, полёгшие то ли от болезни, то ли от руки человека - в темноте не было видно. Манси не оставит лежать своего оленя не разделанным. Туши не тронули даже волки, будто они полегли только что и семья ещё не знает об этом. Беспокойство усилилось и отдавалось барабанной дробью в сердце и слезами, нагнанными в уголках глаз волнением предчувствия страшного или ветром от быстрой езды.
Люди, собаки, говор и лай, серые шкуры, вставшие на холках дыбом, разъярённый оскал и серые драповые шинели. Окрики, одни кидаются, вторые отгоняют. Стада в стойбище нет, только туши убитых животных. Двери срубов бревенчатых чумов распахнуты настежь. Анямов мечется от одной постройки к другой, но никого нет. Человек в форме сопровождающий его что-то говорит, спрашивает. Но он не слышит, не понимает. Пытается что-то сказать, но ком в горле и ничего кроме мычания не вырывается. Безысходность, отчаяние. Много людей, собак. С первыми оленями пригнанного стада появись нарты сына. Тот спрыгивает на ходу. Что-то безумно крича, сбитый с ног при попытке наброситься на человека в форме, падает. На него наваливаются, держат. Заломив руки за спину, обездвиживают. Но где все? Куда делись все родичи? Сын бежит на выручку отцу, вынимая из ножен на поясе узкий нож с ручкой из оленьего рога. Но тоже сбит. Давно начавшийся проливной дождь смешал в однородную массу землю, кровь, олений помёт. Подошвой кирзового сапога лицом примят к земле, окрики и уговоры. И кровь, чей резкий запах ударил в нос. Но чья она? Откуда так много?
Сын рядом. Спрашивают. Много спрашивают, но сами на вопросы не отвечают. «Где все? Где дети, мужчины и их жёны, старики?» - в голове вопросы, не находящие ответа.
Редкими вспышками ясного ума возвращало Анямова старшего из чёрной пропасти с голосами и лаяньем псов, с воздухом пропитанным кровью преследовавшего его погружая в безумие. Тогда он, неожиданно для себя, оказывался где-нибудь по среди тайги. Не зная и не понимая, что он тут делает. Может ищет? Да ищет. Их, своих родных. И снова находившая на него тоска несла с собой забытье… Снова пробуждение, и он в пустом стойбище. «Нет! Искать следы! Тайга знает, подскажет, не утаит». Скитание. Яркая вспышка просветления разума, и он возле забора лагеря. Что-то кричит с вышки охранник. А как тому не орать, ведь охотник стоит на перевес с ружьём у охраняемой зоны. И вот он уже сидит в холодной камере. Щёлканье замка и его выводят к Шаману Бахтиярову. Тот сажает его в нарты и увозит. Снова провал. «Так нельзя! Так нельзя жить! Он сходит с ума!» Сын вытаскивает его из петли. Боги берегут его, но зачем? Его семью нашли. Но почему он их не видел? Или видел? Опознание? Но его не было! А кто был? Его сын и шаман Бахтияров. А когда захоронили? Нечего хоронить? Волки? Люди? Почему все молчат? Кто-нибудь знает, что случилось? Нет утешения от слов своих и чужих. Нет! Их нет! Не видел! Надо искать! Нет и утешения.
Горящий можжевельник высоко взбросил языки голубовато-жёлтого пламени, что облизывали чернь неба, выплёвывая в него с треском клубы искр. Свет вырывал из темноты сидящие во круг костра фигуры людей. К охотнику Анямову медленно возвращалось сознание. Под мычание и шёпот шамана, сопровождаемые иканием и отрыжками. Заговорил и бубен. Сначала тихим мышиным шуршанием и писком мелкой птахи, сменившиеся шумом речной волны о прибрежную гальку, перерастающие в фырканье сохатого, что с треском прогоревших поленьев в костре под его ногами пробирается сквозь валежник, и возрастающего до недовольного и громогласного рёва медведя. Камлания шамана и удары бубна становились всё громче, звонче и учащённее. И вот уже земля дрожала под ногами от бегущего стада дикого оленя, вспуганного волком, чей вой смешался с неровными песнопениями шамана. Всё стихло. Тайга спала. Лицо шамана было невозмутимым. Его глаза бередили, пугали и отталкивали. Прояснившийся рассудок охотника Анямова внимал говоримое ему.
- К Лозьве реке пойдёшь, к истокам её рождающим. Проводит она тебя тропой предков к подножию горы Лунт-Хусап-Сяхл, - Горе Гусиного Гнезда. Что в ладонях склона своего, богатырь Отыр, охраняя своим ножом - холодным ветром, от глаза и стопы случайного пришлого и не посвящённого, бережно держит воды озера Лунт-Хусап-Тур, - Озеро Гусиного Гнезда, а с ним и покой Богини Земли - Калтащь-эква. Что гусыней высиживает сына-гуся Мир-Сусне-Хума. Её просить будешь. За детей, за стойбище, за оленей. Сын её, Мир-Сусне-Хум, пусть спроводит семью твою сгинувшую по косам матери его, туда откуда смотрят предки наши. Просить надо, покуда не услышат они тебя.
На вершине Лунт-Хусап-Сяхл, за каменными столами курит трубку Нум-Торум. Дым той трубки страшен. Будешь курить с ним, покрой голову. Рядом с Нум-Торумом другие боги сидеть будут и девять наших праотцов - охотников, которых сгубили семь врагов наших, великанов, что Нум-Торум выгнал с угодий наших и превратил в истуканов каменных, что стоят на плато Мань-Пупынёр. Десятым охотником будешь, у себя они тебя не оставят, вернёшься обратно. Но принеси им белого оленя. Ешь с ними, кури с ними. Пепла трубки Нум-Торум бойся, как дыма его. Тяжёлым каменным дождём с неба падает.
Кости оленя в шкуре его снесёшь к шайтану о семи рогах - Куль-Отыру, что древом под горой Вот-Тартан-Сяхл стоит, и смотрит на мир мёртвых. У ног его, корней, кости положи, для Мых-ими, Земли-старухи, что болезни отведёт - ослабла она, а тело-ствол Куль-Отыра кровью вымажи. Задобришь духов и Богов, дальше пойдёшь, домой отпустят. Пойдёшь обратно так же, как и туда уходил - вдоль хребта-пояса Ур-Ала, что раскинул наш далёкий предок, Великан Отыр, к стойбищу.
Сказ шамана не всяк мог объяснить. И Анямов не был исключением. Пока тот говорил, в его голове рождались и проносились образы пути по тропе таёжной в горы, увенчанные скалистыми стенами да грядами, где источником, питаемым талыми водами, ютилось маленькое тихое озерцо.
- Один там будешь, проводник Куриков, что обычаи предков чтит и оберегает, стада душ гиблых угнал на зимовье. Но ты не бойся. Покуда сделаешь всё как надо, то и нам всем будет хорошо. - закончил Бахтияров. Анямов не переживал, а только внимал, молча и покорно. Там простирались угодья его отца, хоженые им, и от которого он слышал сказания про места те заветные, но обходимые стороной человеком и живностью всякою, где птица не пролетала. Почитались, места те, да остерегались их. Единственное что его пугало, без проводника Курикова, он не будет опознан Богами как приносящий дары и просящий… Хотя, после потери и безумства, что может быть страшнее чем новая потеря и безумство, вот только терять ему уже было нечего. А его смерть может будет воспринята сама как подношение. Анямову ничего не оставалось как смиренно принять уготованную ему участь. Летний выгон Курикова находился на границе с охотничьими владениями Анямовых. Из-за отсутствия там дичи, район для охоты был мало интересен. Разве что большое количество открытых продуваемых мест, позволяло приводить сюда стада оленей, чтобы те не мучились от кровососов, но прокорма здесь было мало.
Всё больше ощущалось дыхание порывами разрывающего морозной свежестью грудь северного ветра Северко, сменившего доброго ослабевшего восточного старика Холи-Вот-ойка. Всё чаще холодные дожди приносили с собой снег, пока ещё не удерживающийся на земле, заставляя с каждым днём всё дольше поддерживать огонь в чувалах юрт. Макушки елей и сосен чернели, предостерегая о сильных холодах скорой зимы. Чем дальше уходил от чума манси, следуя по долине реки Лозьвы, тем короче становился бег солнца по небосклону, и тем снег всё дольше лежал. Пока он был на нартах, его передвижение было довольно быстрым. Но вскоре замедлила свой ход – тайга стала не проходимой. Пришлось идти пешком, оставив оленя у встреченного чума охотника, оказавшемся в его пути последним.
Вода в русле реки молодела, по мере продвижения к истоку, своей полнотой и стремительностью имея характер взбалмошной девушки. То оголяя дно и игриво меняя направление, то, вдоволь на резвившись, уставши растекалась, млея под укачивание высокой елей, растущих на берегу. Чем дальше, тем больше вода чернела и застывала в движении, предвкушая скорый зимний сон подо льдом. Вечерело раньше, и солнце всё ниже к горизонту очерчивало свой путь, зажжённой лучиной, вспыхивая у самой границы неба и земли, освободившись от оков тяжёлых облаков, на мгновение наводняя лес длинными оживающими тенями. Места излюбленного пиршества волков сменялись полуголыми сопками, где нет-нет да появлялась мелкая дичь. А под ногой играющим курумником иногда выбивались тонкие слёзы серебряной воды родников и туманов. Ещё не замёрзшие ключи с озорством прятались под камнями звонко переговариваясь между собой. Анямов шёл тем же путём, каким некогда следовали девять праотцов манси-охотников, к вершине, что стала для них полем битвы с врагом, племенем, которое выгонял сам Нум-Торум с земель их. И шёл для того, чтобы просить и восхвалять тех, кто избавил его от помешательства. А иначе он и не объяснял излечение рассудка. И тут ведь не поспоришь, - духи дали, духи могут и отобрать.
Как некогда великан Отыр бросил свой пояс с глубокими карманами, образовавшие вершины гор, и рассыпались самоцветы из них, так теперь у Анямова тасма была полна битой дичи и оттягивала ремень к земле. Манси был доволен – «хороший признак». Костерок сразу стал потрескивать, выпутываясь из цепких объятий хвороста и лапника, вытягиваясь после пробуждения. Таганок, воткнутый над костром, держал банку с набранной в неё водой из «копытца». Тушка разделанной куропатки ждала своей очереди.
После ужина, оленья шкура легла на настил из веток. Заготовленные дрова были уложены так, чтобы поддерживать костёр подкладыванием прямо с настила. Сон обещал быть беспокойным. В местах хоть и родных, но по-новому восприимчивых. Особенно после всего, что выпало на долю охотника. Ночная стужа не даст продыху. Уже в полудрёме костёр за трещал так, будто бод ногой идущего треснула ветка. Манси приоткрыл глаза, прислушался. Тишина. Лишь шёпот костерка, свет от которого не рисовал теней, проглатываемый тьмой, не отдавая и толики тепла. Охотник подкинул ещё поленце, но оно было лишним. Огонь, словно змея в танце, начал взбираться на свою добычу, рисуя собой мансийские танги, силуэты людей и животных. Сколько времени прошло пока Анямов наблюдал за игрой огня, он не знал. И спал ли, бодрствовал… Но сквозь пелену дыма или пара, что окутал его, Анямов увидел девять охотников, одетых в малицы из шкур оленя с накинутыми на головы капюшонами. Стволы их ружей были направлены на него. Он помнил слова шамана: «Не бояться!» Вот только совладать с собой он не мог – Анямова обуял дикий ужас. Манси не чувствовал своего тела. И силясь дрогнуть хоть пальцем, его лицо сморщилось в гримасе. Голосовые связки напряглись и рёв, вырвавшийся глубоко из груди, слился с громом одновременно выстреливших ему в лицо ружей.
По земле прокатившаяся волна, скинула охотника с настила. Тот упал лицом в пылающий очаг, ужаливший его, вихрем искр обвив голову. Горячий дым, обильно с жаждой и жадностью взглотнённый затёк в горло и лёгкие, паля и обжигая их, остановив перехваченное дыхание. Схватившись за горло Анямов стоял на коленях, опёршись рукой оземь. Кряхтя и корчась ему удалось вздохнуть свежего воздуха, отчего он разразился диким кашлем в захлёб. В глазах по темнело. Укрывая колени и кисти рук стоящего на четвереньках манси, дым из белёсого сделался ядовито-жёлтым. Подобрав ноги под себя, Анямов, по совету шамана, накрылся с головой капюшоном. Из густой дым-пелены, что стояла не движимо, выглядывала только спина. Будто вода, эта дымка, втягиваемая носом и ртом, растекалась по жилам с кровью, расслабляя и обмягчая тело. Дыхание очистилось, и он уже не вздрагивал от приступа нарождающегося кашля.
Вся округа осветилась мерцающим белым светом, проникающим под капюшон. Будто бы все светила разом взошли на небосвод и стремительно помчались ввысь. Анямов развернул голову, привстав на руках, но ослепляющий свет, заставил его с криком зажмуриться, прикрыв глаза ладонями. В одно мгновение собственная же длинная тень, от испуга сжалась и спряталась под манси. В попытке проморгаться он стоял, запрокинув голову назад, закатив широко распахнутые глаза, от чего белки его пугающе выделялись на смуглом лице, с расставленными в стороны руками, предохраняясь от падения, качался из стороны в сторону, со стоном глубоко вдыхая, похожий на беспомощного птенца. «Ослушался шамана! Беда! Ох, ослушался! - причитал про себя Анямов. - Не ослепнуть бы…». Он молил, восхвалял. Сначала про себя. Потом перешёл на бормотание от желания слышать собственный голос. Но страх что услышат его и найдут не давал перейти на крик. Охотником овладел ужас, от того что сгинет он, один и не прознает об этом никто.
В момент своего говора, острая боль в глазах от в миг возникающих вспышек стали чередоваться всё дольше задерживающейся кромешной тьмой, в которой то и дело стали возникать образы его безвозвратно потерянных родных с обрывками их голосов и короткими сценами из его той, прошлой жизни. Но и тьма вскоре сменилась размытой картинкой настоящего. В котором он стоял у своего настила с отброшенной в сторону шкурой и раскиданными лапником, в очаге прогоревший костёр последними витками дыма с истлевших костей-головёшек отдавал душу Богам. В сторону от зачинающегося багроветь рассвета, пересечением длинных жёрдочек-лучей опрокинутого на бок чума, мерцая белым огнём, удалялась звезда, то и дело туманными всполохами накидывая на те жёрдочки оленьи шкуры. Далёкие удары трубки Нум-Торум, что вытряхивал из неё пепел от выкуренного табака, гулом отдавались под ногами. Вскоре всё стихло. Анямов ещё долго сидел, дрожа то ли от холода, то ли от волнения, не решаясь шелохнуться.
II. О них. И не только.
1. Жизнь и путь Золотарёва.
Вспоминая то, что было и откуда нет возврата, сознание быстротечности, никчёмности жизни, позволяющей не считаться с её ценностями и обесценивающаяся сама по себе, рано или поздно, на долго или кратковременно посещало, пожалуй, каждого, кто попадал в условия, где цена жизни не была разменной монетой, а была работой, долгом. На фронте часы боя отнимали дни, месяца забирали годы, а года - целую жизнь. И казалось, что не было «до», а смерть издевательски вторила: «Не жди, не будет и «после».
Отец, мать, сёстры там, в оккупации. В родном селе, запомнившемся белизной стен домов, покосившихся заборов садов, где ещё детьми таскали у соседей фрукты, несмотря на то, что тоже самое росло под родным оконцем - чужие яблоки были вкуснее. И даже старый сторожевой пёс, притаившийся в ожидании мелких сорванцов, нападал нарочито мимо, лениво, рассеянно заплетаясь и спотыкаясь. Лишь изредка ему удавалось ухватить кого-нибудь за штанину, которую тот сразу же отпускал, чтобы не получить ногой под брюхо. Привлечённый лаяньем пса весёлую многоголосую ватагу ребятишек сторож гнал покуда хватало дыхалки. А те текали в ореховую рощу на берегу реки Уруп, притока Кубани, где, вытряхивая свои рубашки от добытого добра дети похвалялись друг перед другом. Станица, ставшая пленом его родным и близким людям, ждавшие его и думавшие о нём. Семён же рвался и приближал тот год, месяц, день и час долгожданной встречи, ведя борьбу на фронте.
- А ещё «инженерными» они зовутся… - с сарказмом заметил Семён Золотарев.
– Что угодно, а иглу точно в сене, не найти. На всём фронте никто не штопается что ли? А перо бы не подошло? Мягкое? – не довольно бурчал Семён, поглаживая места наколок, которые уж очень хотелось расчесать.
- Никак нет, товарищ сержант! – наигранно-официально ответил Геннадий.
- Хочу заметить, что наше подразделение богато только ломом, бумагой да чернилами. - кивнул он головой на заполненную бычками от папирос чернильницу, что стояла на схем-карте, удерживая её уголок от скручивания. Над которой они буквально час назад склонившись обсуждали полученный приказ и план действий. И впрямь, запах палёной плоти, что витал над полем брани и чернил, которыми писались письма бойцы домой настолько врезались в память, что, казалось, составлял со служивыми одно целое и неотступно следовал за ними. И сейчас, в полумраке санчасти, освещаемой разве что керосиновой горелкой, да огоньком спиртовки, над которой бойцы грели медицинскую иглу макая в чернила, нанося друг другу письмена и рисунки, запах был въедливо знаком. И всё благодаря Евгению, «Еугену» или «Гене», как называл земляка Семён, а вместе с ним прозвище балагура и шутника подхватили остальные ребята. Тот был родом из села, соседствующим с родной станицей Золотарева. От этого, а может ещё и потому, что Гена, как и сам Семён, были очень схожи, - оба имели кавказскую внешность, горделивую осанку, к тому оба из многодетных семей, видели в друг друге братскую поддержку, нежели дружбу.
- К тому же, у кого как не у швеи, что штопает раненых, искать иглу? Да и не только… - продолжил лейтенант, намекая на спирт, что они пригубили. И без которого всё действо членовредительства не состоялось бы. – Что-то Павка совсем расслабился. – перевёл разговор Гена на призадумывавшегося соратника, ещё одного из их дружной тройки.
- Думает. – буркнул Семён, посмотрев на рядом сидящего на лавке, толкнув Пашку плечом. Тот не отреагировал. – Думает о сказанном тобой. – Семён имел ввиду слова с которых начался весь сыр-бор, после первых отпитых грамм, развязав им всем языки. – И так же, как и я, не понимает, как это ты сумел нас уболтать. Да, Паш? – Семён толкнул дремлющего приятеля локтем снова. Золотареву и впрямь было невдомёк, как он, собранный, серьёзный, педантичный, аккуратный, мог согласиться на такое. А Евгений только и рад был. Разошёлся так, что, если бы тушь да спирт не кончились, их кожа напоминала бы полотно художника.
Павел сонно поднял голову, передёрнулся от пробежавшего по коже озноба, взял нательное потемневшее бельё с колен и накинул его на себя, согласно кивнув головой.
- Вот только не надо, Саня. - говоря с кавказским акцентом, присущим кабардинцу, Евгений произносил некоторые гласные несколько растянуто и твёрдо, как будто пытаясь выговорить их, и из имени «Сеня» выходило подобие «Сеэаня». Так и приклеившееся к Золотарёву, превратившегося с лёгкой руки Евгения из «Семёна» в «Саню», «Александра».
– На фронт ушли мы добровольно, и вас с Пашкой никто не принуждал. – парировал земляк Геннадий. – А деды и вправду говорили, что если хочешь обмануть смерть, то назовись именем, не наречённым при рождении, а вымышленным. А что нам думать и придумывать, заодно и имена на память останутся, как и дружба фронтовая. – на тыле правой кисти у основания большого пальца, у Семёна красовалось имя «Гена», а у Евгена- «Саня».
– Заодно и поглядим, не приведи Бог, если смерть ко мне придёт, то значит она твоей была, значит обманули мы её. – довольно сверкнув глазами с улыбкой самодовольства подытожил Евген. Да, с такой путаницей имён да прозвищ сам чёрт бы ногу сломит.
На тыле правого предплечья в средней трети у всех троих офицеров красовались грубо набитые татуировки горящей мины – эмблемы инженерных войск (сапёров) и «+ С», что означало причастность хозяина наколки, к сапёрным войскам. Но внешний облик мины больше напоминал масть пики. На что Гена, сделавший набросок и набивший друзьям неумело рисунок, оправдывался: «Ну ничего, в нашей грабь армии, свои поймут». «Грабь армия» - сравнение, в котором было завуалированно мародёрство, коим не брезговали заниматься некоторые из служивых, хоть и не приветствовавшееся в рядах и было наказуемо, всё же, время военное и старшие по чину иногда закрывали на прегрешения такого рода глаза. Да и в глазах мирных жителей, любые вооружённые отряды, занимающиеся грабежом с той и с другой стороны, какие бы цели они не преследовали в конфликте, были «грабь армией». Это выражение из уст Гены приобрело шутливую форму, однако очень не нравилось Семёну. И не мудрено, ведь не все из их Кавказского Полка занимались грабежами, однако время того требовало. Может из-за нехватки провизии, или от того, что просто хотелось побаловать свой измождённый организм чем-нибудь приятным, всё же промысел был. Не все брезговали, да и не всех пугал запрет командования, в некоторых случаях даже поощрявшийся. И как итог, выражение укоренилось в его собственном лексиконе. В Евгении говорила бурная молодость. В отличие от своих друзей, которые по молодости только мечтали отдать дань моде ещё довоенного времени, некой «зоновской» субкультуре, что своими понятиями да похождениями казалась несколько притягательной, если не романтичной, по детской глупости Евген сделал несколько неаккуратных «портачек». Теперь уже у Семёна, по наитию искусителя Гены, на тыле левого предплечья красовалась татуировка пятиконечной звезды и буквы «С» - символ советской армии и принадлежности «С»-емёна, ну или «С»-ашки, кому как угодно, к ней, сделанные здесь же, на фронте, но ещё раньше. И после набития которых, Семён пообещал больше не подпускать этого «художника» к своему телу. Тогда же, под действием спирта, вытащенного у какого-то деда из запасников на освобождённой от фрицев территории, дружбу своей троицы Семён с остальными обозначил надписями на тыле левого многострадального предплечья: «Г+С+П=Д» и совпавшими едиными для всех троих цифрами года рождения «1921 год».
Алюминиевая кружка, больше не наполнялась и с бряканьем не опускалась на стол, требуя добавки. Её содержимое без закуски приятной истомой разогналось кровью по жилам, сделав их ватными. Но друзья то и дело с надеждой поглядывали на кружку, с желанием продолжить. Но не было чем. Оставлять чёрную обожжённую над спиртовкой и промоченную в чернилах иглу в санчасти смысла не было, приютившая и не беспокоящая их отдых мед сестра, могла поругать, и чего доброго, запретить им вообще появляться на пороге, увидев она испорченный инструмент. Евген, покрутив иглу в пальцах, положил в трофейный портсигар - «Мало ли, чтоб снова искать не пришлось. А то, вдруг снова ребят подобьёт к письмам на теле…»
В ходе многочисленных операций в Великой Отечественной войне состав офицеров и рядовых инженерных войск бросало везде, где требовалось разминирование освобождённых от захватчиков территорий, подрыв особо важных производственных и связывающих узлов противника, наладка мостов, и понтонных переправ, для последующего форсирования рек моторизованными и пехотными войсками. В эти моменты Семён, как и великое множество всех остальных, чувствовал не бывалый эмоциональный подъём, всплеск от сознания присутствия себя в этом грандиознейшем движении, позволяющем позабыть обо всём, целью которого было отодвигать, уводить, давить, гнать и теснить неприятеля с родных земель, чьи верные сыновья ложились от разящих и рвущих плоть металла когтей зверя-фашизма, за жизнь и свободу тех, кто заживо горел в пламени, вырывавшегося из его рта, задыхался в газовых камерах зловонного дыхания. Зверя, разящего голодом, страданьями, слезами десятков, сотен, тысяч и миллионов невинных жертв. Приближая долгожданный день освобождения.
Артиллерия неприятеля била, словно слепо, на ощупь, то рассеяно бросая мины, то накрывая ковром, пытаясь утопить в огне Третий Кавказский Полк, возводивший переправу через пойму реки Одер, разлившуюся на пять километров. Задача, которая должна была обеспечить армию на западном берегу поддержкой ударной группы фронта, требовала наладить несколько крупных понтонных мостов и десятки паромных переправ. Слаженные действия отделения Золотарева на ровне с другими подразделениями скоро начали давать нужный результат. К концу дня на Одере действовали девять десантных и четыре паромные переправы, пятидесяти тонный мост. По самой реке курсировали шесть паромов, при буксировке машинами-амфибиями. Прибывшие по переправе на западный берег артиллерия, пехота, танковые, механизированный и кавалерийский корпуса, при поддержке авиации, рвали в клочья дивизии врага. Но не все победители вернулись. Там, на Одере, при возведении понтона, взрывом снаряда у пятидесятиметровой секции перебило два прогона и сорвало верхнюю часть обшивки из брёвен и досок. Этот плот снесло на три сотни метров вниз по реке, где он и застрял на мелководье. Старший сержант Золотарёв, окрикнув ближайших к нему бойцов, бросился к плоту. По пояс в воде он с парнями начали снимать застрявшую обшивку с мели. Но та не давалась. Вода в реке бурлила от рвущихся снарядов, туман, что собирался над водой смешался с дымом, брызги воды с осколками. С противоположной от Семёна стороны, обшивку помогал снимать только Павел. Но Семён видел, что ему на подмогу кинулся ещё и Женя. Семён, не прекращая работы, глазами стал искать друга. К ним на помощь подоспевали ещё ребята. Несомые ветром или силой взрывов хлопья плотного дыма рванной завесой то скрывал, то открывал прибрежную часть реки, где двое из его отделения вытаскивали под руки тело друга. Но жив ли тот?
- Мужики, давай!!! К берегу её!!! – кричал Золотарев в нетерпении от того, что как назло, обшивку разворачивало течением и тащило обратно на отмель. Эти минуты были самыми долгими в его жизни. Всякий раз Семён поглядывал на берег, пока часть понтона возвращалась на своё законное место, чтобы убедиться на сколько плохи дела у друга. Картина из дали не радовала. Семён спешил, ругаясь поторапливал остальных. Вокруг раненого Евгения суетилась медсестра – его боевая подруга, но, когда та, сев на колени рядом с телом, взяла податливые ладони в свои, Золотарёв понял на сколько всё плохо.
Техника пошла по возведённым переправам, когда Семён стоял у тела друга, рядом с которым сидела хрупкая на вид девушка, вынесшая на своих плечах не один десяток раненых из-под огня. Слёзы, очень редкая и скрываемая слабость мужчины. Золотарев считал, что он давно очерствел, но нет. Глаза были мокры не от пота и речной воды. Грудь Евгения была в крови. Он ещё был жив, но всё реже приходил в сознание. Евгений открыл глаза, хрип в груди переходил в бурлящий кашель. Запёкшаяся кровь на губах и струйка, стекающая с уголка рта при кашле. Евгений еле заметно улыбнулся. Прежде чем лицо одело маску недвижия, он протянул свою руку к приблизившемуся к нему Семёну, взяв того за правую ладонь, развернул её надписью «Гена» у основания большого пальца, и пару раз пристукивая своим дрожащим указательным пальцем по ней с последними словами: «Вот так вот, Сань… обманули мы её…»
Отстав от своей колонны, Золотарев провёл ещё немного времени с лежащим на берегу другом, накрытым с головой кителем. Он вынул из его нагрудного кармана трофейный немецкий портсигар, в котором лежала почерневшая опалённая игла и положил себе.
Встреча с матерью Евгения была более волнительной, чем с собственными родителями и с сёстрами. Семён стоял у калитки дома, уже со двора которого было заметно отсутствие мужской руки. Покосившийся забор, не исправная крыша и крыльцо, поросший высокой травой двор и огород, сорванные с петель ставни окон. И не мудрено, ведь как в дом Золотарёва не вернулся его брат, павший на фронте в 43-м, так и в дом старой не погодам женщины, что пустыми, высохшими от плача и уставшими от вглядывания в даль глазами, не вернулись все мужчины. И Семёну было стыдно, тяжко на душе и неуютно за это, может именно потому, он представился «Александром», так, как его нарёк павший сын этой женщины... Сейчас он больше всего ощущал присутствие своего друга, Евгения, наверное от того, что на стенах дома, в который давно никто не захаживал, висели фотографии его жильцов, а может от того, что мама фронтового друга, словно пробудившаяся от долгого сна, улыбалась, что-то много рассказывала, заботливо подливая чаю к пирогам, словно встретила одного из погибших своих сыновей.
В форме, подтянутый, 24-х летний юноша, с аккуратными слегка закрученными кончиками усиков и вьющимися чёрными волосами под фуражкой, один из многих достойных жить и вырвавший это право для остальных, проездом решивший навести вдову и оплакивающую детей, вышел во двор со своим маленьким чемоданом, тепло попрощался с матерью, что снова в одиночестве безнадёжно осталась ждать. А Семёну предстояли дороги и жизнь в них.
- Александр. Сань. Са-а-аш! – сквозь сон доносился чей-то назойливый голос. – Проснись! – будивший Семёна явно сомневался в своих действиях. И в этом были веские причины. – Что, опять зубы болят? Ты стонал во сне.
- Сон дурной. – зло пробубнил Золотарев. Жаловаться было не в его характере. Маршрут был не сложный, но застудившийся на водных переправах, превратили зубную боль в головную, и так доканывающая его с самого начала похода, не давая продыху ни днём ни ночью. А сон урывками добавил скверны в его характер. – Сколько ещё до подъёма?
- Часа три. – ответил дежурный по лагерю, пробравшийся к беспокойному Семёну, спящему у дальней стенки палатки, через головы сопящих во сне и возмущённо бубнящих ребят. Поняв, что инструктора лучше оставить в покое, дежурный удалился, попятившись назад и снова наступая на спящих, толкая их. С трудом пробравшись на своё место у входа палатки, устроился и заснул на оставшиеся для него пару часов, по прошествии которых он должен был встать за час до общего подъёма, приготовив завтрак, разбудить остальных.
Семён до самого подъёма лежал в тесно набитой спящими телами туристов палатке, подложив под одну из щёк руку, приложив к другой, со стороны проблемного зуба, ладонь второй руки, от чего ему было легче переносить боль. Увидев у основания большого пальца правой руки некогда набитую надпись, он вспомнил сон. В деталях вспомнил всё. Прошлую жизнь, ставшую ныне сном. И обстоятельства, при которых он писал письма себе и на себе с фронта, чтобы не забыть ни о ком и ни о чём. Любопытствующим он ничего не объяснял, а перед косо на него смотрящими, не оправдывался – «Веяние моды, военной субкультуры, дань уважению дружбе фронтовой», но это никого не касалось – всё было личным и сокровенным. Семён вспомнил про портсигар, отданный матери Евгения, и иглу, что лежала в его дорожном чемоданчике с документами, который был всегда при нём. И то, что он давно не встречал портсигара… Не потерял ли? Или давно чемоданчик не открывал? Мелочь, а дорога ему. Аккуратный, при пиджаке и брюках, в туфлях и при шляпе, из-под которой выбивалась кучерявая прядь чёрных волос, с закрученными по-гусарски кончиками усов из-под которых сияла белоснежная улыбка. На гордо поднятую грудь он крепил той иглой один из своих орденов со сломанной булавкой. Но это всё там, на гражданке он держал марку, на улицах городов и сёл, в которых он бывал проездом, или короткими набегами между походами.
Улыбка, как же ты сейчас была дорога. Май, горный Алтай. И вместо того, чтобы любоваться видами и общением с молодыми студентами, у которых он был инструктором, изрядно измотанный Золотарев с нетерпением отсчитывал километры и дни обратного пути, с нетерпением ожидая блага цивилизации в виде стоматолога, способного решить его неистово беспокоившую проблему. Изначальная договорённость с группой о возможном продлении маршрута, на усмотрение последних, уже встречала в Семёне категоричное возражение – им в радость, Золоторёву в тягость. Ведь при затягивании сроков у того было мало меж походного времени на решение своих личных дел, а на подходе к турбазе была уже следующая группа, которым смещение графика выдвижения в маршрут по вине Семёна не понравилось бы. Отставание от графика инструктор воспринимал как личную обиду и оскорбление, люто ненавидя тех, кто был виновен в этом. И в этом тур маршруте влетало Владе, как ласково называли своего сокурсника ребята, на горе Семёну и на радость всем остальным. Даже сейчас, в который раз в наказание, он дежурил. Решивший не спать всю ночь, чтобы снова не проспать, это надо же, утром, посочувствовав мучениям Золотарева и видя, что тот провалился в сон, Владя промедлил пару часов с подъёмом… Семён был в ярости. Снова студент отхватил доп дежурство. Наказания росли в арифметической прогрессии. А тот и не особо переживал, - воспринимал как должное, видно было - не впервой.
- Через полтора месяца. – еле волочая онемевшим языком не закрывая рта, отвечал Золотарев лечившему его стоматологу на вопрос, «когда тот сможет посетить его снова?» О, как он был счастлив от того, что ничего не чувствует, и что после новокаина удалённые нервы не будут давать о себе знать.
- Опять в маршрут? – отвернувшись от столика с инструментами и склонившись над Семёном спросил знающий дело врач, который так же ходил с инструктором Семёном и водил с ним дружбу. Полезные знакомства Золотарев всегда поддерживал и стимулировал. Его трудовая география была широка, тур базы в которых он имел предпочтение работать, более походили на курорты, где отдыхал контингент по старше да по серьёзнее. Молодёжь же была из тех, кто только начинал свой туристический спорт с маршрутов первой и второй категорий сложности из трёх возможных. - Ну здесь не существенно. – продолжил диалог врач, не дожидаясь ответа. - Как появишься, сразу ко мне. Временные пломбы уберём да коронки поставим.
Не теряя времени даром Золотарев прошёл к местному узлу связи. Пытаясь разработать онемевший рот, он, так чтобы не было видно со стороны, разминал челюсть, губы, щёки и язык гримасами мимики да звуками. И не напрасно. Семён протянул в маленькое обрешотчатое окошко плитку шоколада с текстом на обратной стороне этикетки и адресом, с пригоршней монет лежащей сверху.
- Телеграфируй, Юль, в Свердловск. - одна фраза, и столько неоднозначных эмоций у девушки на заплетание языка. Золотарев часто захаживал сюда и ни разу не был выпивши. Да он и не пил, так, за редким исключением праздников. -М-м-м, нет, я после зубного. - поспешил запротестовать тот на подозрение телеграфистки, отрицательно махая головой. Юля улыбнулась и принялась за работу.
Повальное увлечение туризмом в те годы объединяло множество разновозрастных и разно степенных людей - от рядового студента до сотрудника оборонки. Долгие, многодневные маршруты сближали людей, связь с которыми продолжалась сохраняться после того как их дороги расходились. Любимчик фортуны и судьбы, казалось, он испытывал её на прочность, но всегда мог и умел остановиться вовремя. В рукаве у Семёна всегда был припрятан туз в виде тетрадочки с адресами и телефонами "Нужных людей". Тетрадки, с которой соседствовала ещё одна, хранившая фольклор жизни Золотарева – его песенник. Обе тетради были связующим звеном, одна с серьёзными людьми, вторая – с молодёжью, что всегда окружала Семёна, когда тот начинал петь, да стихи с шутками-прибаутками вещать, глядя на собственноручно исписанные листы, ходившими потом по рукам, списывающим заветный, интересный текст. Листы тех тетрадок заполнялись столь быстро, сколь заполнялись и перелистывались странички биографии Золотарева.
Как ни крути, хорошие инструктора были в чести и в цене. Чем активно и пользовался Семён, подключая давно наработанные связи, среди тех, с кем ходил в походы. Всегда попадающий в "струю", по рекомендациям и протекции устраивался на базы, куда не всяк мог попасть. Золотарева помнили и знали те, с кем он делил одну палатку, с кем он сидел у костра, и кто шёл за ним в след. Даже при отсутствии свободных вакансий ему сложно было отказать, даже невозможно. И хоть на время, но Семёну удавалось занять место ведущего специалиста и сводить несколько маршрутов. Складывалось впечатление, что крайне прагматичные действия инструктора, вели его к какой-то определённой, одному ему известной цели. Первые две категории сложности маршрута, по которым выпускник физкультурного института и фронтовик водил группы, не давали ему нужной квалификации и мастера спорта. Многим из ребят, что по моложе, но с "мастером", смотревшим на него сверху и с нисхождением, Семён завидовал. Этих юнцов он прекрасно понимал, ведь и сам тоже, когда-то был амбициозен и полон самоуверенности, вот только его победы были куда важнее и труднее... Были... А теперь - разминки и по сути, не серьёзно, - лишений никаких, и тропы, истоптанные до дыр. Тех, кто ходил "с условиями" за глаза называли "пижамниками". Ощущать и относить себя к таковым было прискорбно. Да, давно, с самого фронта он не испытывал азарта. А дороги, хоть немного, но приближали его к той игре, когда ради победы на кон ставилось всё самое дорогое - жизнь. И ставили те, кто шёл тогда рядом с ним, плечо к плечу, те, которых он, ищущий, более не встретит и не увидит в других, малознакомых ему людях. Одни и те же тропы не давали нужного молодецкого пыла не награждали его удовлетворённостью и успокоением. А Семён всё искал, метался, менял дороги, но не то... Всё было не то и не тем. Не было того неистово рвущегося отчаяния, с которым идёшь в бой. В маршрутах, в которые он уходил с баз, были наработанные техники и схемы, которые нельзя было менять, а так хотелось. Так хотелось свернуть, изменить, исказить маршрут так, чтобы ахнуть самому и ахнули те, кого бы он вёл. Но он то пройдёт, взберётся, переплывёт. А остальные? Те, кто доверен был ему, как ответственному? Наврятли. Нужен был рывок. Тот единственный, после которого Золотарев вернулся бы в свою родную станицу победителем, в который уже раз... Раз и навсегда. И даже сейчас, Семён, перешагнув через гордость, общался с юнцом младше себя лет эдак на двенадцать, за плечами которого был не малый багаж маршрутов разной категории сложности по Алтаю, Кавказу, Тянь-Шаню и Памиру с выполненным нормативом мастером спорта. Некогда случайно встреченный на алтайской базе "Артыбаш" и ныне являющийся членом маршрутной комиссии при Свердловском городском комитете физической культуры и спорта. Тогда, при мимолётной встрече они только побеседовали об особенностях маршрута в который они шли, а сейчас, сведённые через вторые и третьи руки, обсуждали перспективы Золотарева на приближающиеся зимние вылазки туристов из Свердловского УПИ. Тот может и нехотя, но содействовал, уж больно покровители у Семёна были серьёзными. А тому делов-то - нужно было только свести Семёна с нужными людьми не посредственно в клубе. И всё.
Закрученный Золотарёвым волчок, набирал обороты, по каждому письму, телеграмме, звонку. Оставалось только, приходя с маршрута, давать о себе знать и узнавать о продвижении дел, чтобы правильно и обдуманно сделать тот единственный, но верный шаг, какие он делал сапёром на фронте.
Впереди у Семёна с июня по октябрь были запланированы шесть коротких водных походов к Телецкому озеру, один из которых был затяжным к тому же озеру и верховьям реки Чулышман, рек Бия-Бийск, в которых Золотарёв учувствовал в качестве инструктора. Дальше был «мёртвый сезон». Туристы в зимнюю стужу учились да работали. Короткие набеги редких групп отдыхающих из ближайших населённых пунктов на тур базу за тем, чтобы походить на лыжах, обещали погрузить весь персонал турбазы в долгий зимний сон. Эта перспектива прозябания не прельщала Семёна. Куда ему деваться? Свердловск обещал занять его время. Пока «вилами по воде писано», но кому как не Золотарёву не знать о подготовке к важным и долгим походам. Когда именно в последние дни всё более-менее проясняется и становится на свои места. Поэтому он и не переживал, принимая за свершившийся факт ещё не состоявшийся, маячивший где-то на горизонте маршрут.
2. Студенты Уральского Политехнического Института.
- Гось, что у нас со списком участников? – Зина донимала Игоря, зная, что её он стерпит. Всё от неё стерпит. От неё и только от неё. Дятлов всегда старался быть сдержанным и терпеливым, не поддаваясь на провокации. А Колмогорова, будто проверяла, на сколько того хватит и как далеко можно зайти. Остальные, зная его, старались этого не делать. Игорь обиды не таил, но начинал опасаться и сторониться таких людей. И это могло сказаться на участии в маршрутах.
- Да то же что и раньше. – коротко отвечал он, не проявляя стремления к отчётности перед Зиной.
- Так Согрин уже подал протокол маршрутной комиссии … - Продолжала Зина.
- А нам пока рано. Если со студентами всё ясно, то с выпускниками – нет. – не изменялся в лице Игорь. Организационные вопросы он считал своим личным делом и не терпел вмешательства.
Те из ребят, с кем Дятлов контактировал довольно часто – нынешними студентами, стопроцентно дали заверение в своём участии, часть тех, кто уже работал на благо Родины, пока были в сомнениях, удастся ли им договориться со своими работодателями...
- Ну а предварительно. Люда уже список необходимого снаряжения подготовила, чтобы подать в клуб. Ей же со склада ничего не дадут… Как же она без утверждения комиссией протокола маршрута это сделает? И деньги? –Беспокойство было вполне обоснованным. Ведь без предъявления в маршрутную комиссию плана маршрута с поимённым списком участников, сроками убытия и прибытия, им не получить рассчитанных на каждого денежных средств из кассы, со склада спортклуба снаряжения не взять.
- Да ни как. Рано ещё, говорю же тебе! Есть ещё время. – Дятлов был раздражён, но очень старался не казать виду. – У Согрина, не смотря на полный комплект, ещё раз десять всё изменится. Тогда вместо сборов он будет бегать в клуб, чтобы вносить изменения в план маршрута. Денег нам лишних не дадут, а за отсутствующих и отказавшихся от маршрута ещё оправдываться придётся, как и за те траты, что будут сделаны до того, как появятся «отказники». Согласны тринадцать, а пойдут от силы десять-одиннадцать. – что-то Дятлова прорвало на объяснения. – Зин, ну пройдено уже. Ни первый раз замужем. – Заключил Дятлов, явно давая понять, что разговор на эту тему закончен.
- Ну да, после команды Согрина на складе нам делать уже нечего будет… - выдержав паузу все же не сдержала эмоций и сетований Колмогорова.
- Всё что ни останется, то наше. Лишка не возьмут, всё же на себе тащить. И нам хватит. – сверлил взглядом Игорь. - Я уже разговаривал с Сергеем Согриным. Отведённое нам он не тронет. – успокаивающе понизив тон, ответил Игорь. Он по-другому с ней не мог. Зина была не просто другом.
Но даже Колмогоровой Игорь не мог рассказать всех причин, по которым он не спешил, находя доводы и отговорки. Как и не мог говорить с девушкой о чувствах. Да и о чём говорить, если и так всё ясно. Как и для любого из парней, разговор на тему любви с объектом своего обожания, была запретным, вызывал не ловкость, растерянность и сбивчивость фраз. Зину это забавляло. Нет, с её стороны была полная взаимность и она не была жестокой. Только она относилась к любви довольно просто и спокойно. Видно в женском кругу не раз поднимавшаяся тема, выработавшая к этому чувству, как и к слову своего рода «иммунитет». И вводя Игоря в краску, порой нарочно, разговорами на привалах в походах, да в кругу весёлой компании молодёжи, у кого-нибудь дома, ей просто хотелось убедиться лишний раз, что Игорь не охладел к ней.
Весёлая и лёгкая, вливающаяся в любую компанию и находящая общий язык со всеми, очень располагающая девушка, Зина Колмогорова, могла позволить себе по отношению к Игорю излишки в общении, абсолютно не переживая ранить его. Глядя на её весёлое озорство со стороны, не знающему девушку человеку могло показаться что она легкомыслена и сделать поспешно выводы о её моральных качествах. Но пока на пути Зины таких не встречалось, отчасти от того, что она общалась и обращалась в кругу тех, кто её отлично знал и новыми знакомствами та обзаводилась в присутствии или при участии своих друзей. Не мудрено, ведь компании, чьей душой она слыла, находились в кулуарах спортклуба, да за стенками родного УПИ. Общение студентки 4-го курса радиотехнического факультета происходило одинаково легко со всеми и завуалированное отношение к Игорю с задержками встреченных взглядов, в моменты, когда Дятлов подменял отсутствующего лектора, читая лекции её курсу, стоя по среди аудитории; встречи с ней и долгие беседы в коридорах института, в парке на скамье, разговоры, провожая девушку по улицам города, стоя под высокими колоннами у входа в цитадель науки – родное УПИ.
Безжалостная проверка чувств тогда, когда отношения Зины с однокурсником Юрием Дорошенко неожиданно для окружающих и для себя, стремительно начали перетекать с дружеских в романтические, в чём кстати была заслуга самой Колмогоровой, и целью которых было вывести Дятлова на признание, столкнув ребят лбами. В серьёзность столь быстро нарастающих отношений не верившие ребята, убедились после того, как Зина повела Юру Дорошенко знакомиться со своими родителями, но и то для того, чтобы уверить свою маму в том, что она не столь легкомыслена и в свои года не только мотается по белу свету, но и готова на более серьёзные вещи, в чём её мама очень сомневалась и всячески уговаривала дочь «взяться за ум», переживая за Зину всякий раз, когда она уходила в маршрут. Да, тогда мама Колмогоровой не на шутку забеспокоилась - увлечение туризмом и грядущее возможное замужество вдруг сравнялись на чаше весов. Ведь замужество было куда серьёзным шагом в жизни нежели скитания в дали от дома. Испугался поворота событий и сам Дорошенко, может поэтому он с некоторым облегчением уступил девушку своему другу и соратнику – скорая женитьба пока не входила в планы Дорошенко. Все старания лишь с одной целью, подтолкнуть и направить человека, который сам возглавлял маршруты, но в делах сердечных сам нуждался в проводнике. Их отношения были платоническими и от того прекрасными - любовь пылающего и игривого пламени – Зины, с тихой и спокойной своим течением гаванью - Игорем.
Самоуверенный и амбициозный, с жилкой лидера прагматичный Игорь всегда следовал намеченному плану к вполне реальным целям. Ни что не ускользало от его внимания, а из не предвиденных, но вполне ожидаемых ситуаций, лавируя, умело мог выходить. Убеждающий всякого в своём окружении, даже когда в глазах окружающих, да и не только, был не прав, доказывал свою правоту, доходчиво аргументируемыми доводами, часто убеждая даже самого себя. А если не получалось, то просто отмалчивался, либо пресекал любой спор, не считая нужным пускаться в пустые диспуты. Уже гораздо позже Дятлов усвоил правило: «То, что пока не решено точно, должно оставаться в тайне для окружающих до момента свершения, даже для близкого ему круга общения». И одним из таких уроков была радиостанция, собранная им и служившая одной из причин, по которой ему предлагали остаться в УПИ после его окончания для дальнейшего продолжения научной работы и место заместителя декана своего факультета. Эта же радиостанция, ставшая камнем преткновения, рвением Игоря быть взятой в один из маршрутов по Саянам, путём тайно заниженного фактического веса аппаратуры, чуть не стоила ему авторитета и репутации. Махинация раскрылась вовремя и Дятлову было отказано в наличии радиостанции в том походе. Одной из существенных причин, почему Игорь хотел идти в тот поход, было испытание своего детища в условиях экстремальных. Да, тогда его авторитет был слегка пошатан, как и нервишки. Умолчать о происшествии не получилось и об этом стало известно руководству спортклуба, что оставило в его копилке из множества «плюсов», не большой «минус» нечистоплотности, как руководителя группы, не смотря на то, что некоторые из ребят, участвующих в том походе и так же занимающиеся организационными вопросами, были в курсе, Дятлов вызвал огонь негодования руководства на себя. Подмоченная репутация Игоря несколько сглаживалась его, всё же, всепоглощающей любовью и стремлению полной отдачи науке и делу. Всё же ему очень хотелось не просто испытать своё детище в полевых условиях, а внедрить радиосвязь в маршрутную практику. А это серьёзнее, чем его инженерная мысль с подвешенной под скатом крыши палатки печуркой, состоящей из камеры сгорания и соединённых между собой коротких обрезов дымохода. Взятая на вооружение и широко используемая среди туристов спортклуба. Игорь и теперь не терял надежды и не отступал от желания подать УКВ-сигнал радиолюбителям страны с вершин Уральских гор и сейчас. Вполне обоснованное желание для студента пятого курса радиотехнического факультета Уральского Политехнического Института (УПИ).
Тот инцидент с радиостанцией никто из ребят не напоминал Дятлову - дружба, да товарищеская этика, сравнимая разве что с хранением врачебной тайны, только о которой и так все были в курсе. Тогда Колмогорова очень жалела Дятлова, уж больно он был похож на мальца, который дулся от того, что его поставили в угол. А из-за приверженности идеи и неотступности ребята его даже зауважали ещё больше, к тому же вреда от этого не было, разве что лишний вес, но и тот был раскидан на всех.
Сейчас радиостанция, которую Игорь снова хотел взять с собой и в этот поход, была не единственной причиной задержки подачи протокола. Несмотря на то, что у него были прерогативы руководителя и решающее слово оставалось за ним, Дятлов не мог повторить ту же ошибку, что и в прошлый раз, и пойти на поводу у собственных амбиций. И всё ещё оставался открытым вопрос о составе группы. Зато конечная цель похода была явная и даже уже видневшаяся – это горная вершина "Отортен", где ребята должны были найти и прочесть послание, оставленное предыдущей группой их спортклуба, а в замен написать и оставить своё, такова традиция, а на обратном пути – вершина Ойка-Чакур. Обе горы являлись частью одной общей горной системы – Уральской. А условия, в которых они должны были погрузиться - условия приполярной зимы. В подходах к тем вершинам сомнений не возникало. А вот та часть, где маршрут проходил непосредственно в горах, был под вопросом. Как им идти? Будут ли условия подходящими, чтобы их группе совершить стремительный "взлёт" к вершинам с низин речных долин и лесов, или им придётся, двигаясь черепашьими темпами, медленно, зигзагообразно взбираться, затрачивая уйму сил и времени, останавливаясь на преждевременные привалы...
В прошлом студенты, теперь должны были выкручиваться кто как может, чтобы попасть в состав группы без вреда для работы – ведь зима не сезон отпусков…
Условившись встретиться у стен родного УПИ, после пар и безустальной болтовни с давно не видевшимися друзьями, зимний короткий день перевалил за темно, и вся компания побрела к спортклубу и его святая святых – склад.
3. На складе спорт клуба.
Тётя Маша, завхоз и по совместительству уборщица, сдавшаяся перед напором ребят и особенно девочек, желающих попасть на склад спортклуба в обход основного руководства, с добротной связкой гремящих ключей в руке, открыла дверь подвального помещения склада, куда с узких ступеней весело изображая шуточный страх, первыми вошли девушки. Воздух принял их в свои объятия затхлым запахом пота, костра, плесени хранящихся там походных вещей и скопившейся влажной прохладой выбивающийся из груди с выдохом в белые клубы пара. Потревоженная вдруг возникшим от открытой двери сквозняком пыль мелкой взвесью поплыла в невесомости. Назначенная ребятами завхозом в маршруте Людмила Дубинина со списком в руках ставила галочки напротив вещей, что, громко выкрикивая и комментируя, находили ребята.
Несмотря на то, что склад был забит до верху вещами, связанными в тюки, уложенные в сумы, разложенные на стеллажах, висевшие на гвоздях, на натянутом через комнату шпагате и просто сваленные в кучи на полу, из того что могло понадобиться была лишь малая толика. Всё из-за сезонности походов и их специализации, которые в основном приходились на тёплое время года – от альпинистского снаряжения до плав средств и не нужное ребятам. Ледоруб, который вертел в руке Игорь, думая о его месте в походе и значении, тоже лёг к куче уже частично собранного ими снаряжения. Некоторая часть вещей, на которую строго указала тётя Маша: «Занято, не брать!», бережно упакованная и уложенная не далеко от входа, ждала своей скорой очереди к изъятию в маршрут группы Согрина, планировавшая свой выход параллельно с группой Дятлова.
- Сиамские близнецы и Горыныч здесь. – со свойственным сарказмом прокомментировал свою находку Георгий Кривонищенко, имея ввиду переделку из двух четырёхместных палаток сшитую в одну на десять человек, и отличающуюся от подобной палатки группы Согрина отсутствием тамбура, и, представляющую собой детище инженерной мысли Игоря, печку в разобранном виде, сложенную и упакованную в испачканном сажей брезентовый чехол. В прочем Георгий их не нашёл, они лежали там же, где и оставили с момента прошлого похода.
Кривонищенко один из выпускников УПИ, его строительного факультета, участвующий в походе и объявившийся раньше остальных, подтверждая своё присутствие и дальнейшее участие в маршруте. Близкий друг Игоря, неоднократно совместно ходившие в маршруты, и под руководством Дятлова тоже, не мог появиться с пустыми руками.
Дятлов, воспользовавшись подаренным ему при встрече Георгием китайским фонариком, подсвечивал тёмные закоулки склада, куда не пробирался жёлтый свет лампочки, висящей под потолком, кидал луч фонарика из стороны в сторону, останавливая на нужных вещах.
Максимум из запланируемых походом вещей оказался минимумом. Но три топора, два котелка, вёдра, пилы, рюкзаки, лыжи и другое всё же собиралось в довольно увесистый багаж.
- Жооора! – звала Зина. Тот отмалчиваясь пыхтел, вытаскивая некую увесистую связку, похожую на одеяла, придавленную сверху другими вещами. – Жо-о-о-ор! – нарочито протяжно привлекала внимание Колмогорова. Но не для того, чтобы попросить помощи какой. – А ты мне тоже привёз… - не успела договорить та, как Криво её перебил. Нет, она его не дразнила, а просто соскучилась, со свойственной ей назойливой шутливой игривостью привлекая к себе внимание. Зная, что Кривонищенко вполне безобидный и весёлый парень, как и все в их дружной компании, давно "притёртые" и проверенные тяжёлыми условиями быта спортивного туриста.
- Юра я! Ю-ю-ю-р-а-а-а! – теперь уже он протяжно передразнил девушку. – Я же просил звать меня Юркой!
Зина знала, что Кривонищенко хоть и откликался на своё имя, но уж очень не любил его, особенно «Жору». И как водилось в это время и было модным имел второе имя.
- А вот я всем подарочки подготовила. – продолжала подтрунивать над Юрой, говоря тому под руку. Кривонищенко выпучил глаза от старания – одеяла не желали быть вынутыми из общей кучи. Зина лукавила, ведь намеревалась идти за покупками по ближе к сроку отправления в путь, как и всегда оставляя всё на последний момент. Тогда-то уж точно будет известно, чего не хватает в наличии и что будет необходимо ребятам в качестве маленьких и приятных подарочков.
Друзья хитрили как могли. Пока девчонки пытались отвлечь внимание завсклада тёть Маши своей женской трескотнёй, Игорь вытаскивал и прятал ветровки среди прочих вещей в куче, которые предназначались не туристам вообще, а альпинистам, чьи команды по зиме никуда взбираться не собирались и которые, естественно, не были указаны в перечне «прилагаемых в использовании снаряжения спортклуба», Криво с удовольствием рассказывал о свитерах, явно смакуя свою находчивость и ожидая похвалы.
- А много? – поинтересовалась как завхоз группы Люда Дубинина о количестве свитеров.
- Хе-хе! На всех хватит. - Георгий, путём перевода через увольнение с одной строительной организации в другую, отхватил долгожданный отпуск, чем-таки и выиграл или даже отбил для себя у несговорчивого начальства участие в походе. Хитрец и махинатор перед уходом с должности прораба умудрился отписать и вынести на себе через КПП вигоневые свитера количеством по одному на каждого из ребят.
Работающие выпускники внесли не малый вклад. В отличие от студентов они могли позволить не малые траты на свою слабость – туризм, и если они вкладывали деньги в общую копилку без труда, то нынешним ученикам приходилось откладывать заранее, накопляя сбережения постепенно, так как клуб и институт могли дать только под отчёт, без учёта непредвиденных трат – особо не разгуляешься! Да и вещи со снаряжением у выпускников было уже своё, и клубовское им было по стольку-поскольку. Если чего не хватало у коллектива, то работяги без труда и сожаления могли пожертвовать, по-товарищески, на благо общего дела. Но Игорь, как организатор, не мог у них просить и требовать – стыдно, да и гордость не позволит. Здесь девушки подоспевали как нельзя кстати, без стеснения и по-свойски спрашивали необходимое, а вчерашние выпускники с удовольствием старались исполнить просьбы улыбчивых барышень. Игорю оставалось молча принимать их «благотворительность», ну, если ему становилось известно конечно о происхождении отдельных вещей снаряжения или сумм денег, вложенными его товарищами.
Всё что было найдено по списку, осталось лежать на сладе, остальное было раскидано по квартирам да комнатам общежития, дожидаясь своего часа. Часть предполагалось подкупить. Благо времени ещё было с запасом, но не так уж и много.
4. Посиделки.
Как это часто бывало, ещё во время учёбы ныне работающих выпускников, приобщавших новоиспечённых студентов к делу туристическому, ребята собирались в домах у тех, чьи родители поощряли стремление ребят к общности и дружбе, их весёлые посиделки сплачивали молодёжь.
- Упирает на "комсомол", читает лекции, давит на совесть. Если не подберу хвосты, обещался рассказать дальше с вытекающими последствиями... - Сокрушался Слава Биенко Игорю, прося ещё немного времени, на перелом ситуации в свою пользу. Но как-то без особого энтузиазма и излишней наигранностью, будто у того всё было уже решено. Это всё можно было сделать уже давно, и не тянуть. Но в этом был весь Слава - не всегда собран и всё на последний момент. К тому же какие-то семейные трудности выбивали его из моральной и материальной колеи, чем он оправдывал не возможность пополнения общей походной кассы. Игорь согласился подождать и отложил подачу документов на согласование в приёмную комиссию спортклуба и это было ему на руку – ещё одна «Уважительная» причина, хоть на свой страх и риск. В связи с чем ожидались не приятный разговор с председателями комиссии, да и Зиной, что покачала бы головой с немым упрёком: «Я же говорила» лишь подольёт масла в огонь. Остальные бы больше удивились, что Славка пошёл - подобные заминки были с Биенко практически перед каждым маршрутом.
Разговор Игоря со Славой в присутствии Кривонищенко пришлось прервать, хотя он и так был закончен - распахнувшиеся двери впустили с веранды Николая Тибо-Бриньоля, наслаждавшегося видом из окна и присоединившегося к нему, курившего трубку, Александра Колеватова, а вместе с ними бесцеремонно в помещение ворвалась ночная прохлада города, смешанная с табачным дымом. В огромной гостиной квартиры Криво ребята развлекались, после короткого застолья, беседами, анекдотами, походными байками, перебором на мандолине мелодий столь родных путевых песен, что возвращали на далёкие знакомые и нехоженые и нет тропы. Поодиночке и малочисленными стайками все начали потихоньку стекаться на маленькую кухоньку, где девичий смех, шутки и разговоры на темы разные и главенствующей - о любви, придали тесной кухне уют. Не обошлось без острот, с попытками перевести темы на пошлости, но девочки отсекли их сразу, в отместку переключив разговор, на мужские слабости - курение не было исключением. На что Саша Колеватов сразу же отреагировал, вынул кисет,
нашпиговал трубку табачком и вышел на веранду. Он был всегда первым в рядах отлынивания от бесед, казавшихся ему бестолковыми, утомительными. Его вообще часто раздражало большое количество народа и столпотворение. Исключением была разве что палатка. За Колеватовым сразу же потянулись заядлые курильщики.
- Уффф! Парни!!! Ну вы что?! – холодный зимний воздух с примесью табака серо-синими клубами ворвался с веранды на кухню через приоткрытые двери, заходя вместе с ребятами. – Так не пойдёт. Мы с вами в палатке не уживёмся, будете на улице ночевать. – надула щёки и зажав пальцами нос про гундосила Люда.
- Спортсмены, комсомольцы, на время похода бросаем курить! – поставила перед фактом Зина.
- Так, это не по нашу душу. – спокойно заключил кто-то из группы Согрина, часть ребят которых проводила время сегодня с Дятловцами.
- Нет! Это не по нам тоже!!! – запротестовали остальные, уже из группы Игоря.
- Юр, ты как наш полевой врач, давай-ка, повлияй на ребят лекцией о вреде курения. - неугомонная Зина не отступала, да и что медлить, ребята сейчас раззадоренные, готовые к любым провокациям, что называется «и время и место». – А то что, слабо вам? Это ведь не на долго, каких-то несколько дней! А? Вы же спортсмены. – убеждала девушка. Вот только туризм и был тем хорош, что можно было спортом в некотором смысле пренебречь, оставив из словосочетания «спортивный туризм» только «туризм», не отказываясь от некоторых из вредных, привычек и приятных слабостей. - Давайте как на съезде, голосовать! – увлеклась Колмогорова.
- Да что тут руки поднимать, и так всё ясно. Только ты да Люда, двое против семерых. – обстановка спора располагала хорошему настроению Юры Кривонищенко.
- Ну да, ага! Как же!!! Дорошенко и Слободин атлеты - они по роду своих занятий не курят. Юдин, как наш полевой доктор, против курения в принципе. – Юра Юдин хихикнул, удивляясь находчивости девочек. - Игорёша, как главный в отряде, поддерживает здоровую дисциплину и атмосферу спорта. А это уже шестеро против троих. – с самодовольством подытожила Колмогорова цыкнув на ребят.
- Не троих, а четверых. – поправил Колеватов, вообще не заинтересованный прощаться с трубкой на время похода. – Это кого-то ты, Зин, упустила. К тому же доктор и руководитель могут и воздержаться. Ведь курильщик при отсутствии курева становится крайне раздражительным. Тогда это станет общей нервотрёпкой и, соответственно, атмосфера будет не благоприятной… И для не курящих тоже.
- Никого не упустила, пока Славка не подтвердит своё участие в команде, он не игрок, а значит нас девять и его мнение ни в счёт. А без голосов воздержавшихся - четверо некурящих против троих. Как ни крути, всё равно в нашу пользу. Так что здесь победа не оспорима. – находчивая Зина с озорством маленькой девочки, подпрыгнув на месте, захлопала в ладошки. – А про раздражительность – ну так лучше терпеть скверный характер, чем дым, которого и так будет с излишком от костров да печки. – посерьёзнела Колмогорова.
Да, ребята были в сомнении участия Биенко, - обстоятельства складывались не в пользу того. Дятлов с недоумением и сомнением посмотрел на Славика. «Что ж, значит он распространился о своём намерении и поделился сомнениями с ребятами...» Биенко, стыдливо отвёл глаза, пряча взор.
Ребята сопротивлялись как могли, изощрялись, выторговывали себе, то определённые случаи – привалы, то определённые дни – чётные, нечётные. Сдались все, кроме Колеватова. Тот крутил в руках трубку и отречённо махал головой.
Сегодня с Дятловцами была и часть ребят из группы Согрина. Так или иначе, но ребята хоть и шли в разных группах, всё же маршрут в своих условиях Приполярного Урала, был практически идентичен. Пути каждого из присутствующих сегодня в квартире Кривонищенко ребят из групп Согрина да Дятлова пересекались, группы в составе которых они ходили в маршруты, время от времени незначительно меняли свой состав, так ребята перетекали из одной группы в другую, при договорённости, и возвращались снова в свою стаю. Будучи друзьями, но не соперниками, в среде туристов обменивались информацией о путях и тропах так же, как и охотники да рыбаки, делятся особо богатыми на улов да на добычу местами, да байками. На сегодняшней встрече Игорь так же в скользь завёл разговор об условиях похода. От чего беседа на кухне, возбудив интерес тех, кто единицами оставался в зале, заставила подтянуться в сопряжённый с кухней коридор, так как кухня была переполнена. Теперь, устный рацион собеседников составляли разговоры о погоде, рельефе, малой северной народности манси, чья культура была загадочна и таинственна, отчего и жуть как интересна. Места их проживания, изобиловавшие лагерями, были хоть и спокойными, но тревожными. Довольно сложный поход должен был проверить на дюжесть и толковость каждого, кто изъявил желание быть первопроходцем.
Сам же Дятлов старался избегать прямых ответов на ставленые ему вопросы как своими, так и сторонними ребятами для того, чтобы не вызвать ненужную ему дискуссию с ещё большими вопросами и следующими за ними советами. Единственный кто был безучастен - Слава Биенко, только доказывая, своей отрешённостью, что просимое им для себя время было лишь отговоркой и отсрочкой сказать о принятом им или за него решении с отрицательным результатом. Несомненно, быть готовым к тому, что кто-нибудь сойдёт с дистанции в маршруте, дело не частое и сравнимое со срывом и сворачиванием всей экспедиции, ведь этому должна предшествовать трагедия или несчастный случай, от которых не застрахованы даже самые бывалые путники. И тот факт, что кто-нибудь сходил с дистанции ещё на стадии подготовки, был несомненно добрым знаком - лучше сразу, чем в пути. Сейчас по крайней мере всё ещё поправимо, переиграть, да пересчитать можно всё.
5. Подмена и знакомство.
"Добро" очень кстати было получено Золотарёвым, только что вернувшимся с маршрута, бывшем в этом году последним, закрывающим сезон Кауровской турбазы. Телеграмма со Свердловска, с коротким «Приезжай, есть место в группе», воодушевило Семёна.
- У нас ещё Славка Биенко в подвесном состоянии. - спокойно и слегка не уверенно говорил Игорь. – Команда почти укомплектована.
- С вашим Славиком уже давно всё ясно, я разговаривал с ректором. Тот «добро» не даст, пока предметы не будут перекрыты. А он уже не успеет. К тому же ваша группа возвращается на пару дней раньше, чем группа Блинова-Согрина, это его и заинтересовало. - Заведующий спортклубом, товарищ Гордо, был старше да и опыта за плечами было побольше. Его неоспоримый авторитет не ставился ни кем под сомнение, даже тогда, когда он пытался вести себя с молодёжью по «свойски», хотя это ему не всегда давалось – как-то нелепо он тогда выглядел. Сейчас он был серьёзен, не давая шанса Игорю хоть на сколько-нибудь повысить шансы того в сложившейся ситуации и оспорить принятое за Дятлова решение.
- И что это ему даст? – противился Игорь, отрицая кандидатуру участия в маршруте, неизвестного ему человека. – Ещё не факт, что мы вернёмся в назначенное время.
Игоря ко всему прочему гложила обида за полученный отказ оргкомитета клуба в наличие среди прочего груза, его радиостанции с отпиской «не соответствует целям маршрута» и поставленными ограничениями в весе в сложном маршруте. История снова повторялась. Дятлов и сам понимал, что рюкзаки и без радиостанции будут набитыми до верху, но всё же… Кому как не руководителю спортклуба было известно о проверенности и постоянстве всех тех, из кого состояла группы в маршрутах. А теперь, радиостанции второй раз - «нет», а постороннему человеку упорное и неоднократное «да». Уж как-то не последовательно…
– Мы будем двигаться согласно графика, и не собираемся ради чьих-то личных интересов идти на неоправданный риск и торопиться. – стоял на своём Игорь, чьё чувство собственного достоинства было затронуто. К обиде прибавилась ещё и досада.
- Игорёк, - по-дружески приобняв за плечо и отводя к окну коридора, продолжал настаивать заведующий спортклуба, только несколько сбавивший обороты. – Он фронтовик, сам инструктор, и просто хороший и весёлый мужик. Он не будет обузой. Ты с ним поладишь и ребята тоже, вот увидишь. Палки в колёса ставить не будет. Ему нужен этот маршрут. К тому же Согрин подал в комиссию документы, деньги выданы, снаряжение со склада выделено. А у тебя ещё в стадии подготовки.
«Опять Согрин!» - Вспомнил недавний разговор с Зиной, Дятлов громко обречённо выдохнул. – «Вот и брал бы Согрин в свою группу этого «мужика»… Только, поди, Блинов согласия не дал.» - Игорю нужно было выговориться, хоть про себя и самому себе. Ему было всё равно, что группа Согрина, идущая в маршрут с 41-го квартала под руководством Блинова, уже всё сдала и взяла, а сейчас просто «сидела на чемоданах» в ожидании даты отправки. – «И проблем не будет, как же. Он же «пижамник санаторский», ещё и фронтовик…» - уже на счёт нового потенциального члена их группы негодовал Дятлов. – «Будет гнуть свою линию, если что не по его случится. Да критику начнёт, ребят склонять да перетягивать на свою сторону будет». - пренебрежительное отношение в кругах туристов по отношению к тем экземплярам что работали на турбазах «с условиями», ходившим в маршруты «с денежными да возрастными заказчиками прогулок», водилось среди тех персонажей, что бродили не «по натоптанным тропам» и не беря с собой крупных денежных средств, потому что их попросту могло и не быть, соответственно и с нормальным снаряжением были затруднения, ходившие «дикарями», зачастую имея в карманах строго рассчитанный, еле собранный капитал, дозированный паёк, да неподъёмный вес за плечами. Да и Игорь беспокоился не столько о том, что ребята начнут по наитию стороннего человека в самый неподходящий момент сомневаться в нём и ставить его, Игоря, репутацию под сомнение, нет, во всех он был уверен более чем, но вот сама вероятность возможных попыток провокаций заставляла насторожиться.
- К тому же у вас будет козырь. – заискивающе посмотрел в глаза Игоря товарищ Гордо, ища заинтересованность.
- И какой это? – скорее ради приличия спросил Дятлов после возникшей паузы, посчитав что тот продолжит самостоятельно.
- Твой маршрут приобретёт статус «официального» … - снова пауза. - Ну, если мы дадим бумагу о приобщении похода, ну, скажем, к грядущей дате, посвящённой «открытию XXI съезда КПСС» с получением путёвки из профкома. Ну, что ты об этом думаешь? – взгляд заведующего сверлил Игоря, уголки рта того поддёрнула хитроватая ухмылка.
Да как тут не соглашаться… Да и было ради чего, ведь тогда они пойдут не «дикарями», которых могли остановить, задержать, развернуть и перенаправить, в общем создать не малые трудности ещё на пути следования к основной отправной точке. А с «бумагой» они могли смело открывать двери, прося поддержки и помощи при случае. Да и просто так не уйдёшь, ведь настойчивость не спадёт, пока человечек не будет «втюхан»… Игорь согласно кивнул.
- Давай, что у тебя с протоколом комиссии по маршруту есть? – протянул руку товарищ Гордо за машинописными копиями, в пустых графах заполненными от руки, что Игорь держал в руке и уже сомневался, стоит ли вообще отдавать. Он пришёл с конкретной задачей – поговорить о маршруте. Сроки поджимали, а Дятлов всё ещё тянул с подачей главного документа, обеспечивающего ему и его команде свободный доступ к средствам и материалам, да и вообще, к самому маршруту. Но с лёгкой руки своего руководства был «выбит из колеи». Так что сейчас бы самое время выйти из здания спортклуба и снова войти, начать разговор заново, позабыв об уже сказанном и услышанном, или вообще не заходить, и отложить решение дел на «после». Игорю требовалось время перенастроиться, так как был уже подавлен морально. Но времени катастрофически не хватало – лимит откладываний дел был исчерпан.
- Ну теперь как быть? - протянул Игорь «маршрутки», так в среде туристов именовали маршрутные книжки. - Сейчас-то какое значение? - имея ввиду новые пертурбации в их команде он с сомнениями глядел на собеседника и надеждой, что тот возьмёт часть ответственности за исправления в них и дополнения, так как Игорю уж очень не хотелось снова заниматься «бумажной волокитой». – Да я и с маршрутом до конца не определился. - предусмотрительно опередил возможный вопрос Дятлов, как раз за этим он и пришёл к руководителю спортклуба. Действительно, ключевые цели, в виде гор Отортен и Ойка-Чакур, были ясны, но подходы к ним, ещё были под вопросом, так же, как и путь между ними. Всё зависело от условий, обозначающих их путь уже непосредственно на месте. Порядок наименования целей мог поменяться, будь на то причины. И кому как ни Дятлову об этом знать. Ведь он уже бывал в тех краях, и новый маршрут проходил по соседству со тропами, что он уже мерил шагом, в иных, более благоприятных условиях, диктуемых благосклонным временем года. Но теперь всё было иначе – свирепость и ярость зимы могли спутать все замыслы их пути. Каждая гора, река и лес там жили своей жизнью и дышали своим воздухом. Не смотря на кажущееся однообразие тайги, маршруты в одних и тех же местах, но отстоящие друг от друга в несколько километрах, задавали разный темп ходьбы от условий, кардинально меняющихся, от чего могло измениться и время прибытия к конечному пункту. Он не хотел предоставлять точную схему маршрута, который собирался корректировать на месте. Но всё же процедура того требовала. Оставался открытым ещё вопрос и о сроках прохождения маршрута. И дело сводилось не только к условиям, что могли оказать влияние на скорость передвижения всей группы, но и к способам «подхода» к точкам отправления в основной, пеший маршрут. И опять же, о наличии или отсутствии попутного, или рейсового транспорта, скажем от Ивделя до одного из барачных поселений, как можно ближе ко 2-му Северному, необходимо было выявлять на месте. И уже исходить от сложившейся обстановки.
На данном этапе подготовки вопросов было больше чем ответов. Ну, на то он и маршрут третьей категории сложности. Куда без трудностей-то в нём? Поэтому Игоря и не радовали перспективы наживания сейчас новых проблем, что с лёгкостью подкинул товарищ Гордо в виде нового человечка в их команду. Но и технику безопасности никто не отменял. Частью которой, помимо внутренней дисциплины и соответствующей походу амуниции, был и правильно выбранный путь следования, что он и должен был предоставить сегодня комиссии. Здесь Игорь не хотел падать «лицом в грязь». Конечно же весь маршрут не «забраковали» бы, но обвинение в не компетенции ранило бы сильнее чем категорический отказ руководства в наличии радиостанции в походе, да было бы по страшнее любого «новенького» в их группе.
Дятлов хотел угодить и некоторым из своих ребят, желающим завершение своей карьеры в спортивном туризме, чем-то грандиозным и особенно запоминающимся. Игорь сильно не посвящал ребят в детали похода. Всем была известна цель и путь, примерный путь и этого участникам хватало – Дятлову безоговорочно доверяли. К тому же, зная характер Дятлова, никто просто не рискнул бы лезть на рожон - руководитель их маршрута не проронил бы более и слова, а то и вовсе пресёк, жёстко и ультимативно указав на место в группе, где каждому были прописаны свои обязанности.
- Ну это ничего, товарища Золотарева мы допишем. А пока и этого хватит для предварительного ознакомления комиссии. – открыв одну из трёх маршруток, тот дал отмашку, и пробежав взглядом по первому предусмотрительно заполненному первому листку, где в графе участников пока ещё фигурировало и имя Славы Биенко. Двусторонней гарантией в мелких бумажных «махинациях» служил Николай Дорошенко - один из участников похода и член комиссии от спортклуба УПИ, что должен был с другими членами комиссии рассматривать свой же маршрут. Дятлов выдохнул. Теперь можно было не беспокоиться. Главное - одобрение маршрутной комиссии и допуск к средствам.
- Количество участников у вас всё равно не меняется, оставим и "Биенко", допишем "Золотарева", на одиннадцать людей вам средства и выделят. А с Биенко ректор сам разберётся. – поразмыслив подытожил руководитель спортклуба.
Нет худа без добра и деньги со снаряжением были практически в «кармане». «Вот только как ребята отреагируют на новость о пополнении? То есть подмене?» - Мелькнуло в голове Дятлова. И вроде грустить положено, но Игорю как-то стало легко на душе – не по его ведь вине всё складывается так, да и зависит от него мало. - «Ладно, что будет, то будет.» - Заключил Дятлов.
- Пойдём, представлю вас друг другу. – сделал предложение заведующий, не оставляя шанса на отказ.
«О, так он ещё и здесь…» - подумал было Игорь, удивляясь хитрости и оперативности своего руководителя, покорно последовал за ним. Они зашли в кабинет, за столом в прямой осанке сидел тот, по чьей причине они разговаривали в коридоре и из-за кого в группе туристов мог возникнуть не желательный ропот.
- Семён Золо… - начал было представлять Гордо, но сразу же был бесцеремонно перебит гостем.
- Александр Золотарев. – представился мужчина, встав с выправкой и широкой улыбкой под усами, из-под которой в уголках рта мельком блеснули коронки белого металла. Извиняюще склонив и слегка скосив голову на бок за столь бестактное поведение, протянул руку Игорю. Руководитель спортклуба нисколько не смутился. И деловито отходя, в знак продолжения беседы, но без его участия, подал жест дирижёра кистью руки.
В ходе беседы Семён Золотарев, преставившийся Александром, и Игорь пришлись по душе друг другу, чему фронтовик был несказанно рад, - хоть на этот поход, он шёл в подчинённом положении, а не в успевшем поднадоесть, руководящем.
Необычайно положительна харизма располагала к Игорю персону Александра всё больше. Начитан и умён, интересный собеседник, перекрывали с лихвой, казавшиеся недостатками мелькающая время от времени татуировка, на тыле большого пальца правой руки, сверкающие при разговоре и улыбке коронки, в совокупности, придававшие вид человеку, недавно освобождённому с мест лишения свободы, и превратившиеся в достоинства. Да, этот Золотарев явно был не из обычных «пижамников», а «бывалым старичком». И всё-таки шагал в ногу с молодёжью, находя общий язык и интересы.
Игорь в общих чертах описал, по просьбе Александра, практически весь маршрут, умолчав о сомнениях, в которых он прибывал по поводу выбора правильного пути подхода к заветным вершинам. Наверное, атмосфера нового человека располагала… Но Дятлов говорил, его спрашивали, и он отвечал. Потом Говорил Золотарев, о чём-то из своих воспоминаний, о чём-то из опыта тех, с кем ему пришлось пересечься на узких походных тропах. Шутили, смеялись. Пустующий коридор, куда выползал их гомон, словно наводнили тени былых путешествий и странствий. После беседы, стены коридоров спортклуба, опустевшие на время зимы, глубоко вздохнули от нахлынувших воспоминаний. Казалось, будто фотографии на стендах ожили вида молодостью тех ребят и девушек, что были изображены на них в тех местах походов, что были желанными в запечатлении фотографом. Ожили и снова застыли в ожидании новых весёлых впечатлений и воспоминаний пришедших с маршрутов ребят.
- Да, Игорь, верни на склад штормовки, они альпинистам полагаются, а не маршрутчикам. – Дятлов от слов своего руководителя, неожиданно зашедшего в комнату, побагровел. Он уже успел подзабыть о штормовках. А тётя Маша, заведующая складом, выявив пропажу, сообщившая руководству. Ну это и понятно – она подотчётное лицо. «Да уж, от тёти Машиного орлиного взора ничего не утаишь». - огорчённо подумал Игорь, вспоминая с каким старанием он прятал одежду среди прочих вещей пока девочки отвлекали её внимание.
Недоумение. Игорь был прав, ребята не ожидали новых поворотов в своих пред походных приготовлениях и уж тем более новых людей. Да и каких? «Предупреждён, значит вооружён», явно было сказано не про ребят, выразивших своё недовольство заранее, за долго до официального представления им Золотарёва. Всё то же смущение от солидности возраста и внешнего облика – усов, стати в осанке, некой высокомерности, которая, впрочем, оказалась степенностью. Лёгкая ошарашенность и оторопелость продержались не долго - Александр расположил всех.
- Можно просто Саша. – уделив немного больше времени и галантности девушкам, преставился Золотарев.
- А нам сказали, что Вы Семён. – улыбалась Зина.
- Давайте на «ты». – поспешил поправить новый участник похода. – Да, это так, но предпочитаю «Александра», нелепому «Семёну». – Золотарев явно смущался, что было не привычно, тем более для него, в присутствии пока мало знакомых девушек.
- Ну прямо конспирация какая. – взбодрилась Колмогорова. – Да, экзотика. У нас тут Юра «Большой». - указала она на Дорошенко, явно выделяющегося из всех ребят ростом. К тому же, для удобства общения и обращения, необходимо было как-то разделить троих тёск. – Это наш топограф, Юра «Второй», он же «Криво» и «Георгий». - указала она на Кривонищенко, что поморщился от бесцеремонности Зины и услышанного ненавистного ему «Георгия». Золотарёв последовательно представлению новой команде жал руки. – А это Николай Тибо-Бриньоль, сын французского революционера. Наш врач – тоже Юра, Юдин. Это Рустем Слободин. – с явным ударением на редкое и оригинальное имя представила парня Зина. – А это наш заведующий снаряжением – Колеватов, то же, как и Вы, то есть Ты, «Александр». Людочка Дубинина, наш завхоз. Я, Зина. Тоже с ответственным заданием в походе, - буду следить за заполнением всей группой «бортового журнала» - нашего походного дневника. – весело отчеканив, Зина встала по стойке «смирно» отдавая честь фронтовику.
- Ну раз ты, Сань, заведуешь снаряжением, то на, принимай. - Золотарёв протянул сумку. Дорошенко, как и все, слегка ошарашенный от неожиданного прибавления в их туристической семье, автоматически перенял груз. Не обратив внимание на бульканье в ней. Сумка была увесистой и это привлекло внимание Юрки Кривонищенко. С любопытством отодвинул край сумки, в которой спирт в стеклянной таре был заложен по верх некоторым количеством продуктов, консервов.
- Ого! А что так много? Нет, я как бы не совсем против, но… - довольно затараторил Криво.
- А это для лечебных нужд. – нашёлся Юра Юдин, - полевой врач, поняв от чего так «загорелся» Кривонищенко.
- Доктору видней. – подключилась Люда.
- А, Людмил, это завхозу. – вынул деньги из кармана Золотарев и не отсчитывая протянул Дубининой, уточнив. – В общую копилку.
- Так у нас же именины в маршруте ожидаются, и не одни. – не желал переводить разговор далеко от русла спирта Кривонищенко. – Можно будет отметить на… - не успел тот договорить, как был перебит Игорем, видевшим, что диалог переползает в не нужное русло, да и смена гнева ребят, по поводу включения не знакомого им человека в состав группы, на милость, задевали Дятлова.
- Так! В походе жёсткая дисциплина, согласно военному времени! - правила, обязательные к исполнению и бывшие в почёте у любых тур групп, означали жёсткое и чёткое подчинение её руководителю и созданному режиму, способствующие уберечь участников маршрута от непредвиденных ситуаций в экстремальных условиях, имеющие цель вернуть всех домой целыми и невредимыми. На практике свод правил показывал, на сколько коллектив сплочён и способен справиться с поставленной задачей. Каждый участник имел закреплённую за собой постоянную, обязательную к выполнению, задачу, будь то ведение дневника, либо ответственность за провиант и снаряжение, либо временные задания, такие как ночные и дневные дежурства, переходящие от одного участника к другому, а иногда приобретавшие статус наказания – внеочередного исполнения. Все факторы в совокупности могли повлиять на дальнейшее пребывание кого-то в группе. Об этом знали все, но Дятлов напомнил лишний раз, наверное, для Александра Золотарева, показывая, кто настоящий руководитель маршрута. Однако Александр прекрасно знал об этом и не собирался ничего менять, влиять или ломать, он был временным явлением, и не желал, чтобы после его схода с дистанции свердловчан о нём плохо отзывались. - Жидкость во фляжки перелейте. – вернулся к разговору о спирте Дятлов. – Бутылки в походе не пригодиться.
- Гось, а как же метка? – Зина говорила о традиции туристов оставлять у цели маршрута послание следующим туристам с какими-нибудь пожеланиями, чему в качестве всепогодной упаковки служила бутылка с пробкой.
- Там с прошлого года уже лежит, нам надо её только найти. - заверил Дятлов. – Письмо положим в ту же бутылку, в которой найдём письмо. Хотя, одну возьмите. –подумав произнёс Игорь, на случай, если какие-нибудь условия помешают им найти послание на Отортене. А если и найдут, то есть и вторая значимая в их походе вершина – Ойка-Чакур.
- Ну, если началась раздача, то, ребята, принимайте и от меня. – Зина как всегда была готова разрядить любую обстановку, по-женски привнося в коллектив некий сумбур и суматоху, не давая никому скучать. Даже иногда через чур навязчиво. В эти моменты одной Зины было слишком много. Она вынула из своей сумки, купленные на кануне в школьном отделе книжного магазина записные книжки в нежно голубом жёстком переплёте, подписанные тёплыми словами: «Милому завхозу Л. Дубининой для дневника», «Голубоглазому Ю в квадрате для дневника», «Неутомимому механическому Рустику для дневника» и раздала их новым обладателям с вложенными в них заботливо заточенными простыми карандашами, которыми предусматривалось делать записи в пути. Чем порадовала ребят.
Все продолжили заниматься укладкой и упаковкой вещей. День был изрядно суматошный. Что-то забыли, что-то не успели. Отложенного на последний день было слишком много. И как частенько бывает, именно покинув дом в точности вспоминаешь то, что оставил не доделанным. Ведь напоследок остаются и наваливаются дела, не только связанные исключительно с маршрутом, но и с домашними хлопотами.
6. Хлопоты на кануне.
День сменялся ночью, рутина дел – покоем сна. Рустем Слободин сидел в своей комнате одетый в синее спортивное трико и майку, перебирая на мандолине аккорды одной из особенно полюбившихся ему походных песен, то и дело подкручивая колки на грифе, подстраивая инструмент. Тетрадь, изрядно потрёпанная, со словами песни и её аккордами лежала на столе открытой, на случай «спотыкача». Здесь же лежал его только что наточенный о точильный камень финский нож в ножнах, и документы на него, паспорт. Всё рядом, чтобы не забыть положить в рюкзак. Зафальшивив, Рустем нервно развернул инструмент и отторобанил концовку на его вздутой спине. Фотографии со стен, бывшие его публикой сейчас, одаривали равнодушным чёрно-белым взглядом. Рустем отложил мандолину на кровать, стоящую позади него, заметив про себя капризность инструмента сегодня и посетовав на непослушность пальцев рук. Боевая подруга, бывшая его спутницей практически во всех походах не была исключением и в грядущем маршруте. Бывшая частью коллектива, сплачивала своими мелодиями всех, кто был рядом, помогая коротать время на привалах. Выйдя в коридор, Слободин обулся в ботинки, надел шапку, накинул пальто и, взяв обувной мешочек с кедами, направился на пробежку в спортзал.
В раздевалке спорт зала, пропитанной запахом пота и вещей, недавний выпускник механико-машиностроительного факультета, Рустем Слободин, чей отец был профессором свердловского ВУЗа, встретил Юрия Дорошенко. Поздоровавшись и обменявшись парой фраз они разошлись, один в зал, где, то и дело, эхом разносились удары мяча, второй – в комнату, где у стены сложенной стопкой лежали маты, и инвентарь тяжелоатлета. Чтобы не потерять форму, Юра Дорошенко время от времени приходил сюда. Но не столько для того, чтобы потягать гири и гантели, дома они у него тоже водились, но для общения. Как ему казалось, тоска в кругу друзей по интересам улетучивается. И снова начинает давить на грудь неподъёмной ношей как только он остаётся в одиночестве.
Сохранить тёплые дружеские чувства к Зине, после расставания, было только взаимной с ней договорённостью. И может так и было, но только с её стороны. Юра же продолжал питать к ней совсем другие чувства. Любовь, перебиваемая то ревностью, то злостью за то, что не удержал и сдался, отдал её. Во всём смело идущий на пролом, нахрапом, часто не слушая авторитетных мнений, отрицая и опровергая любое неповиновение в тур группах, руководителем которых он был, в чём-то уступавший Дятлову, а в чём-то превосходивший его, совершил неожиданное для всех уступничество, от которого было хорошо Игорю и Зине. А ему? Ему - нет. И может он казнил себя за то, что испугался отношений с девушкой, такой общительной как Зина, не желая делить её ни с кем. Конечно, здесь легче было отказаться нежели бороться за того, кому бы он своим поведением и характером приносил бы боль, окружая чрезмерной заботой и вниманием, переходящими рамки и границы дозволенного – поступаясь и игнорируя её мнение.
Колеватов Александр склонился над тетрадью. Времени для отправления оставалось совсем мало и надо было свести имеющееся из снаряжения и провианта группы, их материального поступления и всех трат к общему знаменателю. Трубка, стоящая в пепельнице подле него на столе, источала струйку дыма, что окутывала и теплом ласкала нависшую и застывшую ладонь.
Александр был единственным, кто начал свой маршрутный дневник за долго до похода. Тот так же лежал на столе, готовый «выслушать» своего собеседника, переняв на свои серые тонкие странички мысли новой истории странствий.
Игорь, дождавшись Зину у входа института, с лёгкостью определил её силуэт по детски непринуждённой походке среди множества других, вырвавшихся общим потоком из дверей храма науки. Он был против прогулки, но не смел выразить протест в строящихся с Зиной отношениях. Дел и без того было по горло. Поэтому он то и дело прибавлял шаг, стараясь завершить напряжённый день полезными делами. Колмогорова напротив, наслаждалась остатками короткого студёного зимнего дня, взяв Игоря под руку, приостанавливала шаг. Так, переходя из одного жёлтого конуса света уличных фонарей в другой, они коротали время беседуя на темы, довольно провокационные, поднимаемые девушкой, чтобы расшевелить Игоря, думающего скорее о походе, нежели о любви. Зина же была подготовлена. Ещё вчера она сделала всё, что было на неё возложено по части приобретений к походу. От себя решив сделать маленькие приятные презенты команде и расхаживая по рынку, заглядывала в торговые лавки, определяясь с подарками, пока не зашла в отдел «школьника» книжного магазина.
Всякий раз, Зина уходила в очередной маршрут с лёгкостью. И сейчас всё было, как и множество раз раньше. Она была уверена в тех, с кем шла и доверяла тем, кого встречала на своём пути.
То, что родители с сестрой жили в городе Каменск-Уральский, не было расстоянием для их опеки. В редкие встречи приезда Зины домой мама всепоглощающе накрывала заботой дочку, по которой очень скучала в разлуке.
- Мам, ну что ты? – но мама могла и не отвечать, девушка прекрасно понимала беспокойство и помнила, что неоднократно обещала ей прекратить ходить в маршруты.
И в этот раз пообещала. Увлечённо и в захлёб рассказывая о предстоящем в скором времени походе, Зина вдруг замолчала, заметив грусть и равнодушие матери к её истории. Посетовав на свой язык, Колмогоровой пришлось оправдываться и уже в который раз убеждать себя и давать обещание родителям, скрепив его крепкими дочкиными прощальными объятиями на вокзале родного Каменска-Уральска, с которого она села в поезд и отправилась в Свердловск с сумками, весом, красноречиво говорящем о заботе и уюте родительского гнезда, в которых лежали вещи и съестное, приготовленные мамой.
После знакомства с Игорем в спорт клубе, Семён направился в почтовое отделение связи Свердловска, откуда отправил телеграмму в станицу Удобненская, родителям. В ней он указал примерные сроки прибытия домой, куда он собирался наконец-то вернуться сразу после маршрута. Маленькая, добрая и долгожданная весточка должна была обрадовать родителей, что не видели своего «блудного сына» уж очень продолжительное время. Выйдя из дверей здания узла связи, Золотарёв сразу же попал в балаган, устроенный над головой вороньём. Крики, трескотня, глыканье и хлопанье крыльев. Семён задрал голову вверх, от чего резкое головокружение слегка качнуло его тело в сторону. Лощённый шелест крыльев прямо у уха заставил вздрогнуть от неожиданности. Касательный удар по голове, сбил шапку. Крепко накрепко скреплённый птичий клубок оказался на земле прямо под его ногами. Резво дерущееся вороньё поднимало столбом и закручивало позёмкой лежащий снег, не обращая никакого внимания на человека, что поднял шапку, отряхнул её о колено и водрузил на голову. Семён ухмыльнулся своему испуганно затрепетавшему сердцу. Перешагнул через беснующуюся свору, пошагал дальше.
Людмила в ночнушке сидела у материнских ног. Был час глубокой ночи, когда в ужасе Дубинина вошла в спальню родителей. Бледная, в слезах. Повторяющийся кошмар не отпускал её, и как следствием под её кроватью стояло блюдце с молочком и конфетка или печенье, для домового, которого та по завету бабушки пыталась уважить, считая, что причина ночных беспокойств - недовольство домашнего духа. Тихий напев мелодии колыбельной и успокаивающие руки мамы, вплетающей в косы дочери голубые ленты, постепенно возымели нужный эффект. Дубинина, чуть успокоившись, подхватила мамин напев и уже сама себе напевала слова знакомой с детства песни. Дрожь от ужаса одиночества, который она испытывала и гнавший её, как малую не смышлёную девочку, в родительскую комнату, начинал забываться. Сейчас уже она вспоминала детали сна осмысленно, пытаясь усмотреть в нём или угадать некое значение. Здесь, под балдахином торшера, под мерное тиканье настенных часов и спокойный напев, страх заполз куда-то глубоко под шифоньер, куда Люда вперила своим не моргающим взглядом обнимая колени матери. Один и тот же сон регулярно посещал её, но всякий раз проснувшись она не помнила его. Сон, в котором отражались чувства её матери, когда дочь покидала пределы дома в поисках «неведомой дали».
Блуждая в кромешной тьме, Люда совсем не понимала куда идти. Ни звука, ни проблеска света, ни одного намёка на то, что указывала бы направление. Ноги утопали в обжигающе холодной густой жиже, что затрудняла движение своей хваткой - каждый шаг был мучением. Только тяжёлое сбивчивое дыхание и стук в груди утомившегося сердца. Непроглядная мгла была осязаема и от того ужасна. Вырывающиеся всхлипы и стоны от безысходности мгла проглатывала и всепожирающе требовала ещё. Попытки закричать обрывались, не успев вырваться наружу. Вдруг, дыхание остановилось вовсе. Паника от невозможности сделать хоть один мал-мальский глоток переросло в кислородное голодание и в конвульсии, в которых начало биться её тело, упавшее сначала на колени, а затем и вовсе навзничь в тягучую массу под ногами. Отпустив собственное горло, за которое она схватилась интуитивно как перестала дышать, начала бить руками и ногами по субстанции, в которой она лежала, и от которой не разлеталось брызг, а только поднималась вонь, что Люда в приступе жадно хватала ноздрями и ртом вместе с воздухом, от чего начали накатывать рвотные позывы. Каждый из ударов рук и ног, становился всё громче, будто тьма, не желая их слушать, отпускала, но не отдавала борющееся тело девушки. Удары всё нарастали, пока не перешли на оглушительные хлопки ружейных выстрелов, которые Людмила запомнила на всю жизнь из-за некогда перенесённого в маршруте ранения, полученного от нерадивого охотника, не справившегося с оружием. В момент, когда её тело обмякло и не стало обходимости в воздухе, Люда поняла, что умерла. Одна. Мысль о том, что с мамой не попрощалась и рядом нет никого, привели её в уныние. В диком и непреодолимом желании оторваться и проснуться во что бы то не стало, Люда резко подняла свой торс, оказавшись у трюмо в своей комнате, где зеркала были завешаны белым саваном. Открытое настежь окно ветром колыхало занавески, а за ними и саван на зеркалах, что вдруг начавшие желтеть, а потом и вовсе чернеть сверху вниз, превратившись в холодный водопад, на поверхности которого отражением на Люду смотрел изуродованный лик. Пустые глазницы, лоб сморщился и брови в злобе съехали к переносице, шевелящиеся губы и неистово ходившая в стороны нижняя челюсть, за ними нос и щёки, то и дело раздувающиеся, выражали все эмоции разом. Смотревший на неё лик не просто хотел и желал говорить, он кричал. Но не было слышно и звука, только плеск воды. Ей вдруг стало жалко то, что так отчаянно желало общения и девушка, потянувшись к водопаду, погрузила в воду руку по локоть. То же сделало и отражение, протянув из глади воды к лицу Людмилы свою руку. Они прикоснулись к лицам друг друга и поглаживая доверчиво прильнули к ладоням. Люда улыбнулась не знакомому ей лику. В пустых глазницах блеснули слёзы. Гладившая Люду рука была холодной и задубевшей, не живой. В миг Людмила поняла, что отражение в водопаде зеркала и она - одно целое. Проснувшись, девушка боялась даже пошевелиться. Ноги были ватными. Она осторожно натягивала одеяло на голову и ждала. Но не проходящий страх заставлял Люду вставать и гнал её к родителям.
Люда была не единственной, кого одолевали ночные кошмары. Юрий Кривонищенко никогда не бывал в пустыне и не имел представлений о ней, разве что со школьных уроков географии. Однако с регулярным постоянством он переживал ситуацию, от которой вздрагивал во сне и просыпался. А если он помнил сон на утро, то весь день ходил подавленный от впечатлений, оставленным видением. Там, в забытии, страх приковывал его и тех, чьих лиц он не видел, но кого хорошо знал и доверял, к какому-то то оврагу, явно выкопанном ими вручную от чего до жути болели разбитые в кровь пальцы рук, под ногти которых забился песок. Вездесущий песок, носимый в воздухе бил, летал и окутывал, забивался в глаза, нос, уши. В пустыне бушевала пыльная буря. И от песка не было видно находившихся рядом, песок стучал по барабанным перепонкам, так что не было слышно тех, чей страх он чувствовал так же, как и свой. Они были обречены и сами не зная почему, но смиренно ожидали той злой участи, что была уготована им в этом подобии укрытия. Не оказывая сопротивления тому или тем, чьи силы явно превосходили. Страх обезоруживал, заставляя дрожать, затаивать дыхание, боясь быть обнаруженными, когда механизмы, чей звук, напоминающий то тракторный рокот, то рёв танка, то стрекот вертолётов, приближался. И с облегчением выдыхал, когда те, кто был причастен к источнику зловещих шумов удалялись. С неистовой силой пытаясь рассмотреть или нащупать рядом сидящего, и с ужасом обнаруживал, что кого-то не хватает. Их становилось всё меньше. Кривонищенко боялся остаться один, надеясь, что следующим пропавшим станет он. Когда шум моторов приближался, то он снова всем телом прижимался к песку, в попытке скрыться в нём с головой.
III. Дорога в путевых заметках.
1. Свердловск – Серов.
Из дневника Людмилы Дубининой. 23 января.
«Сегодня последний день сбора Весь день прошел в ужасной суматохе. С одиннадцати бегала по магазинам, покупала всякую мелочь. Сдуру купила 5 м батиста, на что ушло 200 руб. Собиралась сама в страшной поспешке и конечно, забыла дома свитер. Каждый занят был своим порученным делом, а дел было по горло. Незадолго перед выходом начали собираться провожающие».
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Зины Колмогоровой от 23 января 1959 года.
«Так, снова в поход! Сейчас сидим в 531 комнате, вернее, конечно, не сидим, а все лихорадочно суют в рюкзаки всякие овсянки, банки, тушенки. Завхоз стоит и смотрит, чтобы всё у всех вошло.
- Где мои пимы? Ю.К. В трамвае в мандолину играть будем?
- Конечно! Соль забыли! – 3 кг.
- Игорь! Где ты? – Где Дорошенко, почему не забирает 20 пачек? Дайте 15 коп. позвонить! Безмен, безмен где? Не влазит, у черт! Ножик у кого? Влезет это, влезет и это тоже.
- Юра, довези это до вокзала.
Пришел Славка Хамзов.
-Привет, привет! Дайте 15 коп.!
Люда считает деньги, крупные деньги. В комнате художественный беспорядок».
Подоспел и Золотарев, за ним и Дорошенко с пожеланием «Доброй дороги» от руководителя спорт клуба, с обещанным листком-пропуском и знаменательным посвящением в нём маршрута, приуроченного к XXI съезду КПСС, придающего их мероприятию официальный статус. В случае чего, на остановках по требованию, в принципе, этой бумаги было бы более чем достаточно для подтверждения того, что они «не абы как идут». Игоря окатило жаром, в глазах на мгновение потемнело. Обязательный к исполнению, в пред походной суете, Дятлов вложил все три экземпляра маршрутных книжек с протоколами себе в рюкзак, собираясь передать их в маршрутную комиссию при Свердловском городском комитете по физкультуре и спорту, а так же в спортивный клуб Уральского политехнического института, «по пути». И не успел, сейчас они томились у него в багаже. В протоколах, в качестве участников, значились Дятлов, Дубинина, Колмогорова, Колеватов, Слободин, Биенко, Кривонищенко, Тибо-Бриньоль, Дорошенко, Юдин и Золотарев. Схема маршрута была представлена как: «Утвердить лыжный поход третьей категории трудности по маршруту г. Вижай - Северный второй - г. Отортен - г. Ойка-Чакур - р. Тошемка - г. Вижай» с утверждёнными сроками. Так как из-за малонаселённости района прохождения маршрута телеграмму отправить было невозможно, а радиосвязной аппаратурой группа не была оснащена, единственным средством контроля была отправка телеграммы из начальной и конечной точки похода. Далее по протоколу «Утвердить контрольные сроки и пункты: «28 января из г. Вижай — телеграммой, 12 февраля из г. Вижай об окончании похода — телеграммой».
Игорь, неожиданно для себя, ввёл в заблуждение заведующего спортклуба при объяснении своего маршрута месяцем раньше. Тогда Дятлов, ещё раздумывая над дорогой, больше нуждался в совете. Но заведующий был как-то рассеян и не вникая в смысл, в скользь глядя на карту, говорил то, что первым приходило ему в голову, всё-таки всецело полагаясь на опыт Игоря и время, которого тогда было пока в избытке. Дятлов делал паузы в предложениях поглядывая на собеседника, который торопился сам и поторапливал Игоря.
- Свердловск-Серов-Ивдель-Вижай. Поездом да попутным. – вскользь упомянул Игорь то, что руководитель и так знал. Тот был в курсе того, чем и как его подопечные добираются до мест. – Далее. Далее до горы Отортен вдоль реки Лозьва и её правого приток – Ауспии. – на представленной карте, что была перерисована Игорем от руки карандашом с основы, взятой из арсенала архива их клуба, за ненадобностью были «отброшены» некоторые детали рельефа. Этот план был более выдержан и «спокоен», в отличие от оригинала, что всякий раз, по возвращению групп с маршрутов, пополнялся новыми деталями рельефа, коим в избытке изобиловал Дедушка-Урал. В выкопировке Игоря значились основные пункты похода, точки привязки на местности, ориентиры глядя на которые и используя компас, можно было почти безошибочно определить своё место нахождение, расстояние и заветный поворот – нужные ему вершины, реки, речушки и их слияния, избы либо юрты, а также был обозначен путь с примерными датами привалов при «поверхностном» расчёте скорости пути.
Дятлов замялся. Сейчас он подошёл к краеугольному камню всего маршрута. Любой маршрут был по-своему сложен и опасен, будь то первой или второй категории сложности. А им предстоял третьей, наивысше- в зимних условиях Приполярного Урала. И усложнять его не требовалось. Дух авантюризма был в любом из его команды. И если бы время года было бы более благосклонным, то несомненно прохождение пути от одной вершины, «Отортен», до другой, «Ойка-Чакур», по водораздельному хребту было бы вполне осуществимым. Но не зимой… Эту бесперспективную мысль Дятлов гнал от себя. Уж очень манящей она была. Помимо неудобств, в виде холодных ночёвок в горах; хронической нехватки дров и, значит, испытания постоянным холодом; замедление движения в следствии непогоды и частые привалы, а это отставание от графика; перепады высот и угроза получения травм, в следствии скрытых под снегом скал, обещали превратить такой поход в одну сплошную муку с риском для жизни. Предложи или выскажи мысль о походе по водоразделу, Игоря сочли бы за сумасшедшего. Да, в другое время года, но не сейчас. А пока и так было над чем подумать.
Слабая надежда на то, что руководитель спортклуба сейчас не внимателен и пропустит сказанное Дятловым мимо ушей и не будет вдаваться в стесняющие его вопросы всё же теплилась. «Может и карт-схеме не уделит должного внимания?» - Игорь смотрел на лежащий на столе лист бумаги. Всё «ровно и гладко», западной части склона хребта Игорь не уделил должного внимания, там значилось лишь несколько опорных вершин, что можно было бы разглядеть издали, будучи находясь на самом хребте и основные реки, по которым в случае спуска в долину западной части следовало бы двигаться. Если бы Дятлов по каким-нибудь соображениям осмелился двигаться от Отортена, до Ойка-Чакур «по» или «вдоль» западного склона, то в прохождении он был сложнее восточного. И на это он мог бы решиться, будь у него достаточно времени и условия погоды непосредственно в пути и на месте. Но пока об условиях сильной пересечённости рельефа западного склона Игорь умалчивал. Он не отрицал, что поведёт группу тем путём, как и не утверждал обратного, отрисованная им карта тоже не выдавала тайны. А руководитель спортклуба не задавал лишних вопросов, видимо собственные дела и хлопоты так и не отпускали его. Чем Дятлов и решил воспользоваться, опередив вероятный вопрос своего собеседника и начал с аргументов о завершении маршрута, сказав, что через вершину Отортен они перевалят на западную часть Уральского хребта, где, пересекая истоки рек Унья и Вишера, они, через высоту горы Ойка-Чакур по реке Большая Тошемка, вернуться в город Вижай. «Маршрут кольцевой.» – подытожил он. И уже про себя выдохнул: «Прокатило», – когда заведующий спортклубом согласно кивнул головой и поспешил удалиться по своим делам. Игорь ещё немного постоял, склонившись над картой. Западный склон был сложен в прохождении – даже небрежно набросанные карандашом горизонтали давали чёткое представление о продолжительных «языках-отростков», тянущихся на запад от основного хребта, множество «ложных» вершин и рек с их витиеватыми и переплетёнными истоками могли в плохих погодных условиях сбить группу с пути. «Беспокойный рельеф и не интересный». - подумал Игорь, постучав по столу пальцем, будто расставляя для себя точки в сомнительном направлении, что он описал своему руководителю.
"Тыл, если что, прикрыт. - думал он, имея ввиду принятого в группу Золотарёва по протекции руководителя спортклуба. Как ни странно, но и Юра Дорошенко, участвующий с ним в походе, и при этом являющийся председателем одной из комиссий по рассмотрению маршрута Дятлова, молчал. - Значит и там всё схвачено. Ну да и ладно, а если что, то выговором отделаюсь.» - считал Игорь и решил до приезда обратно в Свердловск не вспоминать о досадном факте забытых в рюкзаке походных книжек с протоколами.
Запись из дневника Людмилы Дубининой от 23.01.1959г.
«Времени было в обрез, но мы, конечно, во время прибыли на станцию. И вот настали последние минуты прощанья. Перед отходом "спели" несколько песен.
В вагоне к нам присоединились блиновцы, вместе пели песни. Среди всех особенно выделяется кротовский бас. На сей раз было много очень новых песен, которые мы тянули с помощью инструктора Золотарева А., идущим вместе с нами в поход. Этого Золотарева никто не хотел сначала брать, ибо человек он новый, но потом плюнули и взяли, ибо отказать - не откажешь. Таким образом, нас как было десять, так и осталось, ибо Славку не отпустило фак бюро».
Запись Зины Колмогоровой из общего дневника
группы Дятлова от 23.01.1959г.
«А вот мы и в поезде. Перепето много, много песен, выучены новые, и все расходятся по местам уже в 3-м часу ночи. Интересно, что ждет нас в этом походе? Что будет нового? Да, мальчишки сегодня торжественно дали клятву не курить весь поход. Интересно, сколько же у них силы воли, смогут ли они без папирос обойтись? Все укладываются спать, а за окнами встает Уральская тайга».
- Люд, ну будь ты человеком! Мы тут ради вас тут… - «Зарок дали не курить!» Юрий Кривонищенко не договорил, по тому как вспомнил слова кого-то из девчонок, прозвучавшим упрёком в его адрес будто за ним водиться ради своих потребностей «попрекать и шантажировать». Излюбленный приём Кривонищенко уже давно не срабатывал и раздражал его друзей. Людмила, к которой было обращено внимание Криво, была не приклонна. – Ребят! Ну что вы молчите?! Зи-и-ин! –возмущению Юры не было предела. – Она жмётся! – та пожала плечами. - Ну всего-то ничего! – распылялся Криво. – Ну никому не надо, только мне. Правда ведь, ребята?! Скоро буфет откроется. Ну хоть конфеток возьмём, коли завтрак дорогой. – Юра своим поведением и шумом был похож на капризного раздосадованного ребёнка, только великовозрастного, родители которого отказали в сладком. Чем привлекал к компании туристов излишнее внимание шарахающихся от них в сторону редких пассажиров, ожидающих на вокзале Серова свой транспорт, и органов милиции. Пару сержантов присматривались к группе искоса, пока выжидая. – Людочка, нам курево чем-то заменить надо. – нашёлся Криво и если с шантажом не получалось, то решил давить на жалость.
- Да угомонись ты уже! – не сдержалась Люда. – Что ты как не разумный! – попыталась урезонить то ли дитятко то ли «дидядько» девушка, повышенный тон которой послужил катализатором.
- Всё, Рустик, доставай свою шарманку, - имея ввиду мандолину, распоясался Криво, обращаясь к Слободину, сидевшему на одном и рюкзаков наваленных в кучу. Рустем тут же развёл руками и одновременно пожал плечами, указал на рюкзак пальцем, в котором находился инструмент. – Ну и ладно, только потом конфеты не просите. – обиженно развернувшись Кривонищенко снял с головы криво надетую шапку, понёс по залу впереди себя и затянул протяжно вокзально-попрошайную сиротскую песню нарочно гнусаво-охрипшим голосом.
- Вот придурь. – вырвалось у кого-то из толпы продолжающих сидеть в ожидании ребят. – Вот, ё-маё. – сказал всё тот же голос, посмотрев в след горе-попрошайке, когда того уводили подоспевшие люди в форме. – Этого ещё не хватало!
«Не было печали», и томительное ожидание теперь разбавила суета. Зато время прошло быстро. Игорь пошёл на выручку первым. Вернулся ни с чем, то есть ни с кем. Что-то и заветная бумага как-то не по содействовала. Собравшихся вдруг всей толпой идти на выручку Юрки Криво ребят отстранил Александр Золоторёв, дал отмашку и Игорю, собравшемуся идти с Александром. Золотарев не заставил себя ждать - ветеран Великой Отечественной всё-таки. По-фронтовому бесцеремонный с юнцами, что следили за порядком на вокзале и были младше по званию, отдали попрошайку на поруки.
В глазах ребят это был конечно же триумф, хоть и скрытый, все смотрели на нового члена команды уже по-другому, с восхищением что ли. Этого не мог не заметить Игорь. Скрывающий свои противоречивые эмоции к положению и персоне Золоторёва под личиной безразличия. Он негодовал что ничего не смог сделать и, если бы не Александр, им бы пришлось подзадержаться на вокзале. Юрка, шкодливым щенком сидевший и помалкивающий в сторонке, получил выговор от ребят и первое наказание – дежурство. Попытка оспорить его, оправдав причиной нахождения пока ещё не в маршруте, была пресечена. А Людмила, сделавшая определённые выводы, которые ребята сочли за обиду, пообещала Кривонищенко и всем остальным раздать деньги под личное пользование и ответственность и самим рассчитывать свои траты. Парадокс, но теперь Дубинина походила на обиженную маленькую девочку, и тем больше было это сходство из-за вплетённых в косы синих лент и обиженно-зло сжатых в тонкую линию губ.
В продолжении дня и всей суеты инцидент отошёл на второй план и подзабылся, найдя отражение только в дневниковых записях, да перешедший в разряд весёлых историй, которые рассказывались бы в походах на привалах. В маршрутах не принято таить обиду, некогда, да и мало ли что случиться в дороге может… Попросить прощения у Люды, а может и у всей группы Кривонищенко может и следовало бы, и он это хорошо понимал – как-то некрасиво вышло, но перешагнуть через себя он не мог. Юра делал это по-своему, - довольно глупо, по школьному, «дёргал девчонок за косички», пытаясь привлечь их внимание, язвил и пошлил. Теперь, в дороге, некоторые вольности ребят переходили границы дозволенного, но в культурных рамках не переходившие на личности. Видимо законы стаи при приближении к естественным условиям обитания всё же брали вверх. И «мужитская» вседозволенность и расхлябанность в поведении вылазила и у тех, кто считал себя интеллигентом. Криво не относился к таковым, он был простым весёлым свойским парнем не лишённый слабостей. Дубинина же с мужеством переносила все колкости молодого человека, еле сдерживаясь чтобы не «взорваться».
Впрочем, вскоре всей группе пришлось пережить не мало добрых и счастливых мгновений. Ещё ни разу их встречи и проводы не были столь душещипательны. Решив отплатить добром на добро, ребята единодушно согласились принять участие в открытом уроке для младших классов школы, что радушно приютила группу в своих стенах, расположенной рядом с железнодорожным вокзалом. Не имевшие опыта общения с аудиторией маленьких слушателей, впервые ребята почувствовали себя не в своей тарелке – практически ни у кого не было опыта общения с детьми. Первому слово дали, как водится, по старшинству – Александру Золоторёву. Дети сидели молча, трепеща и ожидая с интересом хлопали широко раскрытыми глазами, отчего впервые фронтовик растерялся и даже немного испугался. Не всегда привлекающий к себе внимания, тем более такого контингента, Золотарев попытался было что-то сказать, но от волнения терял мысли и сбивался. Вдруг замолчал. Его сверлили десятки пар глаз. Неловкий момент тишины надо было нарушить, и находчивая Колмогорова вмешалась. Тут и понеслось. Туристы преобразились, дети участливо подключились. Сами того не замечая молодёжь теперь поравнялась возрастом с детьми, в своём стремлении рассказывали истории каждый свою так, как рассказывают дворовые мальчишки, в захлёб, перебивая друг друга, дополняя и комментируя. Рассказы сыпали из рога изобилия. Было чем поразить детишек. Не смотря на свой молодой возраст, пройдённого, как и пережитого было не мало. И с каждым годом, маршрут от маршрута, историй становилось всё больше. И каждая из них проносились в неокрепших умах детей невероятно живо, красочно, даже немного сказочно. Не поддельный интерес детишек с бегающим огоньком в глазах и приоткрытыми от удивления и восхищения ртами, вытянувшие шейки, будто птенцы, оторвавшие от своих сидений напружиненные туловища, чуть подавшиеся вперёд, словно готовые к полёту, всем своим видом, выражавшим внимание к вещавшим о жизни туриста без прикрас. Созданная атмосфера всеобщей весёлости, добра и уюта отодвинула на второй план все трудности и невзгоды испытаний, заставила позабыть рассказчиков обо всём негативном, что встречалось в пути. А если что и вспоминалось, то в шутливо-игровой форме. Ландшафты менялись с невероятной скоростью, горы сменялись густыми молчаливыми лесами, реками, озёрами. Транспорт – от гужевого, до поездов, автобусов и лодок. Как и места обитания, ночёвок и привалов туристов, которые сейчас сами впали в детство.
Конечно же, в виду того, что им внимали дети, всего поведать дятловцы не могли. Не мог Рустем рассказать о том, как в горах Тянь-Шаня, куда он ходил в свои первые многодневные походы, его отец, размахивая палкой, оборонял своего сына и себя от взбесившейся и ради смеха натравленной на них своры пастушьих собак. И своей жуткой обиды от непонимания: «За что так поступили? Они ведь шли и никого не трогали. Шли гостями. Которым были не рады», страх смерти он видел, глядя в остервеневшие глаза той своры и безысходность. Не могла Людмила рассказать о пике Грандиозном на Восточном Саяне, где неумелый охотник дробью пробил ей ногу и ей пришлось терпеть тяготы, связанные с транспортировкой. Как и Зина, которую в районе Телецкого озера укусила ядовитая змея и семья лесничего спасла её, прикладывая сыворотку от простокваши к ранке, и даже тогда, в бреду, она переживала за задержку группы по вине несчастного случая, произошедшего с ней. Не рассказывал и Золотарев, начавший свою полевую карьеру за многие года до своих сегодняшних товарищей, - с маршрутов длиною в жизнь и ценой которых была она – жизнь, путь-дорог фронтовых. Семён стоял в стороне и улыбался в усы, глядя на новую ему, но уж больно пришедшуюся к сердцу добрую толкотню и сутолоку вокруг их визита.
В кабинете класса становилось тесно, народу из учеников и учителей явно прибавилось. Ребятам всё труднее было выходить, люди, которым не хватало места за партами, толпились в проходах между ними, у стен и дверей класса. Туристы то и дело выбегали за наглядными пособиями из своего багажа. Компас ходил по рядам и крутился в руках, палатка развернулась между держащими её ребятами, и натянутая, привлекла под свою провисшую крышу боловливых малышей. Не обошлось и без конфуза. Игорь представил в качестве примера регистрации всего что происходит в маршруте тетрадь для записей, которую обязан вести каждый из участников пути, позабыв про то, что в качестве закладки он вложил фото Колмогоровой, выпавшее на пол, ввела Дятлова в краску. Хоть он её сразу же поднял, всё же некоторые из ребят-туристов её заметили, и Зине стало от этого приятно, Игорю - не совсем, но своим видом не выдал смятения. Уже потом, вечером, убрал фото в железную коробку, к деньгам и документам тех из ребят кто не доверял их ношение самим же себе и передал на хранение в импровизированный сейф. По мимо прочего в жестяной коробке хранились не использованные фото плёнки, готовые при необходимости заменить старые в фотоаппаратах, светофильтры и очки, в которых Дятлов читал, в общем всё то, что было дорогим и хрупким. Фотокарточки там самое место, - надёжное и без ведома Игоря коробку не кому взять.
Ожидались проводы. Ребята на столько привыкли к туристам, что с лёгкость перешли на «Ты» и воодушевились, с тяжестью и неохотой расходились с открытого урока, со школы и по домам, не без помощи столь же довольных учителей, обещая на «завтра» рано утром, перед школой, проводить туристов на поезд.
Остаток дня ребята потратили с пользой и запалом лучших и добрых эмоций, полученные безвозмездно и переливавшиеся через край. Часть студентов были заняты перебором и перекладкой снаряжения, провизии по их надобности и первоочерёдности применения в ближайшее время. Чем ближе ребята становились к пункту самостоятельного пешего хода, тем чаще перетряхивали рюкзаки и когда казалось что дело сделано, то какая-нибудь нужная вещица оказывалась на самом его дне, тогда с причитаниями всё начиналось всё с начала. Другая часть ребят, чтобы не толкаться и не суетиться рядом с занятыми, нашли себе более, как им казалось, «важные» дела. Сидя в стороне Зина переписывала в свой песенник по памяти диктуемые Золотарёвым строки песен, иногда приправленные юморком. Вызванные смех и хихиканье сбивало Александра и тот «с наскока» уже не мог повторить продиктованные слова. Закатив глаза, подняв одну бровь он почёсывал подбородок, вспоминая, начинал напевать с самого начала.
- Рустик, под играй. Что-то припомнить не могу. – обратился он к Слободину.
Способность Золотарева, располагать к себе людей порядком младше и с меньшим жизненным опытом, играла ему на руку. Это замечал и Игорь. Вот, уже почти вся комната, то подпевала, то постукивала ладошками о колени и носками ног по полу, отбивая ритм песни с весёлыми словами из народного шансона под игру на мандолине.
Из дневника Люды Дубининой от 24 января 1959 г.
«… Приехали в Серов очень рано. На вокзал с рюками нас не пускали. Расположились сначала около вокзала. Ребята прошпынали завхоза, т. е. меня, обвиняли в скупости и жадности. Но увы, столовая на сей раз для нас большая роскошь. Произошел один небольшой казус — Юрку К. забрали в милицию, обвиняя его в обмане. Наш герой вздумал пройтись с шапкой вокруг вокзала причем с исполнением какой-то песни. Юрку пришлось выручать…»
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Юдина от 24 января 1959 г.
«… Отмечая для памяти гр-на Кривонищенко, сержант дал разъяснение, что П.3 правил внутр. распорядка на вокзалах запрещает нарушать спокойствие пассажиров. Это, пожалуй, 1-й вокзал, где запрещены песни и где мы сидели без них…»
«… Ехали вместе с группой Блинова. У них Ольва для охоты и прочие принадлежности…»
Вот только как скоро ими можно будет воспользоваться без последствий? Ведь там, в округе лагеря… Разве что где-нибудь в середине маршрута, в самой глухомани тайги.
Из дневника Люды Дубининой от 24 января 1959 г.
«… Далее нам удалось вместе с блиновцами перебраться в школу начальную…»
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Юдина от 24 января 1959г.
«… Окончательно обосновались до вечера. На Ивдель идем из Серова в 6-30 вечера в школе, рядом с вокзалом. Очень тепло встретили. Завхоз (она же и уборщица) нагрела нам воды, предоставила все, что могла и что нам нужно было для подготовки к походу…»
Из дневника Люды Дубининой от 24 января 1959 г.
«… Пообедав, занялись приготовлением снаряжения. Решились для ребятишек 1и 2 кл. рассказать о туризме…»
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Юдина от 24 января 1959 г.
«… Набилось их столько, столько и все такие любопытные.
Золотарев: "Дети, сейчас мы вам расскажем... Туризм бывает, дает возможность... Все сидят, молчат, боятся.
З. Колмогорова: "Тра-та-та-та, как тебя вот зовут, ты где была, ух наши молодцы и в палатках жили!.. и пошло, и пошло...
Вопросам не было конца. Пришлось показывать и объяснять каждую мелочь от фонарика до палатки. Ребят занимали 2 часа, им не хотелось нас отпускать. Пели песни друг другу…»
Из дневника Люды Дубининой от 24 января 1959 г.
«… Им страшно понравились наши рассказы, вещи и они очень привязались к нам. До 6-ти время пролетело незаметно, проводили нас много наших новых молодых знакомых. Ребятишки до того привязались, особенно к Зине, что расставались со слезами…»
Из общего дневника группы Дятлова. Запись Юдина от 24 января 1959 г.
«… На вокзал нас провожала вся школа. Дело кончилось тем, что, когда мы уезжали, ребятишки ревели и кричали, просили, чтобы Зина осталась с ними и была бы у них вожатой, они бы все её слушали, хорошо учились…»
2. Серов-Ивдель.
Из дневника Люды Дубининой от 24 января 1959 г.
«… В поезде во все горло орали песни под мандолину, да и просто так. Затем вдруг пристал к ребятам один молодой алкоголик, который обвинял их в краже бутылки водки. Требовал её возврата и обещал надавать в зубы. В конце концов, ничего не доказав и не получив, он умотался. Приходил Юрка, попел с нами немного и ушел. А мы чего-то пели-пели, а потом вдруг как-то незаметно перешли на тему о любви, в частности о поцелуях. Болтали всякую ерунду, конечно, всем было интересно, все говорили, стараясь перекричать друг друга и опровергнуть другие высказывания. Сашка Колеватов так превзошел всех, наверное, он это говорил со слов других.
Приехали ночью в Ивдель остановились на станции. Расположились в углу, сразу же наши улеглись спать, расстелив палатку. Я же стала дежурить. Это время использовала для шитья бахил, переписыванья песен. Юркина Ольва время от времени подвывала, наверное, от скуки и голода. Я продержалась до 3 часов. Все в это время легли, только один Боря долго чего-то шил, но и он наконец лег.
Женька то и дело подъедает меня, даже иногда скажет что-нибудь обидное. Неужели он считает меня какой-нибудь дурой. Да и я вообще люблю подливать масло в огонь, черт бы меня подрал.»
Из дневника Зины Колмогоровой от 25 января 1959 г.
«Ночью, часов в 12 ночи были в Ивделе, ночевали на вокзале расстелив на полу палатку. Да мы уже 2 раза были замечены милицией. Один раз в отделение милиции забрали Юрку Крив., он хотел собрать деньги на конфеты. Было смешно. А потом в поезде Серов-Ивдель.» - имея в виду молодого алкоголика, требовавшего с ребят пропавшую у него из кармана бутылку водки. – «Доехали до Ивделя переночевали на вокзале, сели утром на автобус, доехали до какой-то гостиницы в Ивделе. Потом сели на автобус и поехали. Нас 20 человек, рюкзаки и лыжи. Ехали в 3 этажа, но всю дорогу пели песни. Приехали в Вижай. Сначала остановились в том самом клубе где и были 2 года назад. Потом нас отвели в гостиницу. Целый вечер говорили был диспут о любви о дружбе, о танцах и прочем, прочем. Я говорила много того, что совершенно несвойственно мне и лишь иногда старалась, даже на старалась, а прорывалось искреннее. Но это все ерунда. Но опять же вспоминаются слова Вольта. Как верно тогда он сказал.» - о искренности, любви и дружбе, о том, что люди не видят в них высоты, а почитают за слабость, выражать которую перед ними смерти подобно. Потому как обращают их, чувства, оружием против того, кто их источает. Зина понимала, что бывает через чур открытой, от чего и страдала, получая «оплеухи» в виде усмешек, порицаний и замечаний, но ничего не могла с собой поделать – какая есть. – «… Ходили на "Золотую симфонию" какая сила! Просто здорово!»
Дорожная усталость Зины и феерия эмоций, накопившиеся за день, давали о себе знать. Только что надумавшая текст и приготовившаяся изложить его в своём дневнике, взяв в руки тетрадь и карандаш, тут же забыла. Что-то спросила Люда, Зина, вспоминая все события дня что-то ответила, ушла мыслями куда-то очень далеко и вернувшись, уже сама переспрашивала то, на что только что ответила Люде, ссылаясь на рассеянность и недоумевающий взгляд Дубининой. «Главное начать, а там придёт.» - подумала та, и начала, но события приходили урывками и стремительно покидали её память. Что-то надо было написать за «вчера», но вспоминалось мало. «Спать!» - настаивала Колмогорова, но это дело было тоже под вопросом - никто как-то и не собирался ложиться. Зина с усилием заставила себя сесть за записи. Быстро и коротко начеркав «вчерашний день», принялась за новый. После заполнения дневника Зина заметила неправильно поставленный месяц и исправив двойку февраля на январскую однёрку, с удовольствием избавилась от записной книжки.
Своевременное пополнение дневников записями было делом обыденным и обязательным, - того требовали правила. Дневниковые, путевые, записи были не просто воспоминанием, в которые можно было бы углубиться много времени позже, но, своего рода, и пособием для других туристов, позволяющим восстановить события, дабы понять правильность и последовательность каких бы то ни было действий в походе. Поэтому все старались вести записи аккуратно. А если возникали причины, когда поэтапная регистрация маршрута прекращалась, то записи непременно «нагоняли», благоразумно оставив пропущенными строки и чистыми страницы, дабы пополнить их с наличием свободного времени в походе, ну или что называется «с ноги», то есть в движении, в пути.
Из дневника Люды Дубининой от 25 января 1959г.
«Разбудили, не дав по-настоящему выспаться. Рустику сказала, что не буду умываться, ибо нет условий. Согласился. Тут же подошел автобус, быстро погрузились. Ехали в три этажа. Колька Тибо так упирался всем своим телом в потолок…»
Из общего дневника группы Дятлова. Запись А. Колеватова.
«… Двадцати пятиместный автобус вынужден был вместить в себя полных двадцать пять и плюс к этому двадцать рюкзаков, набитых до отказа и столько же пар лыж. Получилось до потолка. Нижние сидели на сиденьях, на куче лыж, на рюкзаках. Пассажиры второго этажа сидели на спинках сидений, находя места для ног на плечах товарищей. Тесно было не настолько, однако, чтоб не петь, что и делалось почти всю дорогу до Вижая…»
Из дневника Люды Дубининой от 25 января 1959г.
«… Опять, конечно, пели. Голос я уже совсем пропела… Доехав до развилки автобус пошел по прямой и должен был вернуться за нами через час.
А мы этим временем пошли пешком. Так приятно было идти по такой дороге и при такой погоде. Немного побесились повалялись в снегу…»
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись А. Колеватова от 25 января 1959 г.
«…Не обошлось, однако, и без приключений. Автобус сделал небольшой отход в сторону от шоссе, в дер. Шипичное, для чего нам было предложено выйти прогуляться, что мы проделали с удовольствием. Четверка наиболее шустрых ушла далеко вперед и в пос. Талица зашла посмотреть электростанцию. Вдруг возглас: "Автобус". Мы кидаемся в двери, но, увы, поздно. Автобус прошел мимо, и мы вынуждены были кинуться за ним во всю прыть, лелея надежду, что судьба милостива и, быть может, мы догоним его (мы – это и есть четверка "шустрых"). Однако первая же сотня метров наглядно доказана преимущества пятидесятисильного двигателя. Наши пятки мелькали далеко позади автобуса, а разрыв все более увеличивался. Перспектива шагать тридцать км. по шоссе без завтрака и обеда уже представлялась вполне реальной, как вдруг… Я же упоминал, что судьба милостива. Милость ее выразилась в том, что какая-то девушка, движимая желанием ехать в Вижай, остановила объект нашего преследования. Через минуту мы уже благополучно сидели на втором этаже сидений и двигались в Вижай…»
Из дневника Люды Дубининой от 25 января 1959г.
«… Дискуссировали на сей раз о счастье. В основном наши ребята были наиболее активными. Пытались дать определение счастью, но у каждого получилось свое.
В Вижай приехали часа в два. Блиновцы собираются ехать дальше на 41-ый, а мы остаемся наверняка ночевать. Проводили блиновцев со слезами. Настроение испорчено. В общем, мне очень и очень тяжело.
Нам ужасно повезло идет "Золотая симфония". Быстро перетащили вещи в гостиницу и пошли в клуб. Хотя было и нерезкое изображение, но это нисколько нас не омрачало. Сидящий рядом Юрка Криво все стонал и причмокивал губами от восторга. Вот это маленькое счастье, которое так трудно выразить словами. Все-таки какая изумительная музыка! Настроение после картины стало значительно лучше. Игорь Дятлов стал просто неузнаваем. Пытался танцевать, припевая: "О Джеки, Джом".
С Юркой сегодня дежурные. Решили варить на плите лапшу. Но очень трудно было натопить печку такими сырыми дровами, поэтому ушла на это масса времени. Наконец-то стали есть. Во время еды опять возникла дискуссия о правах мальчишек и девчонок, свободе и т. д. По-моему, такие дискуссии ни к чему не приводят. Так просто, для отвода души…»
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись А. Колеватова от 25 января 1959 г.
«… Сейчас заняты подгонкой снаряжения. Ночью, если верить местному коменданту, мы выедем дальше.»
Из дневника Люды Дубининой от 25 января 1959г.
«… Легли поздно. Все расположились на кроватях по двое, только Юрка Криво и Сашка легли между кроватями.»
- Сашка, Юрка!!! – вскрикнула Зина тем, кого увидела первыми в распахнутых с размахом дверях, что с силой ударила о стенку, заставив от неожиданности подпрыгнуть тех, кто находился в избе. – Такая прелесть! – кружили в танце с Людой смеясь и хохоча. Хотя их обеих слышно было ещё с улицы, зашли они неожиданно. Зина, бросив Люду, попеременно хватала то Юрку Дорошенко, то Сашу Колеватова, закручивая их в танце, не обращая внимания на вещи в комнате распихивая их в стороны. Пока запал Зины от просмотра фильма не иссяк, все в комнате толпились возле входа, не спеша раздеваясь.
- Зин, ну всё. – взмолился Дорошенко. – Закружила совсем.
- Ой, мальчики, зря вы конечно не пошли. Такое пропустили! Даже Гося танцевал. – заметила та, вспомнив короткое кружение Игоря на улице у клуба под напеваемый им же мотив чудесной музыки из мюзикла.
- Да мы по возвращению сходим. – поспешил успокоить Дорошенко, пока Колмогорова не пустилась в рассказ о фильме.
- Кому по возвращению дело-то будет? Сам, когда в последний раз был в кино? Парировала девушка.
- Ну хватит тебе причитать. – вступился отвлечённый от дел Колеватов. – Моя же инициатива была в подмене дежурства Люды. А то танцевать бы тебе одной.
- Спасибо, Саш. – поспешила поблагодарить Людмила.
- Ан нет, «спасибом» не отделаешься. Всё начищено, готовить надо, - махнул головой Колеватов в сторону котелка и кучи овощей рядом с ним. - Да и вон ваши дневники, на столе ждут своих хозяев и скучают. Я там начал записывать, тоже оставил. Пока пойду, покурю. – дразня, в отместку на хорошее настроение ребят, вернувшихся с клуба, специально громко с ударением на «покурю» сказал Саша. К тому же размеры комнаты в избе, количество народу да вещей стесняли полноту действий. Уже как два дня ущемлённые в куреве ребята проводили не сломленного Колеватова на улицу взглядом. Отказ от курения давался ребятам сложно и с последствиями для девочек. Нервные и раздражённые язвили, как им казалось, безобидно, девушек же задевало. Привыкание в пути друг к другу делало девушек более ранимыми – им всё же очень хотелось увидеть опору хоть в ком-то, но всех словно подменили. Так было всегда в маршрутах и плюс был в том, что все знали грани дозволенности каждого. Надо было только чуточку потерпеть, подождать «свыкания» и понимания того, где парни перегибали палку, а где девушки были через чур восприимчивы и обидчивы.
3. 41-й квартал.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Ю. Кривонищенко от 26 января 1959 г.
«… Поднялись часов в 9 утра. Спали все хорошо, несмотря на то, что вечером не закрыли задвижку и к утру выстыло немного.»
Из дневника Л. Дубининой от 26 января 1959г.
«…Сашка вскочил от холода и сказал, что у него уже была холодная ночевка. Мы с Зиной спали прекрасно…»
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Ю. Кривонищенко от 26 января 1959 г.
«…На улице -17°С. Варить утром не стали, дрова сырые, вечером пока сварили часов 6 прошло. Завтракать пошли в столовую, закрепились гуляшем "по-столовски" и чаем. Когда подали холодный чай, Гося Дятлов изрек усмехами: "если чай холодный, то выйди и пей его на улице - он будет горячее". Оригинальная мысль…»
Из дневника Л. Дубининой от 26 января 1959г.
«… Вообще нам надо было на Северный 2-й, но дело шло к вечеру, и мы решили остановиться на 41-ом …»
Из дневника Зины Колмогоровой от 26 января 1959г.
«… Нынче дорога не такая красивая, снега меньше. Зону с дороги уже сняли. Ехали долго. У меня, как всегда, опять отыскался какой-то земляк…» - вспомнила Зина об общительном шофере, что несколько раз как-то застенчиво и не впопад пытался заговорить с ней и подсадить к себе в кабину, на что она ответила категорическим отказом в солидарность к остальным выбравшая бодрящую поездку на свежем воздухе.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Ю. Кривонищенко от 26 января 1959 г.
«… Намерзлись здорово, ехали на ГАЗ-63 наверху. Пока ехали, пели песни, дискуссировали на разные темы от темы об любви и дружбе, до проблем раковых заболеваний и их излечении.»
Юре Юдину тошно было от разговоров и веселья в кузове ГАЗика, по дороге в 41-й, от болтовни, песен и веселья ребят, вот только это было следствием раздражённости и отчаяния, что приходили к нему по мере продвижения в пути. Самим же ребятам было не по себе от холода, что многократно усилился при езде в открытом кузове, поэтому, чтобы занять чем-то столь длительную и некомфортную поездку, они согревались горячей полемикой и диспутами, стараясь перекричать шум грузовика и преграды воротов одежды, что были предохраняюще натянуты на нижние части лиц, с целью уберечься от застуживания. Будто прислушиваясь к своему телу, Юдин не верил, а когда убедился точно, то пытался понять на сколько всё серьёзно. Боли в ноге, сначала слабые и неуверенные, теперь отдавались в поясницу. Он не мог найти нормального положения в вещах и тесноте тел студентов, что жались друг к дружке от пронизывающего ветра и болтанки в кузове грузовика, крутился волчком в поиске удобной позы. Снега было не много, для того, чтобы исправить ухабистое положение дороги и от каждого толчка, поворота, с наваливанием на него чего-нибудь или кого-нибудь, еле сдерживался чтобы не взвыть волком. «Этого ещё не хватало. Не надо, а?» - сетовал про себя Юра, но боль простуды не отпускала и напротив, накатываясь острыми резями в ноге всё дольше задерживалась. Ему очень не хотелось прерывать маршрут. «До утра потерпим, посмотрим …» - всё не оставлял надежды Юдин, не веря в серьёзность болезни, больше полагаясь на свой непоколебимый иммунитет и крепкое физическое здоровье.
Из дневника Зины Колмогоровой от 26 января 1959г.
«… Приехали на 41-вый поселок. Здесь работают просто рабочие, не заключенные, а вербованные. Есть много умных из них…»
Из дневника Л. Дубининой от 26 января 1959г.
«… Остановились в бараке, где живут ребята. Вообще здесь все живут вольнонаемные, женщин вообще нет, кроме двух. Ребята все молодые, как заметил Игорь, есть даже симпатичные и вообще интересные.»
Из дневника Зины Колмогоровой от 26 января 1959г.
«… Остановились в комнатушке шофёра. Сегодня последний день цивилизации. Рустик очень хорошо играет на мандолине, мне очень нравится слушать его. Сегодня одела Юркины варежки, но как мне не хотелось одевать их! Но мне сказали, что не одевать - нехорошо, поэтому одела. Разговариваем. Слегка.»
В основном все ребята вели свои путевые записки довольно-таки исправно, поэтому на их пополнение уходило мало времени. Однако и того времени, что было у туристов в избытке по приезду в посёлок 41-го квартала, катастрофически не хватало. Внимание, прикованное и уделяемое редким гостям со стороны околачивающихся вокруг да около хозяев таёжного посёлка, вольнонаёмных рабочих, было целиком и полностью отдано молодёжи, часто отвлекая их от привычной рутины обыденности дел маршрута. Это и понятно, в такой глуши случайный человек и мимо пройти не сможет не замеченным, ну а если и в гости нагрянет, ещё и в таком количестве, может и с подарочками, главным из которых было простое человеческое общение. Пробужденный ажиотаж и интерес со стороны «туземцев», породил внезапные дела и работу поблизости от ребят и особенно от девчат. Видя всё это начальник лесозаготовительного участка пошёл на поводу, слывший «правильным мужиком», он понял, что работы сегодня не выйдет, а заставлять, – обиняков на слушаешься. После совместного с работягами просмотра привезённых с машиной киноплёнок, выяснилось, что одна бракованная, щедро отданная на расправу туристам, ей была уготована участь истопного материала для розжига печки палатки. Те из ребят, что не могли сосредоточиться на дневниках отложили их «на потом», вели беседы с рабочими; Зина с Людой, наконец-то дорвались до песенника Александра Золоторёва, переписывали в свои тетради «новшества», что не слышали до селя.
Саша Колеватов, ревностно относившийся к записям в своём дневнике, не показывал их никому, видимо доверяя его страницам самое сокровенное, и личностное, наверное, и в его отношении ко всем членам группы, этим, возможно, и объяснялась его бурная реакция на просьбу «дать списать», если кто-то не хотел перегружать свой мозг попытками вспомнить события дня, времени и места. Именно сейчас, когда народ был поглощён и отвлечён, создались оптимальные условия, чем он не преминул. В отличие же от Колеватова, Юдин относился к записям более проще, и пополнял их «когда вспомнит о их существовании», благо память позволяла с легкостью вспоминать и переносить на бумагу события недавно минувших дней, главное в его случае было не запустить их вовсе, иначе «нагонять» события, нарастающие снежным комом, было куда труднее. Вот и сейчас он тоже сидел над дневником, «двоечником корпя над своей домашкой», в попытке забыть и отогнать томившую его мысль о вынужденном прерывании маршрута.
Из дневника Юры Юдина от 26 января 1959г.
«Приехали на машине без тормозов, сломанные рессоры и прочее, - в тайге можно на любых машинах ездить…
… Лесорубы работают плохо, организация труда и быта хромает. Платят плохо? Забастовка. Можно все сделать, но нет хорошего грамотного умного руководства. Мастер - когда-то учился и не кончил Московский лесотехнический институт. Рабочие - самые разные. Кто после армии (заработок), кто после освобождения (подзаработать и остаются, кто – вольные). Много не живут, - увольняются. У большинства - образование начальное или совсем никакого. Но есть широко эрудированные и даже, встретившись с ними в городе, никогда бы не подумал, что это человек, который все свое время проводит в тайге…
… Контингент среди вольнонаёмных был практически столь же разношёрстный, что и в лагерях, хотя некоторые из них и были теми, кто остался после их расформирования, - им просто не куда было возвращаться, да и привыкли к режиму. Сословия пестрили своей разнообразностью. Конечно же опасных элементов не было, - им при реформировании системы скидок не делали. Вольнонаёмные отличались своей простоватостью, некоторые чудаковатостью, слушая и разглядывая своих гостей, задавая вопросы, иногда ставившие в тупик…
… Дали единственную имевшуюся здесь лошадь, чтобы довезти наши рюкзаки завтра до Северного-2 и бесплатно. Лесоучасток около 150 км от такого северного городка как Ивдель. Нет радио, нет газет. До сих пор не могут проверить лотерею я обещал им прислать сразу же из Свердловска эту газету. Живут в общежитии. Никакого порядку, но люди, люди везде. Читают, что есть под руками и как поют… Тихо, от души. Песни старые, которые мы забыли и никогда не знали. Здесь они... Это так хорошо! Почему мы не поем таких хороших уже забытых песен. И вообще у нас в местах, где есть какие-то посторонние люди, не поют вообще... Обязательно надо нам бороться за культуру хорового пения. Голоса и менять репертуар. Чтоб не было пустых песенок-побрякушек. Нас здесь тепло, хорошо встречают. Дедушка Слава. Забавно, как-то люди не задумываются как будет звучать то или другое имя в приложении к дедушке или дяде… Какой забавный дед!»
Единственный кому было не до всеобщей сутолоки – Юра Юдин. Мучимый болями в ноге, всё же очень не хотел прерывать свой путь. Его злость сменялась отчаянием и обидой, что сказывалось и на отзывах в дневнике о взаимоотношениях между рабочими и руководством посёлка 41-го квартала, не лицеприятные от того, что вокруг было много довольных и весёлых лиц, а ему предстоял сложный выбор, предопределимый заранее. Уж очень не хотелось из-за болезни подводить всю группу. За Дятловым оставалось последнее слово. Поинтересовавшись серьёзностью болей, Игорь без колебаний принял решение, пока было не поздно, и возможность развернуть одного человека, а не всю группу. Исключение Юдина из участия по состоянию здоровья расстроило участников, но было понято и поддержано всеми. Было решено, что Юра отправиться в обратный путь после того, как они дойдут до 2-го Северного – последнего уже брошенного оплота цивилизации. Из рассказов хозяев 41-го квартала, и в частности Огнева Николая, там было чем поживиться любознательной молодёжи - образчики породы, что остались от геологической партии, некогда находившейся там, заинтересовали исследователей на наличие золота в породе и, чтоб не отпускать в холостую «больного врача», Юдин согласился на предложение Игоря, потерпеть, пока желанный груз, в виде геологических образчиков, посылочкой не ляжет в его рюкзак. К тому же необходимо было «раскидать» вещи выбывшего участника по рюкзакам ребят. А это сделать в посёлке лесозаготовителей уже не представлялось возможным - время позднее, да захлестнувшее всеобщее общение, никак не давало возможности отвлечься на дела, да и логичнее всего было «нанести последние штрихи» непосредственно перед выходом, во 2-ом Северном.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Ю. Кривонищенко от 26 января 1959 г.
«На 41-м нас довольно приветливо встретили, отвели отдельную комнату в общежитии. Довольно долго разговаривали о всяких разностях с местными рабочими, из них особенно запомнился один рыжебородый "Борода", как его называют товарищи.
Сварили дежурные обед, мы поели и теперь отдыхаем, разделились на две половины - часть пошла в соседнюю комнату смотреть кино, другая часть сидит на рюкзаках, занимается кто чем. Рустик играет на мандолине и одновременно разговаривает с Колей, девчонки сидят переписывают песни, а я сейчас буду заниматься подгонкой снаряжения.»
Дядя Слава был не единственным запоминающимся и ярким персонажем, на момент первоначального знакомства и ненадолго сблизившийся с ребятами. Он, оттеснённый в сторону бойкой молодёжью, покорно и благоразумно стал ожидать «завтра», когда на конной упряжи повезёт туристов во 2-й Северный – тогда и наговорится в дороге и на ночёвке в самом посёлке. А пока инициативу перехватил рабочий по имени Николай Огнев.
Из дневника Л. Дубининой от 26 января 1959г.
«Особенно запомнился среди всех Огнев с бородой рыжей и прозвище у него "Борода". Вообще очень редко встречаются в такой дыре такие люди… Истинный романтик, геолог и вообще развитый…»
Из дневника Юры Юдина от 26 января 1959г.
«… длинная борода. Знает р-н всего Северного Урала. Бы участником нескольких геологических экспедиций. Разбирается по многим вопросам. Кончил Уфимский техникум.»
Из дневника Л. Дубининой от 26 января 1959г.
«… все очень устали и захотели спать. С Зиной расположились на кровати с панцирной сеткой. Мечта. А ребята все на полу. Настроение плохое и, наверное, будет еще дня два. Зла как черт».»
Несколько беспечный, слегка потрёпанный и рассеянный вид огненно-рыжего рабочего, манси Огнева Николая, изначально наталкивающий на не серьёзность, рассеянность и беспечность обладателя, после продолжительного общения уже вызывал уважение и понимание. Довольно молодой, в свои двадцать семь, успевший поработать в геологических партиях, закончивший техникум, он был довольно начитан, а свойственный ему колорит и знание особенностей северной земли и народа, порождали к Огневу не вялый интерес ребят. Да и самому Николаю, с присущим его лесной натуре дружелюбием, была интересна новая публика, с удовольствием внимающая его диалогам, успевшим приестся и поднадоевшие его каждодневному кругу общения.
Борода, как Огнева междусобойчиком называли мужики, преобразился после того, как попробовал городского табачка, угостившись из кисета единственного курящего туриста, Колеватова. Выпустив первые клубы дыма, путающегося в густой бороде, сейчас Огнев как никогда напоминал прожжённого таёжного скитальца, романтика, с «козьей ножкой» в зубах. После короткого "приручения" гостей, прибегнув сначала к опросу, выслушивая с неподдельным интересом ответы и мнения туристов, потом начал сам, поняв, что расположил тех к себе. Рассказы Бороды больше походили на вымысел. Грань между правдой и сказкой была очень тонка. Может этим и влюбляла в себя тайга, - некой формой одухотворённости её тихого вечного существования на фоне настоящего и быстротечного бытия человека... Так или иначе, но диалог вёлся долго, менялись слушатели, рассказчик же оставался прежним.
Начав было разговор с Игорем, Николай, неожиданно для себя наткнулся на некую стену, которую принял за высокомерие и надменность руководителя тургруппы. Игорь всем своим видом показывал безразличие, некую брезгливость и не восприятие к повествователю. Ведь Огнев в своём общении больше обращался к Золотарёву, не только потому, что тот выглядел старше, но и потому, что тот слушал. Уходить Игорь тоже не решился – это было бы просто не прилично, ведь Огнев, узнав о направлении группы просто давал рекомендации по прохождению маршрута. Игорь нелепо огрызнулся, сказав, что он и так всё знает – был в тех местах. Борода осёкся, но решил пропустить фразу Игоря мимо ушей, изменив тактику общения. Ребята предпочли не вмешиваться, рассеянно оглядываясь по сторонам, или уставившись на неинтересный стол, пол, окно, занимались своими делами. Огнев поспешил исправить неприятную паузу, благо случай подвернулся тут же - Игоря заинтересовал мансийский язык, что использовался в названиях горных вершин, а также явная не состыковка в их наименовании на языке манси и обозначенного на карте, что лежала на столе перед Огневым. Тот объяснял, как знал или предполагал.
Название горы «Отортен 1», что Николай заметил на карте Игоря, использовали геологи партии, в которой он работал. Огнев поведал о том, что некогда, при картировании той местности, то ли из-за невнимательности и оплошности, то ли незнания истинного народного названия или игнорирования такового, гора «Вот-Тартан-Сяхл», в переводе означающая «Гора с которой дует ветер», с лёгкой руки, с сокращениями и вырыванием частей названия и их «раздачей» наиболее высокой соседней вершине и побратиму, расположенной гораздо севернее, получила видоизменённое «Холотчахль», высота 1079м (ныне 1096,7м). Другая же, высота 1182,0м (ныне 1234,2м), которой было отдано «Вот-Тартан», то есть «Отортен», носила исконное название - гора «Лунт-Хусап-Тур», что в переводе означало «Гора Гусиного Гнезда». Видимо съёмщики запутали сами себя, поэтому разделили, в итоге оказавшимися тёсками вершины, числовым индексом.
Игорь слушал. Ведь кому как не коренному жителю знать об особенностях местности и её истории. Хотя мнения Бороды Дятлов не спрашивал, всё же тот неприменул воспользоваться вниманием внемлющего, и упомянул о том, что гора «Вот-Тартан-Сяхл» («Отортен») оправдывала своё название - там действительно задували гиблые ветра, часто меняющиеся, закручивающиеся так, что понять их направление и происхождение было сложно, и вой, «будто множество труб». Что имел ввиду Николай, проводя аналогию с трубами окружающие не поняли. Похоже это было связанно с фольклором местного населения: «Будто сотни труб, громогласно и в один голос взвывают кому-то или чему-то, а может о чём-то…». Слава о месте снискала себя давно – «Дурные места, гиблые, мёртвые. Не ходи туда! Обойди.» - это уже слышал Игорь. Только не мог вспомнить от кого. Может от ребят, что уже были в этих местах или, когда сам проходил маршрутом неподалёку… Тоже самое вторил и этот молодой манси. Остерегавший от подъёма на гору Отортен группы туристов в это время года.
- Гору, что все называют "Отортен", с манси-языка звучит как "Лунт-Хусап-Тур", в переводе «Гора Гусиного Гнезда». Там, по поверьям, в образе золотого гуся в счастливом и богатом гнезде из тонкого шёлка, высиживает своего сына гусыня эква-женщина, она же Калтащ - мать мира, неба, Утренняя Зоря, праматерь манси и хантов. Вы её называете "Золотой Бабой". Эта гусыня, осталась одна, после великого потопа, что пролился наземь и настил её так, что остались виднеться из воды только гор – «Ур», макушки – «Ала». Там-то, на «Ур-Ала» (горы Урала), она и свила гнездо, на одной из Ур-Ала, что после прозвали Лунт-Хусап-Сяхл - "Горе Гусиного Гнезда". Когда Сорни-Калтащ-Эква распускает волосы, они развеваются как семикратная Обь вместе с устьем, из кос расходится дневной свет и в них возникает лунный свет. По одной из кос Калтась поднимается соболь, по другой спускается бобр. Те косы спускаются к земле с небес железными цепями, по которым верховный Бог, Нум-Торум, её муж, что бросил свою жену и сына Нум-Сусне-Хум, «За миром наблюдающий человек», спускается на землю и поднимается на небеса. Нум-Сусне-Хум, особенно чтимый народами манси и ханты Бог, являющийся посредником между людом и высшими Божествами.
Борода продолжал и предостерегал, предчувствуя нарождающиеся вопросы:
- В понятие «Золотая Баба» вкладывали разный смысл, пришлые всегда подразумевали материал, из которого она сделана, видя в ней нечто материальное, местные вкладывали глубокий смысл - знания или иную моральную да духовную ценность в лице матери-Оби. Манси отродясь не были богатыми людьми, хотя и знают, что да где лежит, что да где достать можно. Вот только страшно, да и опасно. Охраняется всё дорогое духами да заговорами. Иногда, чтобы сокровенное взять, жертва кровавая нужна. И на сколько правда или нет, деды говорили, что человеческую духи просят...
В комнате давно настало молчание, все были поглощены рассказом. Даже те, что прожили бок о бок с Бородой не мало времени, поддались всеобщему зачарованию. Куда-то пропавший задор, сменился на лицах задумчивостью. Истории были из разряда "страшилок", что не находили отражения в дневниках, да и запомнить всех действующих лиц сказа, тем более на непонятном причудливом языке казалось не возможным. Да и писать следовало бы с самого начала, а не с половины пути, но никто не догадался, а переспрашивать уже не решался – чего доброго на насмешки товарищей нарвёшься: «Что, в сказки веришь? Рассказать тебе про…?!». Лишь Колеватов, без стыда и упрёка что-то настрачивал в своей тетрадке, оно и понятно – его тетрадь не для всех, то есть вообще не для кого.
А Огнев всё продолжал:
- Образом Золотой Бабы считается девушка с сыном на руках и образом ребёнка в животе, который является ей внуком. Брошенные отцом, но не забытые ни воинами, ни охотниками, возносящие к Нум-Торум, сыну её, за них, за себя, за родных и близких. - иногда Николай замолкал, его взгляд был умиротворённо спокоен, отсутствующий, будто сказ уносил его куда-то в забытии, туда далеко, где были его предки. - У манси есть священные, запретные места, идолы там. Куда вы направляетесь, одно из жертвенных мест. Раньше там находиться можно было только с дозволения старейшин, а в иных местах и вовсе с прошения у верховного шамана. Идолов там уже может и нет, а ежели есть, то увидит не каждый - прячут их. – зная об общепринятых представлениях людей об истуканах и идолах Борода не стал вдаваться в подробности о том, что истуканами служили как деревья, ямы, скалы, так и простые чурки, и брёвна, укутанные в материи, навязанными на них лентами. Что у деревьев, подножия молельных камней приносят в жертву оленей да дичь какую поменьше. Но это всё старики. Теперь же у молодёжи интересы другие – водка да барышни. Хотя поговаривали, что есть селения остяков, в глуши, куда не подпускают пришлого и не приветствуют его. Когда давненько христианство им несли, те очень сопротивлялись и обиду таили на гостей. Особенно ревностно относились к своему вероисповеданию. Уже гораздо позднее, из-за лагерей, что были понатыканы по земле сибирской, и беглых заключённых, словно разбежавшаяся хищная дичь, нашедшая на глухонькое селения в тайге, часто вырезала всех их обитателей, не жалея ни стар, ни млад лишь обострили ненависть да неверие к случайному люду. Старики помнили всё, а вот у молодёжи всё улетучивалось с парами спирта, что они получали платой за дорогой товар, добываемый с трудом в лоне матери-тайги. Спаивалась молодёжь, самоликвидировалась. Николай сетовал на то, потому как был зависим, потому как сам, как и его отец, которого некогда взял старый шаман к себе на перевоспитание и отправил дальше, к геологам, продешевил, променял на пары зелья жизнь свою и жизнь семейства своего.
- Ну так вот, когда вода отступила, склоны гор обнажились, оставив под горой Лунт-Хусап-Сяхл озеро, Лунт-Хусап-Тур - озеро гусиного гнезда, которое есть одним из истоков реки Лозьвы, что в своём пути встречается с сестрой Ауспией, та находится на границе миров посещения Богами и охраняется ими не далеко от истока её и врат - горы Вот-Тартан-Сяхл, как вы зовёте ныне «Холат-Сяхл». Множество сестёр-речушек малых по всей земле народа Югорского - манси да остяков, волосками косы девичьей переплетаясь несут свои воды к Оби-реке, священной реке, как и всяк исток её свят, оберегаем и охраняем людьми и духами, ход к которым не всем разрешён. Воды их несут вместе с мольбами и прошениями к матери-земле - Калтащ. А та решает - защитить или наказать. А защищает она так, точно медведица своё дитя. И благодарит столь же щедро да воздаёт страждущему да жаждущему. Отец и муж, бросивший ребёнка и жену свою остерегает их покой. Сильно защищает. Ветром, что трубным эхом носится среди скал и несущим в себе несметное количество жалящих стрел холодного мокрого снега и пронизывающего холода, а ещё ядом-дымом трубки своей да пеплом металла, что, падая землю, содрогает её. Деды говорили, что видели Калтащ. И похожа та на большой силуэт женщины, что слепит своим сиянием на заходе солнца в полумраке и на заре восхода. Геологи, с которыми я работал, говорили будто это слюда какая-то свет отражая блестит. Не знаю... Но места те скверные. – вдруг перешёл в остережение Борода. - Не ходили бы вы туда. - закончил свой рассказ Николай.
Те, кто сидел рядом и слушал, молчали. Лёгкий озноб пробегал по телам, передёргивая их.
"Места скверные, не ходили бы вы туда!" - слышал это уже Игорь и не один он. Слышал и не раз. И в спорт клубе, в разговоре с теми туристами, кто бывал поблизости с теми местами, и в Ивделе в разговоре с лесничим по фамилии Ремпель, теперь и здесь. "Не ходи туда!" - становилось уже нарицательным. Уже после похода, те, кто будет стараться попасть в те же места, уже от самого Игоря, перетерпевшим на своей шкуре все невзгоды не хорошего места, услышат остерегающее - "Не ходи туда!"
- Да что случиться может? - в вопросе Юры Дорошенко слышалось и недоверие, к сказанному и суеверный страх, уж как-то не доверчиво с сомнением прозвучал не сам вопрос, а голос, которым он был задан. - Всё зависит от нас и от условий. – заверил он скорее всего себя, чем окружающих.
- Да всяко. Места не предсказуемые. Погода нынче, ну в прочем, как и всегда в это время года не ахти. Старики, проходившие по тем местам, оленеводы да охотники и по ныне спрашивают разрешения у духов, а в карманах, на случай откупа, несут мелочь разную. Ну там пуговицы, нитки, стёклышки, копейку какую, да ленточки всякие. Всё для того, чтобы если не задобрить, то хотя бы отвлечь всесильных. Домыслы, конечно, и предрассудки, однако давеча не всяк туда сунуться мог, а молодежь, так и по ныне старается не заходить туда, а если и случается подойти, так "проскочить" побыстрее пытаются, - предупредил предусмотрительно Огнев. – чтобы не накликать горе себе и беду на стойбище.
Чтобы не вызывать лишней полемики, в начинающих раздаваться тоне голосов, в которых проскальзывало недовольство и недоверие, Огнев замолк. Он и так наговорил больше положенного и скептицизм ребят готов был уже выльется наружу, а с ним насмешки не только гостей, но и своих, - Борода и без того слыл чудаковатым человеком. Хоть и грамотным, но из-за этого малопонятным. Хотя он знал и видел больше тех, кто его окружал, ведь Огнев являлся сыном тайги, получившим ещё и образование – его мир был широк и многогранен. В нём очень даже мирно уживались общепринятая религия, оккультизм и наука. Составляющие, не совместимые для советского человека, для простого работяги, и уж тем более для продвинутого городского гостя.
Глядя на отрисованную карту Николай не увидел у подножия Лунт-Хусап-Сяхл (Отортена), летнего стойбища оленевода, чума, в котором сейчас, зимой, уже никого не было, и о месте, положении которого должен был знать тот, кто сделал выкопировку. Оленевод Анямов, хозяин того чума и угодий в округе, в это время года, со стадом ушёл на зимовье. Однако сам Огнев предполагал, что старик не просто занимается выпасом оленя, ведь там растительность скудная, - хватит разве что для мора скотины, и тропы там натоптаны, - значит и гостей тот встречает, может из старейшин племён кто захаживает… На карте Николай так же не заметил редких изб охотника, что пустовали вдоль русел рек… Хотя, может Игорь и не рассчитывал ими воспользоваться, ведь они идут не хожеными тропами и без удобств, а может и попросту, тот план, что Дятлов брал за основу, не имел в своём содержании тех строений, что могли быть и вовсе временными, а на сегодняшний день похода уже не существовать. Но у охотника любое облюбованное место – это надолго, и в серьёз. В тайге нет и не может быть случайности, как и не могут быть случайными людьми… Тайга не примет их, отторгнет.
- Ой! Да этого добра на всех духов порядочно наберётся. - отшутился Кривонищенко, погремев и пошуршав запущенной рукой в кармане мелочёвкой да фантиками от конфет. - А сколь ещё скопиться... - довольно покачал головой тот, имея ввиду лень лезть из-за всякой ерунды в рюкзак и привычку рассовывания всего по карманам. А теперь и вовсе оказалось держать хлам в карманах была причиннообоснованно.
- Коль, а где находится каменный материал во Втором Северном? - после продолжительной молчаливой паузы спросил Дятлов.
- Вы же с подводой пойдёте? - переспросил услышанное ранее Борода. - Ну так дядь Слава и покажет. Там, на окраине посёлка, кернохранилище имеется.
Интерес ребят к месту своего похода увеличился от рассказанного ещё больше. Теперь у маршрута был не только спортивный интерес, но и сакральный. Место крамольное, намоленное, языческое, овеянное тайной-легендой, притягивало. Конечно же в тёплое время года было бы куда интереснее - можно найти или наткнуться на те пресловутые идолы да истуканы. А сейчас все было скрыто под толщей снега.
Зина выразила желание некоторых из участников группы и попросила перечислить под запись слова на мансийском языке с переводом, пошутив, что при встрече с охотником или оленеводом непременно воспользуется импровизированным словариком. Желающих подмочь девушке нашлось предостаточно, как ни странно, но слова, встречаемые в обиходе, знали многие из рабочих, и не мудрено, ведь все «варились водной каше и были одинакового посола». Людмила тоже подключилась, но вскоре отмахнулась - повторно за день сидеть за своим дневником ей было не в моготу. Она предупредила Зину, что перепишет у той и оставила разворот пустым. На что Колмогорова пожурила Дубинину: "всё следует делать своевременно", но не отказала.
Из дневника Л. Дубининой от 26 января 1959г.
«… все очень устали и захотели спать. С Зиной расположились на кровати с панцирной сеткой. Мечта. А ребята все на полу. Настроение плохое и, наверное, будет еще дня два. Зла как черт».»
Из дневника Зины Колмогоровой от 27 января 1959г.
«Сегодня первый день пути. Рюкзак ничего тяжеленький. Да, уходит Юра Юдин от нас сегодня, уходит. У него снова воспалились седалищные нервы, и он уходит. А так жаль. В рюкзаки распределили груз его. Выходит, в последний день видим какую-то бы не было цивилизацию, печку, людей и т.д. Сегодня согласились наши рюкзаки отвезти на лошадях, и мы ждем, когда они будут готовы, а сами пойдем на лыжах. Все поют, рабочие живущие в бараках, не пошли на работу, поют. Мы сидим и пишем песни.
Как много среди рабочих очень талантливых, умных людей. Особенно "борода" он очень много знает, а борода рыжая-рыжая, а глаза тоже рыжие, коричневые. Ребята хорошо поют. А Рустик так играет на мандолине. Сегодня с Людой последний раз спали на кровати. Сегодня уже в палатке, видимо, будем. Сейчас мы на 41 квартале, сегодня наша задача - дойти до 2-го Северного. Там, говорят, есть избушка, но никто там не живет. Скорей бы в путь, на лыжи... Как-то мы пойдем? На меня как-то ужасно действует музыка за последнее время, гитара, мандолина и прочее … (Далее перечисление слов на мансийском языке, их перевод и адрес Огнева Николая) … Целый день шли, спереди лошади, сзади лошади по р. Лозьве. Часто влетали в наледь, чистили лыжи. Пришли уже в темноте долго искали избу с окнами и дверьми. 2-ой Северный это заброшенное селение здесь совсем никто не живет, а какие красивые места! Здесь просто Чусовая. Камни на берегах стоят какими-то утёсами, известняк, белые. Сегодня идем несколько км по р. Лозьве, а потом переходим на р. Ауспию."
Из дневника Л. Дубининой от 27 января 1959г.
«… Итак, нас остается в дальнейшем девять… Разговаривали с Огневым. Очень много он уже знает и с ним интересно, он рассказывает о пути нашем и вообще много такого. Это, по-моему, наиболее интересный объект здесь, на участке. У него такая длинная рыжая борода, хотя ему всего 27 лет, а выглядит он старше …» (Далее идёт перечисление слов на мансийском языке и их перевод).
Как только не пытался Николай Тибо "отбрыкаться", общий дневник то и дело оказывался у него в руках.
- Да вы что, издеваетесь?! Самого не занятого нашли? - возмущался Тибо, практически отшвыривая от себя тетрадку.
- Коль, ну только тебя в ней не было. – ответственная за ведение путевых записей, Колмогорова, утвердительно снова подала дневник Николаю. - К тому же ты, ну в правду, не очень-то и занят. - усмехнулась Зина.
- Ну давай-ка без этого. - возмутился Тибо-Бриньоль и снова отодвинул дневник. - У меня сейчас в голову ничего не лезет, так что не выйдет ничего.
- А ты начни и посмотрим, вспомниться всё. - настояла Зина, вновь придвинув дневник. - А я подмогу, напомню. - достала она свой дневник, помахала перед лицом Тибо, в знак неотвратимости.
- Зин, ну Криво уже писал же!!! - недоумённо обиженно сказал Тибо. - Ты что? Издеваешься?
- Нет. Это Криво, а это ты. - улыбалась Колмогорова. Со стороны манипуляции тяни-толкай с дневником выглядели довольно забавно.
Тот с "психом" взял тетрадь, как последующая реакция на вошедших в комнату ребят, и не возможности в их присутствии «выкабениваться». Чуточку подержал в руках, что-то по-быстрому черкнув на страницах дневника, вернул его Зине. Не успела Зина раскрыть тетрадь, как Коля снова выхватил её, что-то зачеркнул и снова написав, отдал. Зина раскрыла на страничке где тот писал:
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Николая Тибо-Бриньоля от 26 января 1959 г.
«Не могу, хотя и пробовал Коля Тибо".
4. 2-ой Северный.
Из общего дневника группы Дятлова. Запись Юры Дорошенко от 27 января 1959 г.
«Погода была хорошая, ветер должен был дуть в спину по пути. Ребята договорились, что до 2-го Северного довезет рюки лошадь. От 41-го до него 24 км. Мы помогли дедушке Славе разгрузить воз сена и стали ждать лошадь (она ушла за сеном, дровами). Ждали до 4 часов.
Ребята занялись переписью песен. Один парень прекрасно пел. Услышали ряд песен, запрещенных тюремных (58 статья). Огнев сказал Игорю, как найти избу, в которой можно заночевать. В 4 часа тронулись.
Предварительно купили 4 булки хлеба. Мягкий теплый хлеб. 2 штуки съели.
Лошадь идет медленно. Как приятно идти без рюкзаков.
Прошли за 2 часа 8 км. (речка Ушма).
Уже начало темнеть. Вся задержка из-за лошади. С нами едет Юра Юдин. Он неожиданно заболел и идти в поход не может. Там он решил для института набрать камней.
2-й Северный это заброшенный геологический поселок из 20-25 домов. Один лишь пригоден для жилья. Поздно ночью, в сплошной темноте нашли поселок и только по проруби догадались, где изба. Загорел костер из досок. Задымила печь. Несколько человек проткнули гвоздями руки. Все благополучно. Вот и подошла лошадь. А после ужина в горячо натопленной избе на кроватях бросались шутками до 3-х часов ночи.
Дорошенко.»
Из дневника Юры Юдина от 27 января 1959г.
«Ночевали в избушке 2-го Северного посёлка. Много-много домов, складов, помещений, старых машин, станков. Всё заброшенное с 1952 года. Здесь работала геологич. экспедиция. что могли вывезли, остальное актировали и бросили. Дома все разрушены, остался один, где есть печь и окна со стеклами. Место хорошее живописное. Река Лозьва – широкая. Много известковых скал. Дедушка Слава, уверяет, что летом можно перейти в брод, много теплых, горячих ключей. Часты незамерзающие полыньи и места, где всегда под слоем снежка незамерзающая вода и после таких мест надо сдирать с лыж наледь.»
Жарко натопленная изба не давала покоя всей группе отсутствием кислорода, поэтому дверь периодически открывалась, но особливо мерзливые тут же требовали закрыть её. Реакция на усталость у ребят была отнюдь не вялой, а напротив, - все вели себя довольно живо. Пока ребята бросались остротами, Юдин короткими урывками проваливался в сон. Единственный, кто и рад был бы по скорее забыться, но мучимый болями, что требовали немедленного пробуждения и бодрствования, вздрагивал всякий раз, когда на него накатывало забытье. Он, мыча и бубня под нос ругательства переворачивался с боку на бок, полусидя вытягивал то одну ногу то другую, потом вставал. В избе особо не разгуляешься, поэтому Юдин переминался с ноги на ногу, а потом, перешагивая через людей и вещи начинал "бег на короткую дистанцию" в районе пространства комнаты. Боли не давали Юре усидеть на месте, только в движении та утихала.
- О, Юр! - решил подбодрить друга Кривонищенко. - Если мы подстроимся под твой режим сна и отдыха и пойдём без привалов и ночёвок, ты нас не покинешь?
- Ха-ха, - после короткого молчания и растирочного массажа ноги иронично ответил Юдин, пустив прохлады в приоткрытую дверь. Все с облегчением вдохнули свежести. - ежели так, то на рекорд пойдём. Вот только я привык. А вы потянете? – было обидно, но Юдин решил не показывать своих эмоций и лениво поддержал беседу.
- Юр, ты как вставать будешь, подкинь поленце в печь, да дверь приоткрой, в двойне выгоднее будет и дежурства на перёд отработаешь. - съязвил Дорошенко.
- Угу. – только и ответил Юдин – досаду было сложно скрыть. Он понимал, что ребята пытались подбодрить его, как могли, по своему, пусть и жестоко. Девочки молчали, но не от того, что они спали, провоцировать парней и переводить разговор в свою сторону им не хотелось - что-то ребята были как-то пошлы и злы сегодня.
- Слава, а что, тут кроме вас ещё кто бывает? - решил направить в другое русло диалог Золотарев.
- Нет. А что? - возничему тоже не спалось.
- Да следов много. - уточнил Александр.
- Валёк бывал здесь недавно, трубы приготовил. Да может из охотников местных кто захаживал. Здесь взять уже и нечего - мелочёвки не осталось, так, по старой памяти, приглядеть чего, потом могут на оленях вывезти. Добра-то здесь хватает. В хозяйстве всё пригодиться. Погода спокойная, не снежит, вот и сохранность следов хорошая. – не спеша отрапортовал дядь Слава.
Николая Тибо-Бриньоля, пожалевшего, что выбрал место по ближе к печке, раздирала глухая головная боль и тяжесть, выводившая из себя. Он, чутко реагируя на любое беспокойство ребят, то и дело роптал на них, ожидая скорого их успокоения. Хождение по избе Саши Колеватова, снаряжающегося выйти во двор покурить, напрягло его, Тибо поинтересовался о времени с намёком, что пора бы и спать. Своим собственным часам Тибо не доверял, - с момента выхода в маршрут те безудержно врали, безнадёжно отставая. Частый их подвод с вопросом "Который час?" то раздражал, то веселил ребят, называвшие его, Тибо, "Кукушкой". Доходило до абсурда, когда Николай через каждый час, а то и меньше, донимал ребят с избитым вопросом, в попытке понять на сколько же отстают его часы. Сейчас, с пеленой сна на глазах и в потёмках, Тибо не мог понять к кому он обращается, поэтому обобщил вопрос: "Парни, а сколько сейчас?" Кто-то из кучи тел со вздохом вымолвил: "Боже! Коль!" Тишина. Колеватов пожал плечами не знающе покачал головой двинул к выходу, будто его жест мог заметить сонный Тибо… Вопрос повторился. Поняв, что Коля не успокоится, а ребята не ответят, Золотарев, лежащий близко от печки, что горя бросала блики света через щели и поддувало, ответил: «Без пятнадцати три».
- М-м-м. - промычал Николай, пытаясь разглядеть на своих часах ход стрелок, подносил запястье то к лицу, повернув их к свету от печки, то к уху, не понимая, ходят ли те вообще.
- Завтра напомни, у меня лишняя пара часов есть, одолжу. - заботливо, не столько о зависящем от времени Тибо, сколько о всеобщем покое группы, предложил предусмотрительный Золотарев.
- Мхм. - согласился Николай, явно проваливаясь в сон.
- Есть что-нибудь острое? - спросил Игорь присутствующих в комнате, сидя в своих круглых очках за столом, склонившись над часами Тибо. Участливо подключившись к "проблеме" своего товарища на утро. Со стороны это напоминало тихую конкуренцию между Александром и Игорем.
- Держи. - протянул иглу Золотарев, очень кстати попавшуюся на глаза при поиске часов для Тибо в карманах своего рюкзака. Давно пропавшая из виду, обожжённая чёрным остриём напоминала ему о фронте. После починки часов воткнутая в сложенную бумажку и уложенную в нагрудный карман "на всякий случай" и боязни снова затерять её.
Тибо принял часы Золотарева и надел их на запястье рядом со своими, вроде бы починенными Дятловым, мотивируя сравнением их совместного хода.
На утро делов было невпроворот. Особенно этому был рад Юра Юдин. Его мучения с ногой обрели перспективу на близкое разрешение и тем приятнее было, что сегодня он пустится в обратный путь. А пока он не мог спокойно стоять на месте, от нетерпения и жгучей боли, что стрелянными ранами заставляла его подскакивать, он начинал суетиться. И будь то загрузка труб, подготовительная сортировка вещей по рюкзакам или вылазка в кернохранилище, сразу нельзя было сказать, что человека мучает хворь. А Юдину всё было хорошо, что уменьшало не приятные ощущения и приближало время к посещению больницы.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Коли Тибо-Бриньоля от 28 января 1959 г.
«Утром разбудил всех бубнящий говор Юрки Кри и Сашки Колеватова. Погода нам пока улыбается, ибо -8°…»
Свежий таёжный воздух, тесный весёлый коллектив, атмосфера похода, всеобщей занятости и приобщения к чему-то грандиозному, на утро не оставили следа усталости в ребятах, хотя спали те мало. А некоторые и вовсе в мучительной полудрёме ворочались с боку на бок.
Александр Колеватов раньше запланированного подъёма встал чтобы покурить. Эта мысль жаждой терзала его уже давно, ещё до рассвета. Сделав своё «чёрное» дело, он вступил в диспут с проснувшимся Юрой Кривонищенко, который хотел было пристыдить товарища за курение и создаваемый соблазн, но разговор был переведён на тему нарт, конструкцию которых Александр присмотрел в 41-м посёлке. Инженерная мысль не давала тому покоя. А видевший проявленный интерес к санкам один из инициативных рабочих, Валёк, отдал в пользование Колеватову одну из не нужных пар лыж, с сорванным креплением. Конструкция Александру понравилась своей простотой, где в качестве полозьев использовались лыжи, а в стыкующих и связывающих их элементах использовались сухие жерди и бруски берёзы, скреплённые между собой верёвкой. Всё доступно и легко. Перспектива тащить груз за собой, в упряжи, была несомненно лучше, нежели переть его на себе. Юрка Кривонищенко сначала обещал помочь в сборе, только для того, чтобы доказать - затея не стоит «выеденного яйца», бракуя конструкцию, как не пригодную. В этом вскоре убедился и сам Колеватов, «инженерная мысль» оказалась тяжёлой, - всё время норовила зарыться и утонуть в снегу. Остальные же ребята, кто с соучастием, а кто и сарказмом, наблюдали за происходящим, обещая поднять этот «не маловажный вопрос и главенство лени над трудом» в обсуждениях туристического сообщества. На что Колеватов парировал: «Не труд сделал из обезьяны человека, а придумывание процессов и приспособлений по его упрощению».
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Коли Тибо-Бриньоля от 28 января 1959 г.
«… Позавтракав, часть ребят во главе с Юрой Юдиным, нашим известным геологом, пошла в кернохранилище, надеясь собрать какие-нибудь материалы для коллекции. Ничего кроме пирита да прожилок кварца в породе там не оказалось…»
Тибо и Дорошенко шли за Юдиным по еле заметённой колее, оставленной от ног и лыж гостей, что мимоходом наведывались в этот давно опустевший геологический посёлок. Снег поблёскивал зеркально белыми гранями в лучах яркого солнца. Шли уверенно до склада, что находился на другом конце посёлка, в сторону, указанную взмахом руки дядь Славы со двора их приютившей избы. Уточнять и узнавать дорогу не требовалось - попробуй заблудиться в 25-ти разрушенных домах с одной главной улицей…
Колея "провожала" ребят не долго, вскоре она свернула, спускалась к речушке и ещё какое-то время вела по снежному насту русла, словно в поиске надёжного места переправы. Ребята пробирались уже по нетронутому снегу, торя себе дорогу. На выходе с посёлка снега было явно больше. А лыжня, по которой они шли и что осталась в стороне, пересекала заснеженную гладь воды ещё не промёрзшей до дна. Уже ближе к противоположному берегу в снегу виднелась чёрная прорубь - "то ли воду брали, то ли проверяли глубину реки и толщину льда" - мелькнуло в голове туристов. Под одеялом снега с речки иногда доносился плес воды. Дальше, с реки, след поднимался на противоположный берег и уходил под нависшую от тяжёлых шапок снега крону деревьев, где и терялся. А ребята, тем временем, подошли к кернохранилищу. Его деревянная дверь была сорвана с верхней петли и была крепко придавлена нападавшим и наметённым, на открытой всем ветрам местности окраины посёлка, снегом. Скрученная ковром многослойная шапка снега, свалившаяся с крыши к двери, заставила ко всему прочему попотеть ребят, прежде чем они откопали дверь, отодвинув её, попали внутрь. Протиснувшись в образовавшуюся общими усилиями щель, ребята оказались в кромешной темноте. Не шевелясь некоторое время стояли у входа, пока глаза, ослеплённые белизной снега снаружи, привыкали к новым условиям внутри. Здесь холод чувствовался особенно сильно, может из-за сырости и застоявшегося воздуха. Удручающая заброшенность в какой-то момент выдала присутствие человека.
- Парни, кто-то курил? - обед «безкурия» в походе был дан всеми, кроме Колеватова, и возможность что кто-нибудь «балуется втихую», исключалась потому как велика вероятность быть пойманным рано или поздно, ведь все были на виду. Но запах табачного дыма витал в воздухе. Николай Тибо, последний из их тройки находившийся рядом с Колеватовым, когда они оба занимался нартами, понюхал свой ворот, но тот не выдал табачного запаха. Да и с чего, ведь Александр старался не провоцировать ребят и не курил рядом. Юдин поспешил включить позаимствованный у Кривонищенко фонарик. Запах табачного дыма чувствовался тем сильнее, чем ребята дальше продвигались по хранилищу. Все, давшие зарок не курить, держались. И чем дольше они не курили, тем сильнее были чутки к притягательному благовонию "запретного плода".
- Да это не от нас. В помещении накурено, и уже давно. - поспешил успокоить Юдин, рукой показывая направление в глубь помещения. Беспокоиться не было причин, дядь Слава говорил, что в посёлок заглядывают мимоходом сторонние люди. Что почему-то не успокаивало и лёгкий холодок пробегал по телу от белёсых клубов пара дыхания, что окутывал лицо, и от чего, в свете фонаря и плохой видимости, мерещились тени. А из-за длинных стеллажей, уложенных друг на друга ящиков керна, казалось вот-вот кто-нибудь да выйдет.
- Что ищем-то, геолог? - спросил Дорошенко у Юдина.
- Смотрим в ящиках породу, а именно белый или серый жильный кварц. Если попадётся, то высматривай в нём минерализацию рудную – пирит, латунно-жёлтого цвета, арсенопирит, оловянно-белого цвета - этот минералы-спутники золота. Не спутайте с халькопиритом – «золотой обманкой», он червонно-золотого цвета. Только переворачиваем пару тройку верхних ящиков, - это есть та часть скважины, что означает её конец, а их закрывают, когда выработка пересекает рудную зону. - объяснил Юра ребятам, для наглядности показав один из кусков серовато- беловатой породы, вытащенной из верхнего ящика, сложенного в стопки среди рядов. Хотя того, что он сказал, было маловато, те в глаза ни разу не видели рудных минералов, а в темноте керносклада и подавно ничего не разглядишь… Поэтому решили брать всё, что мало-мальски напоминало жильный кварц, для того, чтобы потом на улице, в свете дня их разглядеть.
В своём поиске "геологи" погрузились уже далеко от входа. На узкую полоску уличного света, взятого в качестве ориентира, то и дело поглядывали все. На совесть подогнанные друг к другу брёвна строения, имеющего хозяйственное предназначение, не оставляли ни одного шанса для просвета, отлично сдерживали и напор непогоды, - ни дуновения ветерка! Двигаясь скучкованно и старающиеся поскорее выйти из этого царства тьмы, туристы оказались на противоположной стороне склада. Там их ждала открытая настежь дверь. Слегка накиданный чьими-то ногами за порог снежок явно говорил о том, что дверь была открыта недавно. За дощатой дверью, в сугробе, два прямоугольных отверстия в снегу, были оставлены от снятых и воткнутых лыж. Теперь было ясно, что запах табака им явно не пригрезился. Не понятно было, кому и что тут могло понадобиться, ведь тут не чем поживиться... Здесь же, у входа, цилиндрические лунки и ямки в снегу, говорили о том, что не одни они рассматривали образчики, «отфильтровывав» не нужные и «пустые», то есть не содержащие в себе признаков рудных минералов, были выброшены в снег.
На обратном пути чувство присутствия не покидало ребят. Беспокойство, которое они получили на складе, теперь преследовало дорогой, заставляло их оборачиваться назад. А когда они снова вышли на колею, что пересекала речку, уходя в лес, то ощущение "глаз" и взгляда манило их взоры уже туда. Хмыкнув своей подозрительности, Юдин обратил внимание на то, что больная нога не давала о себе знать. Но стоило об этом подумать, как новая боль заставила его прибавить шаг.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Коли Тибо-Бриньоля от 28 января 1959 г.
«… Собирались долго: мазали лыжи, подгоняли крепления. Юрка Юдин сегодня уезжает обратно домой. Жаль, конечно, с ним расставаться, особенно нам с Зиной, но ничего не поделаешь.»
Прощание с Юдиным было тёплым. Сожаление о прерванном им маршруте испытывали все. Сам же Юра чувствовал горечь до кома в горле, особенно его растрогали Зина с Людмилой. Переложив и распределив вес вещей Юдина по своим рюкзакам, Игорь, с учётом полученных в 41-м погодных данных и уже встреченных условиях, затрудняющих движение всей группы, в виде снегопада, налипающего на лыжи снега, полыней на речке, путь вдоль которых составлял часть маршрута, сомневался в прибытии в установленные сроки. Поэтому, несмотря на то, что всё сложилось как нельзя благополучно в приезде сюда и очень свезло с транспортом, всё же из запланированного по срокам пути уже было потрачено два дня – отправились позже запланированного, да, бесцеремонно воспользовались гостеприимством, поэтому он накинул на путь ещё несколько деньков и попросил передать эту информацию в спортклуб. Чему был не очень рад Золоторёв, рассчитывающий всё же прибыть вовремя. А Игорь мог теперь вести группу, не остерегаясь сильных отставаний.
IV. В путь!
Уже в пути к первому привалу Колеватов разочаровался в своём изобретении. Частые остановки с вытаскиванием чудо-саней из протоптанной впереди идущими колеи, которую тот неминуемо портил своей вязнущей в снегу гружённой рюкзаком конструкцией, заставили выругаться Александра на месяц в перёд, согнав с себя семь потов и быстро утомившийся, он разобрал своё неудачное детище, связал лыжи между собой, потянул их волоком, закинув рюкзак за плечи. Ну, это был бы не Колеватов, если бы не попытался и не довёл задуманное до конца. Ведь его выдержка и упорство помогли ему отстоять «право курильщика». А запасная пара добротных лыж могла ещё понадобиться – не принято разбрасываться лишками в тайге, учитывая условия маршрута и ограниченность в снаряжении. «Ну, если с салазками не вышло путного, то хотя бы крепления исправил.» - успокоил себя Александр.
Из дневника З. Колмогоровой от 28 января 1959г.
«… Вот прошли первые 30 мин. Конечно, рюкзак ничего, тяжеленький. Но идти можно.
Первый день ведь всегда трудно. Влево - вперед.
Сашка Колеватов испытывал своё приспособление и бросил."
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Коли Тибо-Бриньоля от 28 января 1959 г.
«Вышли в 11.45. Идем вверх по реке Лозьва. Каждый торит тропу по 10 минут. Глубина снега в этом году значительно меньше, чем в прошлом. Часто приходится останавливаться и соскабливать мокрый снег с лыж, ибо встречаются еще такие незамерзшие места. Юрка Кри идет сзади и делает кроки маршрута. Берега реки в районе 2-го Северного скалистые, особенно правый берег, затем скалы (сложенные из известняка) попадаются только местами и в конце концов берега становятся пологими, сплошь покрытые лесом…»
Напористости Зины, как и сопротивлению и возмущению Тибо, можно было подивиться. Но поведение обоих больше подходило под категорию ребячества. Хоть сейчас это было уже не актуально и позабытым, всё же, обещание Колмогоровой "передать общий дневник группы в единоличное пользование Николая", после того как на 41-м они устроили взаимную словесную перепалку из-за отказа Тибо-Бриньоля прикасаться к дневнику под предлогом "Не сегодня!", ничем иным назвать нельзя. "Воспитывая" друг друга, Зина за общую девичью солидарность в словах "Конечно будешь заполнять! И за Люду тоже!", обиду, скапливающуюся в копилке мелкими монетами, которые подкидывали все ребята, отражались на Тибо. И тот не желая идти на поводу девушки всячески подливал масла в огонь, не в силах остановиться, как нарочно раздражал девушек. Поэтому Колмогорова навязала-таки заметки сегодня парню, причём с указанием написать и «за вчера» и «за сегодня». Как ни странно, но сегодня Коля был сговорчив, не сопротивлялся и принялся за дело самоотверженно, однако взяв за основу записи дневника Зины. Но не забыв указать в конце своё отношение к затее Колмогоровой.
Из общего дневника группы Дятлова. Запись Коли Тибо-Бриньоля от 28 января 1959 г.
«… Встаем на привал в 5.30 на берегу Лозьвы. Сегодня первая наша ночь в палатке. Ребята возятся с печкой, пришивают полог из простыни. Кое-что сделав, и кое-что не сделав, садимся ужинать. После ужина долго сидим у костра, поем задушевные песни. Зина пытается даже учиться на мандолине под руководством главного нашего музыканта Рустика. Затем снова и снова возобновляется дискуссия, причем все наши дискуссии, которые были за это время, преимущественно про любовь. Кому-то приходит в голову стенографировать все наши высказывания или завести на этот счет особую тетрадь. Наговорившись, вдвоем вползаем в палатку. Подвешенная печка пышет жаром и разделяет палатку на два отсека. В дальнем отсеке располагается мы с Зиной. Никому не хочется спать у печки и решили положить туда Юрку Кри (с другой стороны располагается дежурный Саша Колеватов). Юрка, полежав минуты две, не выдерживает и перебирается во второй отсек, при этом страшно проклиная и обвиняя нас в предательстве. После этого еще долго не могли заснуть, о чем-то спорили, но наконец все стихло."
Все забылись беспробудным сном. Спокойная мгла тайги не издавала ни звука, ни шороха. Подвешенная под скатом палатки печь с щедростью и без остатка отдавала тепло от успевших прогореть в ней поленьев. Палатку наполнил уютный запах пара прогретого брезента и вещей, отдававшие влагой, хвоей и потом, он был понятен и родим для таёжного романтика. Совсем рядом хрустнула ветка и глухими шлёпающими ударами упала с дерева снеговая шапка, сумев достать до ската крыши палатки, скоро отторобанив по ней чередой мелких палечных ударов. Услышав их сквозь сон, лежащий ближе ко входу Колеватов, отреагировал – приподнял голову, вслушивался и всматривался. Но ветер тоже был сон и ленив, более не желал качать макушки крон деревьев.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Коли Тибо-Бриньоля от 29 января 1959 г.
День второй, когда мы идем на лыжах. Шли от ночевки на Лозьве к ночевке на р. Ауспии. Шли по тропе манси. Погода хорошая, -13°. Ветер слабый. Часто на Лозьве встречаем наледи. Все.
P.S. похабно писать через два дня."
Из дневника З. Колмогоровой от 29 января 1959г.
«Сегодня Юрка именинник. Идем сначала по Лозьве потом на Ауспию свернули. Места красивые.
Вдоль Ауспии проехали манси. Виден след, зарубки, видна тропа. На тропах часто знаки встречаются. Интересно, о чем они пишут? Сейчас мансийская тропка сворачивает на юг. Мы сидим трое: Рустик, Юрка и я, ждем остальных. На ночлег остановились недалеко от лыжни..."
Несмотря на то, что отношения Колмогоровой и Дорошенко давно перешли в статус дружеских, именно сегодня, в его День Рождения, Зина вдруг начала разговор, в принципе не касающийся их прошлых отношений, но всё же сводимых к ним. Может от того, что именины в условиях похода, были не плохим поводом для свойского разговора и девушка чувствовала за собой часть вины от разрыва отношений… Дорошенко, поняв к чему ведёт их диалог надел на себя личину "озорства и потехи", сводя все попытки Зины поговорить "по душам" к бестолковым и бессмысленным. И тем было обидно для неё, говорившей что "ёрничество ему не к лицу", Зина знала, что твориться у того на душе. А он, как на зло, пускался в шутки-прибаутки и остроты, не всегда уместные.
Из дневника З. Колмогоровой от 29 января 1959г.
«… Мы пилим дрова с Юркой. Поговорили о прошлом. "Повеса" так "повеса".»
В продолжении похода, Лозьва сворачивала на юг, а с ней и след охотника, по которому шла группа. Зная, что здесь река делает не большой виток и возвращается на прежнее, выдержанное направление, Игорь, не сворачивая, вёл всех через целик. Это ему и показалось странным, ведь охотник тоже знает о поведении реки… Что же заставило его свернуть, может дичь какаю увидал?
Видя не желание ребят заниматься общим дневником из-за общей усталости, занятости, и местами, конфликтности, Дятлов решил сам взять инициативу, на время ответственной и основной части маршрута, к которому они все подходили.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Игоря Дятлова от 30 января 1959 г.
«Дневник пишется в пути, на морозе, на ходу. Сегодня третья холодная ночевка на берегу Ауспии. Начинаем втягиваться. Печка – великое дело. Некоторые (Тибо и Кривонищенко) думают сконструировать паровое отопление в палатке. Полог, подвешенные простыни, вполне оправдывают. Подъем в 8.30. После завтрака идем по реке Ауспии, но опять эти наледи не дают нам продвигаться вперед...»
Как Игорь и предполагал, русло реки вновь выровнялось с их направлением движения и появилась тропа, но уже санно-оленья. «Видимо здесь оживлённая дорога.» - подумал он, считая, что это след уже совсем других людей, а не тех, по чьему они шли ранее.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Игоря Дятлова от 30 января 1959 г.
«… Пошли берегом по санно-оленей тропе. В средине пути встретили стоянку Манси. Да, Манси, Манси, Манси. Это слово встречается в нашем разговоре все больше и больше. Манси - народ севера. Мало национальный Ханты-Мансийский р-н с центром Салехарда - 8 тысяч человек. Очень интересный и своеобразный народ, населяющий Северный Заполярный Урал, ближе к Тюменской области. У них есть письменность, свой язык, и что характерно, представляют особый интерес лесные засечки и особые значки."
В один момент Игорю даже показалось, что те письмена, в которых охотники манси рассказывали о оленях, собаках и дичи, это рассказ о них самих, о туристах. Словно в лесной прессе, не написанные пером, а высеченные топором да ножом на стволах деревьев, комментировался в заклинаниях весь их путь. Игорь улыбнулся своим мыслям, показавшимися ему на мгновение правдой. Как иногда казались правдой тени в дали, промелькнувшие где-то в чаще деревьев, рисуемые наваленными сугробами, гонимым ветром снегом и светом, заставляющие вздрагивать от неожиданности, приостанавливаться и всматриваться.
Просмотрев все записи, Игорь, сделал замечание Зине о ведении путевых заметок. Что-то он был явно не в духе, окрылённый близостью заветной цели его радость перерастала в напряжение, что он испытывал при сомнениях. Ведь зима, это то время года, когда ландшафт читается с трудом. Все не похоже на пейзажи без покрова снега и есть вероятность ошибиться, промахнуться. До селя не проявлявший к Золоторёву особого интереса, Дятлов вдруг поинтересовался, ведёт ли тот свой дневник, причём зная отрицательный ответ заранее - ни разу не подмечал за Александром действий описания и особого интереса к походу в целом, явно подчёркивая свой приоритет и особенность, указывая на положение «гостя», что Игорь категорически неприемлил, - «Его и так особо не трогали, но и наглеть не стоило!». Игорь вдруг почувствовал острую необходимость - вывести Золоторёва на оправдание перед собой, как перед руководителем. Ребята в неожиданно создавшейся ситуации почувствовали себя очень неуютно. Так же ощущал себя Золотарев, сделав слабую и неуверенную попытку оправдаться. А Игорь, в отместку, принципиально продлил привал, показательно усевшись и не спеша заполняя тетрадку, тем самым как бы проучивая то ли Золоторёва, то ли всех ребят. Хотя он и не собирался сейчас вверять ведение записей кому бы то ни было из их группы.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Игоря Дятлова от 30 января 1959 г.
«Погода: температура утром -17°, днем -13°, вечером -26°. Ветер сильный, юго-западный, падает снег, облака густые, резкий перепад. Температура характерна Северному Уралу.
Это своеобразный лесной рассказ. Эти значки говорят о замеченных зверях, о стоянках, разнообразные приметы, и прочитать или разгадать их представляет особый интерес как для туриста, так и для историков.
Оленья тропа кончилась, началась торная тропа, потом и она кончилась…»
Игорь огляделся. Тропа неожиданно оборвалась и из аккуратной и ровной, от полозьев нарт, стала разухабистой – от пешего хода лыж охотника. Было ясно, что оленей своротили в обратный путь по той же лыжне. Вот только почему они не пересеклись на узкой дорожке с упряжью? Ведь ни олени, ни сама группа не свернули с пути… След был довольно свеж… Разве что «повозка» умудрилась проскочить обратно ещё тогда, когда туристы были только на подходе к оленьей тропе… Игорь не заметил, как и торная тропа из сплошной прямой сначала стала пунктирной, а потом и вовсе исчезла. Тому виной была местность, что из лесистой низины русла реки, укрывающей от ветров и сохраняющей след, переходила в бедные растительностью предгорья, с заметающими присутствие человека ветрами.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Игоря Дятлова от 30 января 1959 г.
«… Шли целиной очень трудно, снег до 120 см. глубиной. Лес постепенно редеет, чувствуется высота, пошли березки и сосенки карликовые и уродливые. По реке идти невозможно - не замерзла, а под снегом вода и наледь, тут же на лыжне, идем опять берегом. День клонится к вечеру, надо искать место для бивака. Вот и остановка на ночлег. Ветер сильный западный, сбивает снег с кедра и сосен, создавая впечатление снегопада.
Как всегда, быстро разводим костер и ставим палатку на лапник. Погрелись у костра и пошли спать.»
Мысли у Игоря не путались, их было множество, стратегических, тех, что подлежали исполнению в ближайшее время. О подходах, обходах и преодолении тех вершин, что виднелись и манили ещё из дали пару дней назад, взятые за визуальный ориентир. Тот факт, что группе было по пути с хозяевами лыжни, не был странным в стране охотников, и был на руку, словно заботливо проторенный путь и без того в сложных условиях направлял и помогал ходьбе. То теряясь на открытой ветрам пространстве, то снова возникая в защищённой растительностью местности, он вёл, провожал, то отступая в сторону, то снова пересекая путь туристов, выравнивался и снова вёл. Капризная зима любит и охотно оставляет следы гостей и хозяев, как и с лёгкостью стирает их. Каждый шёл, согласно своему привычному месту в линии узкой тропы, будто стая волков, с каждым шедшим позади всё сильнее втаптывая безмолвный снег, носами лыж ломая бровку межлыжья, лишь изредка приостанавливаясь, отходя в сторонку чтобы сделать на фотокадр истории их пути. В этой части маршрута, ответственной его части, до селя спокойный в фотосъёмке, особенно активизировался сам руководитель.
Из дневника З. Колмогоровой от 30 января 1959г.
«Идём по Ауспии айсерм. Мансийская тропка кончилась. Лес хвойный. С утра солнышко было. Весь день шли вдоль Ауспии. На мансийской тропке стали на ночлег. Колю сегодня не заставили дежурить и дежурили мы с Рустиком.
Сожгли варежки и 2-ю фуфайку Юркину. Он ругается всё время. Сегодня, наверное, будем строить лабаз.»
Туристы находились у самого подножия Уральского хребта.
V. Подъём на склон и нежданные события на нём.
Из общего дневника группы Дятлова.
Запись Игоря Дятлова от 31 января 1959 г.
«Сегодня погода немножко хуже - ветер (западный), снег (видимо с елей) ибо небо совершенно чистое.
Вышли относительно рано (около 10 утра). Идем по проторенному манси лыжному следу. (До сих пор мы шли по мансийской тропе, по которой не очень давно проехал на оленях охотник). Вчера мы встретили, видимо, его ночевку, олени дальше не пошли, сам охотник не пошел по зарубкам старой тропы, по его следу мы идем сейчас.
Сегодня была удивительно хорошая ночевка, тепло и сухо, несмотря на низкую температуру ( - 18° -24°). Идти сегодня особенно тяжело. Следа не видно, часто сбиваемся с него или идем ощупью. Таким образом проходим 1,5 - 2 км в час. Вырабатываем новые методы более производительной ходьбы. Первый сбрасывает рюкзак и идет 5 минут, после этого возвращается, отдыхает минут 10-15, после догоняет остальную часть группы. Так родился безостановочный способ прокладывания лыжни. Особенно тяжело при этом второму, который идет по лыжне, торенной первым, с рюкзаком. Постепенно отделяемся от Ауспии, подъем непрерывный, но довольно плавный. И вот кончились ели, пошел редкий березняк. Мы вышли на границу леса. Ветер западный, теплый пронзительный, скорость ветра подобна скорости воздуха при подъеме самолета. Наст. Голые места. Об устройстве лабаза даже думать не приходиться. Около 4-х часов. Нужно выбирать ночлег. Спускаемся на юг - в долину Ауспии. Это видимо самое снегопадное место. Ветер небольшой по снегу 1,2 - 2 м толщиной. Усталые, измученные принялись за устройство ночлега. Дров мало. Хилые сырые ели. Костер разводили на бревнах, неохота рыть яму. Ужинаем прямо в палатке. Тепло. Трудно представить подобный уют где-то на хребте, при пронзительном вое ветра, сотне километров от населенных пунктов.»
Обиды у Золоторёва на Игоря не было, - делить им было не чего. Присутствие Александра было не постоянным, и единственное что ему хотелось, так это сохранить до конца похода и нормальные отношения с ребятами оставить хорошие впечатления о себе и после. И это несомненно удавалось. Когда перед подъёмом на гору Холат-Сяхл, после последней ночёвки на Ауспии, тот выразил свои сомнения по поводу штурма горы "из далека", до последнего считая, что лучше было бы идти по низине вдоль хребта и одним рывком, «в лоб» перевалить через вершину Отортена на западный склон, как и объяснял изначально ребятам сам Игорь. В довесок ко всему, Золоторёв всё же рассчитывал на своевременное возвращение, а подобные изменения сверх запланированного могли привести к оттягиванию сроков прибытия. Дятлов не отпускал идею о путешествии по хребту, если не на всю протяжённость от Отортена до Ойка-Чакура, то хотя бы по их коротким частям. Все ребята считали так же, как и Золотарев, но не спорили, последнее слово с действиями были за Игорем. Не смотря на пологий уклон, подъём всё же был затруднителен - верхняя часть высоты была укутана белым покрывалом непогоды. А продолжать маршрут по водоразделу до вершины Отортен и вовсе казался если и не невозможным, то по крайней мере затруднительным. Золотарев беспокоился не только за себя, но и за группу в целом. Остальные ребята, не вступая в полемику, стояли поодаль, без участливо ждали конечного результата диалога Игоря и Александра. Находясь в лёгкой эйфории, находясь в близи от одной из двух заветных целей – горы Отортен, Дятлов абсолютно спокойно выслушав доводы Александра, в которых тот утверждал, что нельзя менять заранее утверждённый комиссией маршрут "г. Отортен - г. Ойка-Чакур - р. Тошемка". На что Игорь предоставил свои – он ведь не указал в протоколе, который в трёх экземплярах лежал у него в рюкзаке, и о чём он конечно же промолчал, конкретику, оставив выбор пути на своё усмотрение, в зависимости от условий на месте. Александр не собирался сдаваться, то ли от нанесённой Игорем обидой, из-за дневника учинённый «разнос», но в качестве аргумента представил тот факт, что отклонение от первоначального курса предусмотрено лишь в том случае, если всей группе или отдельным её участникам угрожает опасность, либо в следствии уже произошедших форс-мажорных обстоятельств. Игорь, выслушав, рукой показал в направлении, которое и отстаивал Золотарев, но не затем, чтобы «прогнать» Александра указав тому путь, а затем, чтобы показать куда ушли не знакомые люди, по чьему следу они всё это время двигались, остерегая Золоторёва, а с ним и всю группу, незнанием намерений и личностей тех, кто был впереди. Если там были охотники, то у них были ружья, а прими они в плохой видимости за беглых или дичь, то возможность укрыться от открытого по туристам огня не будет, даже при окриках при неясности может произойти непоправимое… И как руководитель группы он обязан предостеречь и избежать возможной ошибки. Тем же самым Дятлов обосновал долгий поиск и выбор им места под лабаз: «В дали от хоженой охотниками тропы и не на высоте дерева, как это принято делать, а в снегу с условным обозначением, что сливалось бы с окружающей средой, но угадывалось туристами.» Не оставляя надежд на попытки проделать путь «верхом на хребте», Дятлов выбрал тактику не условно «кругового» маршрута, с прибытием в ту же точку откуда они выходили, в принципе не ломая конфигурации, а «петличную». То есть, в создавшихся не благоприятных погодных условиях и учитывая фактор «присутствия постороннего человека», желая, как можно выгоднее обойти и пройти препятствие, не изменяя стремления к достижению общих поставленных целей, предполагалось взойти на вершину «Отортен» с дальнего подхода – горы «Холат-Сяхл», тем же самым путём, затем спуститься обратно, ну, или сделав даже небольшую петлю с переходом на западный склон, но это уже на крайний случай обхода. При этом не спускаясь к подножию ни с одной, ни с другой из сторон хребта. Тем самым путь туристов хоть и был открыт всем имеющимся ветрам, всё же по водоразделу был прямым, нежели того что тянулся бы по низине, очерчивая все неровности и изъяны горы, тем самым увеличив путь по времени. Тогда была бы ещё вероятность перепутать истоки и притоки рек «промахнувшись» мимо нужного поворота и вершины. Здесь лабаз служил своего рода тем самым «узелком петлицы», который туристы завязали бы, спустившись к нему на обратном пути и замкнув в нём свой первый отрезок пути. Если бы такая тактика имела прямые плюсы и выгоды, то Игорь предполагал повторить то же с горой «Ойка-Чакур», покорив вершину с дальнего её фланга, соорудив уже лабаз №2 в средней части реки Большая Тошемка, путь с которой пересекался, двигаясь они всё по той же, восточной части подножия хребта без перехода на западный склон, и продолжая движение по ней в направлении к её истокам группа выходила к постепенному подъёму нужной им вершины. Довольно интересный план предполагал движение обратно, после покорения Отортен и Ойка-Чакур, уже по натоптанной ими же лыжне, что упрощало движение исключая трудоёмкую работу по натаптыванию нового следа. Сделав вторую петлю, туристы возвращались к исходной точке лабаза №2 – петельки второго узелка, откуда по Тошемке возвращались в Вижай. Золоторёв был обескуражен. Дятлов впервые и тем неожиданно даже для самого себя разоткровенничался и виной тому был Золотарев. Безоговорочно капитулируемый перед неопровержимым и неоспоримым вполне даже логичным планом Игоря, сдался и больше не противился. Александр лишний раз убедился в том, что не прогадал при выборе команды и последовал за своим руководителем. И это ещё Дятлов не упомянул о том, что западная часть подножия склона, который был изначально представлен частью маршрута, была менее проходимой из-за более пересечённого рельефа, нежели восточная. Но это Дятлов изначально и скрывал.
Тонус группы, как и настроение её участников был приподнят. Туристы свернули свой лагерь и вышли в путь позже обычного. Ближе к вечеру была предпринята неудачная попытка отойти от точки предельного сворота реки Ауспии, где она разделялась на истоки, и начать подъём на Холат-Сяхл. Игорь прервал движение по причине позднего времени и разыгравшегося снегопада с пронизывающим ветром, в один миг превратившим светлый день в холодный вечерний сумрак. Необходимо было до начала ночи провести рекогносцировку местности на наличие следов посторонних лиц, определения их направления и исходя из этого определиться с местом под установку лабаза – в стороне, скрытно. Игорь паталогически переживал о том, что, судя по количеству встреченных ими следов, свидетельствующих о крайней обжитости данного района, их лабаз немедленно будет обнаружен, вскрыт и апробирован. Поэтому Дятлов был щепетилен. Схрон нужно было поставить не просто «с глаз долой», но и так, чтобы он был своеобразным маячком, опираясь на который они без ошибочно вышли бы на свою старую тропу не важно, шли бы они обратно по склону или спустились заблаговременно. Предстояло перебрать вещи и определить их значимость, чтобы пока избавиться от излишков, поместив их в лабаз. Обязанности разделились. Лагерь был поставлен рядом с еле угадываемой мансийской лыжнёй, что сворачивала на юг и уходила в сторону подъёма к седловине между горой Холат-Сяхл и её меньшего по размеру побратима. Ребята, расположившись на ночёвку вечером от 31.01, разредили обстановку своим дурачеством - маскарадом в прожжённой телогрейке, валянием в снегу да прятками в редколесье, не забывая при этом щёлкать затвором фотоаппарата. А на завтра, прежде чем начать подъём в горы, предстояло ещё закончить начатое на кануне.
Углубившись в снег, ребята скинули лишки, что утяжеляли бы их долю. В импровизированный схрон они положили консервные банки сгущённого молока и мяса, предварительно аккуратно уложенные в рюкзаках в картонные коробки-лукошки, с заправленным во внутрь дном, тем самым придавая своим рюкзакам форму, и позволяющие банкам не валяться как попало и позволяющими вытаскивать без поиска нужное и сразу. Слободину пришлось на время распрощаться со своей верной спутницей - мандолиной. Две пары ботинок, набор креплений, две батарейки, смонтированные с лампочкой для освещения в палатке, сухари, сахар, сухое молоко, корейка, кофе, какао, каши овсяная и гречневая, кисель-компот, соль, колбаса-варёнка, сливочное масло, всё это оставлялось на время и было помечено парой поставленных в снег лыж, что тащил за собой Колеватов с натянутыми на них гетрами-маячками.
Места были не приветливы и не ждали гостей с распростёртыми объятиями. Склон горы Холат-Сяхл оказался проблемным. Усилия, прилагаемые группой, были невероятно высокими. Тут Игорь вспомнил недавний разговор с Золотарёвым и всякий раз прокручивал свой план, на случай перемены обстоятельств. Он сейчас был «на коне» и промах был бы не кстати. Команда покорно шла следом. Игорь останавливался чтобы разглядеть ориентиры –верхушки гор, как и их подножие, то заволакивало туманом, то с силой гонимым ветром снегом. Необходимо было выдерживать азимутальное направление и ребята, рассредоточившись в шеренгу, шли односторонним клином, для того, чтобы визуально наблюдать впереди идущего. Тела, промокшие от собственных испарений, пропитавших нательное белье, в следствии старательной работы мышц, были особенно чувствительны к ветру, достававшему до самых костей. Испарина, выступающая на лбу и вырывающаяся с дыханием, в один момент превращалась в иней, который срастался кристалликами льда в носу, над губами, щеках, ресницах и бровях, затрудняя моргание и дыхание. Нужен был отдых. Вечерело. От разыгравшейся бури, темень наступала быстрее чем хотелось бы, от чего складывалось ощущение быстротечности времени. А ещё нужно было рыть снег, для того, чтобы установить на выровненном и вытоптанном участке склона палатку. Приготовления к отдыху в данных условиях заняли времени больше обычного, это, не смотря на суету и сутолоку всех торопившихся ребят, желающих отдыха в укрытии от вездесущего снега, ветра и несущих ими холода.
После того, как на перевёрнутые лыжи стали устанавливать палатку, закреплённую растяжками к воткнутым в снег лыжами-стойками, погода, играя с туристами в жмурки, начала ослабевать свой напор и, обманчиво, сдавала свои позиции, меняя свой нрав на более благосклонный. То и дело, сонный ветер, позёвывая, пробуждался и начинал задувать с новой силой, заставляя ребят, занимающихся установкой палатки с улицы, содрогаться телами и зябко кутаться в одежду. Некоторым стало казаться, что резкими порывами ветра доносит запах кострища. Золотарев, не доверяя своему носу, даже отпустил ворот, предохраняющий от мороза нижнюю часть лица, начал громко дыша внюхиваться и вглядываться в просветы, что образовывались обрывками резких порывов проносившую хмарь разыгравшейся бури, пытаясь осмотреть окрестности склона. Ему даже показалось, что в белёсо-молочном сумраке наступающего вечера мелькнул маленький огонёк, но присмотревшись, потерял его из виду и снова продолжал свою работу со Слободиным. В очередной раз Золотарев уже не просто почувствовал дым, но и услышал глухой звук ударов, как ему показалось, топора. На сей раз ни нос, ни слух его не подвели, и теперь уже он посмотрел в просвет ослабившей свой напор вьюги вниз по склону. Там действительно кто-то был и всё в той же стороне снова увидел мерцающие языки костра. Остальные, наверное, тоже слышали, но не придали значения, подумав, что кто-то из своих по близости шумит.
Александр локтем толкнул того, кто был ближе всего к нем - Рустика, указав тому рукой по направлению, где у кромки леса, в полутора километрах вниз по склону, за тремя каменными грядами, действительно было некое движение. В том, что Золоторёву не показалось, подтвердил кивком Рустем. И скорее всего это были те, по чьему следу они шли всё это время.
В палатке, на настеленных фуфайках и одеялах кипела своя суетная тесная жизнь.
- Нет, снежный человек! - подхватил Кривонищенко издав ехидный смешок, не отрываясь от поиска в одном из рюкзаков, расположенном у изголовья и приготовленным на время сна. Он был занят тем же, чем и остальные – скорыми приготовлениями палатки изнутри, пока малая часть из ребят находилась снаружи. В палатке находиться одновременно всем членам коллектива можно было только в спокойном состоянии отдыха и сна. Поэтому, у очередной ночёвки, после установки палатки и сопутствующих приготовлений к отдыху, практически все какое-то время пережидали на улице, проводили время в болтовне у разведённого костра, чтобы потом, не мешая друг другу, поочерёдно влезть на свои места и оставаться на них до утра. На склоне не было условий для разведения «очага общения» - в дровах для палаточной печурки, взятых до подъёма в горы, они были ограничены, поэтому Слободин с Золотарёвым уже притомились. Находясь снаружи – заняться было нечем.
Игорь молча радовался тому, что всё идёт по плану. Тех, кто находился под горой и тоже решил переждать непогоду в ночёвке у леса, Дятлов так же предвидел, хорошо или плохо, но этот факт радовал Игоря.
- Ну и что вы по настилали? А укрываться чем будем? - возмутилась Зина, видя что одеяла так же легли на пол.
- Одним на всех. – сострил Дорошенко.
- Вытаскивайте давайте! Сами одним и укрывайтесь! – подхватила возмущённая юмором не к месту уставшая Дубинина.
- Что? Может отметим? - бульканье спирта во взболтанной фляжке, получило отказ товарищей и Криво убрал её обратно в рюкзак. В приготовлениях туристы поочерёдно открывали то одни, то другие рюкзаки – после постоянных перекладываний разобрать что где лежит было затруднительно.
Печка не разжигалась, хотя дрова были заложены, и киноплёнка для поджига предусмотрительно лежала рядом. Пока в палатке шли приготовления, та ходила ходуном, скрепя трущимся на стыках дымохода металлом. Фонарики, принадлежащие Тибо и Игорю, переходили из рук в руки эстафетными факелами. То и дело чертыхаясь кто-нибудь бился головой о печку. "Пока обустройство к ночёвке не будут завершено, огонь не разжигать!" - это правило соблюдалось весь путь и всеми туристами не только их группы. А в условиях напряженки с дровами на верхотуре розжиг мог затянуться до глубокой ночи, возложенный на дежурного и призванный согреть туристов тогда, когда станет совсем невмоготу.
Не смотря на наступившую ночь, непогода, то ослабевающая, то вновь набирающая силу, поглощала и пожирала мглу, окрашивая всё заснеженное, завьюженное пространство вокруг в беловато-кремовые цвета, слегка поддёрнутые серостью, голубизной и розовым оттенками. Как будто все природные цвета, зимнего затянутого тучами неба, солнца заходящего за горизонт, снег вобрал в себя за весь день. Золотарев, почувствовав, что его голову обдаёт холодом из-за того, что его шапка намокла, не заходя во внутрь попросил дать ему какую-нибудь сухую. Люда заботливо передала ему свою, следом отправив и свою куртку, посчитав, что если шапка промокла, то куртка и подавно. То же самое провернул Игорь внутри палатки, позаимствовав во временное пользование меховой жилет Юдина, взятый у Колеватова. Практика "подгона" вещей в походе, взамен испорченных или временно не пригодных, вполне распространённое явление. В палатке всё практически обустроилось и жизнь потекла своим чередом. Корейка нарезалась, готовая согреть своей сытностью группу; шутя, под собственноручным письмом Дятлова выходила их первая в пути стенгазета на листке бумаги выдернутом из путевого дневника, под названием: "ВЕЧЕРНИЙ ОТОРТЕН №I". Здесь Игорь прибёг к названию высоты «Отортен1» (1079,0м), на которой они сейчас находились, и что значилась на его карте как «Холат-Сяхл», а на местном простонародном – «Вот-Тартан-Сяхл», служившая сейчас трамплином и опорой для решающего броска на сам Отортен (Лунт-Хусап-Сяхл (1182,0м)). Посчитав при этом, что стенгазета будет не единственной, но первой. За ней бы последовала «ВЕЧЕРНИЙ ОТОРТЕН», может быть и с порядковым номером «№2», написанная на покорённой вершине или на обратном от неё пути, это на сколько хватит дружелюбия великана терпеть на своей спине не прошенных гостей. Затем были бы и «ВЕЧЕРНЯЯ ТОШЕМКА», так же, наверное с порядковым «№3», «ВЕЧЕРНИЙ ОЙКА-ЧАКУР», «№4 и №5».
Первый их «боевой листок» содержал то, что произошло в последнее время и довелось вспомнить «на скоро», развивая мысли в диалоге, подхваченном всеми. Диапазон был широк и сумбурен - от «гостей», что находились под горой у леса с шуточными сомнениями по поводу их принадлежности ни то к туристам, не то к снежному человеку, умеющему добывать огонь.
«ВЕЧЕРНИЙ ОТОРТЕН №I
1 февраля 1959г.
Орган издания профсоюзной организации группы "Хибина"
Передовица.
Встретим XXI съезд увеличением туристорождаемости!
НАУКА.
В последнее время в научных кругах идёт оживлённая дискуссия о существовании снежного человека. По последним данным, снежные человеки обитают на Северном Урале, в районе горы Отортен.»
Не обошлось конечно же и извечной темой любви, правда не поддержанной парнями и опошленной Кривонищенко, что предложил девушкам накрываться одним с ним одеялом. Как и обещалось ранее, туристы не могли пройти и мимо инженерной чудо-мысли самодельных саней Колеватова Саши:
«ФИЛОСОФСКИЙ СЕМИНАР»
"Любовь и туризм" - проводится ежедневно в помещении палатки (гл. корпус). Лекции читают доктор Тибо и кандидат любовных наук Дубинина.
НОВОСТИ ТЕХНИКИ.
Туристские сани. Хороши при езде в поезде, на машине и на лошади. Для перевозки груза по снегу не рекомендуются. За консультацией обращаться к главному конструктору тов. Колеватову.
Армянская загадка.
Можно ли одной печкой и одним одеялом обогреть 9 туристов?»
Произошёл конфуз. Доверили сборку печки, проявившей инициативу Зине. Та долго и упорно старалась, путая колена и стыки дымохода, собранного «на гражданке» из подручных частей, что были найдены в гаражах и на чердаках, путём «подгонки» деталей. Поэтому, не имевший опыта обращения с «хитрым механизмом» турист, тратила на сборку маленькой подвесной печки больше времени чем «бывалый», знающий все детали «шарады» «в лицо»:
«СПОРТ.
Команда радиотехников в составе тов. Дорошенко и Колмогоровой установила новый мировой рекорд в соревнованиях по сборке печки - 1 час 02 мин. 27,4 сек.»
Золотарёв первым обратил внимание на появившееся в небе светило, что двигалось сквозь непогоду, просвечивая светом как рентгеном-ореолом все слои облаков. Александр, продолжительно всматривался, ему показалось что это необычное явление он уже когда-то видел. Перед глазами промелькнули картинки из фронтового прошлого, когда в задымлении от рвущихся снарядов, он, ясно видел следом за ними летящие. Сходство было и сигнальными огнями корректировщиков артиллерии... Объект стремительно приближался, рос в размерах, шёл близко и стороной. Начавший своё движение чуть левее от вершины Отортен, приблизившись, своим холодным голубовато-белым светом озарил до деталей всю округу. Теперь Александр с Рустемом, находясь в оцепенении, видели выходы коренных скальных обнажений, что грядами устилали склон ниже их палатки, горные вершины и подступающую к ним тайгу. Испуганный и завороженный, то тускнеющим, то с новой силой разгорающимся белым огнём, сопровождающимся гулом и шипением, Слободин метнулся в палатку чтобы позвать ребят. Но те уже выбирались полюбоваться «чудом», завлечённые всполохами света, что проникал через щель входа палатки. Услышанный звук, нарушивший тысячелетнее молчание тайги, насторожил, заставив всех затаить дыхание, прислушаться. Ребята стояли кто в чём был, обомлели и созерцали невиданное до селя чудо. Девочки взвизгнули и зажмурившись попятились в палатку. После первоначального шока, смекнувший Юрка Кривонищенко метнулся в палатку и второпях вывалился наружу. Зарядив фотоаппарат, щёлкнул. Закончившаяся на 33-тьем кадре плёнка была выругана крепким словцом. Заворожённые, ребята созерцали ставшей ещё любопытней картину. Стремительно приблизившийся объект приобрёл правильно округлую форму, его треск и гул заставлял ребят приложить ладони рук к ушам, кто-то присел, закрывая глаза. От страха или от самого близко пролетающего объекта ребят обдало жаром, бросило в пот. Его траектория была ровная, за ним тянулся беловато-желтовато-бурый шлейф, радиально - лучистым хвостом, многократно отражённый кристалликами снежного бурана очень смахивал на пасть дракона, из которой клубилось пламя. Теперь уже ярче дневного света была освещена их вершина. Вся прилегающая к горе территория была как на ладони, падающего снега не было видно, он был только ощутим на открытых участках кожи, его будто просветило насквозь, придав невидимость. Переведённый взгляд с летящего объекта к подножию горы у кромки леса легко выхватил фигуры людей, что тоже выбежали из своего укрытия в снегу понаблюдать необычное явление, что, опаляя и ломая верхушки крон сосен рухнуло не подоплёку в лесу с глухим ударом взрыва и серией резких фотографических вспышек, что проморгавшись моментально погасло. Свечение в небе продолжалось. Люди снизу тоже заметили присутствующих на склоне.
Необычное явление видели не только гости и хозяева горы-великана Отортена, благосклонно одаривший пугающим явлением, но и те, кто находился на приличном расстоянии от сюда и тех, с кем группа Дятлова рассталась в 41-м квартале.
- Ребят!!! Ребята!!! Вставайте!!! Смотрите! – дежурный поднимал своих товарищей, отдыхающих в палатке, на ночёвке в группе Согрина-Блинова, что шли параллельным курсом. Те высыпали на улицу и наблюдали за ярким шаровидным явлением полёта белого огня в стороне горы Отортен.
- У Дятловцев спросим, что это было. - после некоторого удивлённого молчания сказал кто-то из ребят, вернувшись в палатку. - Так, только в дневниковых записях ни слова об увиденном! - скомандовал руководитель тургруппы, зная о возможных насмешках со стороны и боясь последствий.
Отдохнуть им не получилось – перебирали Блиновцы все версии, главенствующей из которых была шаровая молния. Вот только колоссальных масштабов.
На том же, хранить молчание, порешили и сами Дятловцы. Увиденное явление порождало много вопросов и сомнений в адекватности тех, кто посмел бы вынести это на всеобщее обозрение. Группа Дятлова ограничилась разве что коротким обсуждением и гаданием о природе произошедшего. Шаровая молния, метеорит, Золотарёв молчал про оружие, но здесь, на Урале откуда бы ему взяться, да и время не военное. Начавшие с малого, ребята распалили нешуточную дискуссию, пока фигуры Рустема Слободина и Александра Золотарева, с предупреждения и одобрения своего руководителя, данного с большой неохотой, спускались вниз по склону, к охотникам. Теперь все знали о присутствии друг друга и применение в отношении туристов огнестрельного оружия в результате нечаянной путаницы, исключалось. К тому же они спускались нарочито громко, по пути обсуждая случившееся. Шок не проходил, колени дрожали, ноги были ватными. В разговоре они пытались перекричать ветер, что сносил их слова в сторону, от чего идущий в след за Рустиком, Александр, спешил поравняться с ним, потом снова приотставал - за молодостью не угонишься, да и по следу впереди идущего было куда удобнее и безопаснее идти. Снег был хорошо надут ветром и спрессован, так что выдерживал человека без снегоступов и лыж, оставленных «под» и «у» палатки. Да к тому же в ночи те были бы опасны, ведь склон изобиловал каменными грядами, напоровшись на которые в скорости спуска пострадать можно было серьёзно. Пока ребята готовились, можно было по коротать время с охотниками. Манси –охотники, и своим добродушием никогда не вызывали осторожности и подозрения, их хитрость была предопределима и сводилась к обмену ради обладания чего-нибудь, да выгодой охоты, ради которой они с удовольствием поступались работой и своими семьями, уходя далеко и надолго. Лучше было заявиться к ним первыми, чем манси, «по простоте душевной», придёт чаёвничать в палатку, где места своим-то мало было. Поэтому Игорь и отпустил товарищей. Слободин и Золотарёв, взяв один из двух имеющихся фонариков, спускались к недавно видневшемуся костру под горой.
Со склона они спустились быстро, уже подходили к вырытой по тому же типу, как и установленная в снежную яму палатка туристов, укрытию, что поверх было покрыто крышей-лапником, наложенным на жерди-перекладины, срубленные с ближайшего кедра. «Да. Интересно. Потрудились на славу». - заметил Слободин, оценивая находчивость и простетскую смекалку, с которой хозяева тайги соорудили себе укрытие, вытоптав в округе снег и «наломав дров». Причём радиус был приличным. Мелкий березняк и низкорослая хвойная растительность была складирована в стороне и глубине, куда вязнущие в снегу туристы не могли уже дойти. После спуска со склона они пробирались с трудом, остывшие, теперь снова потели в стараниях пробиться сквозь снежный покров равниной части с глубоким не спрессованным снегом, под которым шумела вода - здесь был овраг. Шапки нанесённого снега были готовы вскоре встретиться над ним затягивающимся шрамом, и судить о его ширине, как и глубине было сложно, а преодоление - затруднительным. Стельки обуви, сушившиеся у Рустема на груди под одеждой, и поменянные по приходу на холодную ночёвку на склоне, были снова мокры от усилий их хода в снегу. Овраг они прошли по месту, где охотники натоптали тропу и брали воду. Шапочка на Золотареве, любезно одолженная у Люды, парила. Мужчины уже пожалеть успели о своей инициативе «сходить в гости», - завтра снова подъём в гору, а они и отдохнуть-то толком не успеют. Туристы подошли к "блиндажу" и окликнули тех, кто был в импровизированном укрытии-чуме.
Дятлова не покидало чувство беспокойства и это было понятно и обосновано. Места были не спокойные. Их товарищи из группы Блинова имели при себе ружьё, но в разговоре те упоминали, что не будут применять его пока не отойдут на приличное расстояние. Кругом зоны. Боясь спровоцировать вероятный беглый контингент, их преследователей, а то и охотников, что могли принять выстрелы на свой счёт. А кто был там, внизу? Охотники? А если нет? А если они воспримут туристов ни как гостей, а примут за преследователей…
На оклик ответа не последовало, и Рустем в недоумении посмотрел на Александра. Показалось шевеление, условная крыша, что находилась на уровне снежного покрова, слегка поднялась и отодвинулась в сторону, фигуры начали выползать из своей берлоги. Напоминая медведей своими одеяниями из шкур люди не издавали ни единого звука. Туристы были не мало удивлены, потому как ни разу не встречали охотников-манси в естественной их среде и в соответствующем условиям тайги одеянии.
Знакомство происходило на улице. По размеру крытого лапником настила было видно, что места там мало и туда их наврятли пригласят. Ребята начинали остывать на ветру пока объясняли кто они и куда направляется их группа.
Охотники плохо изъяснялись на русском, что было очень удивительно и подозрительно, ведь манси были заинтересованы в языке, что славно служил при торговле и обмене. Те, больше переглядывались и толковали между собой, силясь понять пришлых.
Туристы тоже не знали их языка, а из симбиоза, что получался от старания выразиться мимикой и жестами, подкреплённые малым количеством знакомых слов, некоторые из которых напоминали старинный славянский говор с использованием букв, что давно отсутствовали в алфавите, создавалось ощущение, будто эти охотники из очень далёкой глубинки, где грамоте их учили ещё староцерковной те, кто нёс христианство в далёкие сибирские селения. Золотарёв был удивлён тому, как на вопрос, понятый туристами как «сколько вас?», он ответил: «Девять» и один из охотников своим толстым посохом с тяжёлым набалдашником, выполняющим функцию руля при спуске с горы на лыжах да балансиром, начертил для своего соплеменника на снегу знак. Золотарёв подсветил его фонариком. Вообще ничем не похожий на угловатую скупую письменность, что видели туристы в зарубках деревьев. В этом знаке Золотарёв узнал с легкостью выведенную на снегу прописью, заковыристую с петельками, букву «Фита», что не использовалась в обиходе, и означающей цифру «9». Золоторёв согласно кивнул. Четыре пальца, показанные туристам, и обведённые той же рукой по троим охотникам, говорили о количестве уже самих хозяев. Но тут же, поверх буквы «Фита» была начертана другая, славянская угловатая «Д», греческая «Дельта», означающая цифру «4», «дверь», «вход в палатку», «укрытие», указав своим тяжёлым посохом на яму, скрывающуюся под лапником. Разговор особо «не клеился».
После долгого и нудного общения туристы смогли, как им показалось, разъяснить охотникам, что они хотят от них. Картина ещё та была… Сначала они показывали кто они и откуда, указывая на вершину, ну те быстро поняли – видели. Потом показывая на себя повторяли: «Туристы», охотники непонимающе смотрели на Рустема – они и не знали значения слова. Встречали ли они в своей глуши «прохожих» вообще? Если нет, то на кого у них делились чужаки и кто для них были туристы? Слободин мимикой, раздувая щёки, как ребёнок, прерывисто со звуком выпускал воздух, изображая шум, с которым по небу нёсся горящий шар. Показывал на небо, говоря: «Огонь. Огонь. Упал. – те кивали. - Идти, смотреть. Куда упал?» Здесь был истинный замысел спуска с горы туристов. Они не могли сказать Игорю, что собираются посмотреть на то, что осталось в тайге после падения. «Идти. Смотреть.» – повторил Рустем, показывая на широкие охотничьи лыжи с камусом, которые лежали рядом с укрытием. Своих-то не было.
Рустик и Александр вроде бы договорились с охотниками. Их было четверо, поэтому Слободин с тремя отшельниками пошёл на место падения «метеорита», взяв свободную пару лыж старца, что оставался в импровизированной юрте, в которой остался ждать возвращения своего товарища Александр. Он был рад. Устал, да и ветер изрядно подстудил организм – озноб сотрясал тело. Любопытство отошло на второй план, хотелось погреться. Попросив «посветить» на последок, чтобы не оступиться, он аккуратно спустил ноги в яму-юрту, сразу же нащупал мягкую поверхность настила. Высота сооружения и маленькие габариты позволяли только сидеть на корточках. А люди не высокие, как эти охотники, могли сидя вытянуть ноги. Александру подумалось о палатке, где тем было бы раздолье.
Что это за люди и почему они так плохо говорят? Ведь практически все северные народы имели опыт соприкосновения с "большой землёй"...
Временное пристанище охотников представляло собой нехитрое укрытие под снегом, с лапником вместо полов и крыши. У самих же хозяев кроме ружей старого образца, да сплетённых из прутьев и сшитых мешковиной кожи заплечных сумок, подвязанные охотничьим поясом, с носимыми на нём скребком, мешочком, зубами крупного хищника, скорее всего медведя, ножен, из которых торчала деревянная рукоять ножа - чукрея, ничего не было. Что они делали здесь? Ведь их направление говорило о том, что они удаляются от цивилизации, значит возвращаются восвояси, домой. Но откуда? И что заставило их покинуть родные пределы и заглянуть в не принимаемый ими мир? Поверхностное общение и первое впечатление, дали приблизительно понять, что они с северной части Уральского хребта, западной его стороны, выходцы из Коми, - остяки, самоеды... Различия между остяками, самоедами, хантами и манси не знающий человек не увидит. Разве что тот, кто тесно соприкасается с этими народностями. Различий не видели и туристы. Манси называли "остяками" своих же соплеменников, только северных, а ещё, хантов, либо совсем "одичалых" своих же сородичей, отвергнувших и отпрянувших от всего чужеродного и иноземного, своего рода «варвары» или «старообрядцы». Часто "остяк" приклеивалось ярлыком к любому соплеменнику, чей род имел своим началом другие земли, и носилось многие поколения после дедов, внуки чьих так и оставшиеся здесь чужими для своих. Гомон общения хозяев настила на снегу отличался от мансийского, причём разительно, использовались слова, корень которого был тюркским, имена, носимые некоторыми из охотников, не были мансийскими или славянскими. Но и это было делом обычным, многие из племён были «отатаренными». Веру, приносимую народу севера пришлыми в разное время, принимали, но и не отказывались от своей – шаманства. Являющейся актуальной и приоритетной. Прививание чуждой культуры, традиций, религии в основном проходило безболезненно, однако этот симбиоз создавал порой причудливые формы. Оставались селения в глуши таёжной, жители которых раз столкнувшись с чужим, остерегались, не доверяли пришлым и всячески оберегали, чтили своё.
В темноте укрытия сидеть очень неуютно. Мало места. Оставшийся с Золотарёвым престарелый охотник издавал звуки сопения, похрапывания, вдруг перебиваясь на бубнящий гомонок. Александр несколько раз решился нарушить это бормотание попыткой завязать разговор.
-Кто Вы? - в никуда спросил турист. - Охотники? – собеседник отреагировал – возникло гробовое молчание. После продолжительной паузы, тот вроде что-то ответил. Золоторёв ничего не понял.
-Кто Вы? - повторился Александр. - Охотники или может золотари какие? Промышляете? – в повисшей паузе Золотарёв громко вздохнул. Если даже те промышляли золотишком, то не сказали бы об этом. Золотарёв призадумался, ведь он мог вызвать к себе излишнее подозрение задавая много вопросов. -Мы туристы. Я турист. Фронтовик. - Золотарёв перечислял в надежде, что хоть на что-то старик среагирует. Тот тяжело дышал. "Спит что ли?" - мелькнуло в голове. Старик в ответ закряхтел, будто прочёл мысли своего гостя и впёр свой взгляд на Александра. Неожиданно для себя Золотарёв понял, что ему неприятен хозяин берлоги. И вспомнив разговор, что происходил на улице, решил попробовать повторить.
- Девять. Нас девять. Туристы. "Тета", "Фита". – сказал он, быстро вспомнив нужную цифру-букву то ли на греческом, то ли на старославянском. – Вас четверо, охотников? Мы туристы. Спортсмены. - снова неприменул уточнить Золотарёв.
- Первые? Одни? – Задался вопросами старец, перебирая слова в поисках подходящего.
Золотарёв не ожидал ответа, поэтому даже вздрогнул.
- Да-да! Первые мы. – подтвердил Александр. – До нас туристов здесь ещё не было.
Старик начал что-то напевать себе под нос. Мотив напоминал нечто шаманское, неровное икающе-вибрирующее. Золотарёв прислушался, некое очарование поглотило его. Звучание голоса было мелодичным, самобытным.
- Первые, Мы. Отцы наши, предки были здесь, мы есть, и будем. А вы чужие! Пришлые! Портите всё и поганите! Поступками и культурой своей детей наших да внуков к смерти ведёте! Забывают они кто есть сами, да кем предки их были! Вам нельзя туда, где наши прародители остались после великого потопа и где разговаривали с Богами, что даровали им сей край, охоту в нём. Не пускают Боги туда. И нам сказали не пускать! Тебе нельзя туда, ты и подобные тебе их разгневали!
Золотарёв был ошарашен. Он вперил взглядом чёрный силуэт старца. Александр не мог понять, почему ему показалось, что он понял всё дословно, ведь хозяин берлоги говорил на непонятном ему языке, используя лишь несколько на родном ему языке… Видимо его усталый мозг всё воспринимал как-то иначе, заполняя пробелы непонятного придумыванием и додумыванием… Он испугался, может он намёрзся на столько, что начались галлюцинации? Но Александр уже успел отогреться, или же старец всё-таки говорил на его языке. Туристу стало плохо, в темноте он почувствовал головокружение и опёрся на руки, чтобы не завалиться на бок. Очень захотелось покинуть не приветливое и странное убежище.
«Первые.» - говорил старик о себе и своём месте здесь, на этой земле. Они здесь первые, и единственные. Они здесь были есть и будут. А пришлые - нет.
Во всём сказанном таилось самое заветное и сакраментальное, с чем сталкивался и жил его народ. Здесь был и первобытный охотничий образ жизни со страхом и уважением к силам и могуществу природы, трепетом к Предкам и Богам, местам их обитания. В силу своего характера,
чуждое воспринималось симбиозом и сочетанием не сочетаемого в религии, что принесли их отцам, в попытке насаждать вместо уже существующей, дедовской веры и это давало свои плоды, употребляемые без вреда для себя и окружающих. Но были и те, что сопротивлялись, тогда их плоды чернели, но уже от ненависти и бессилия что-либо изменить. Призывая на помощь из потаённых уголков неведомые силы, те вершили своё деяние ко всем без разбору, калеча и своих, и чужих, под предлогом собственной правоты и прощения свыше.
- Да ер му ас хоят. - сказал старый шаман чуть подавшись на встречу Александру.
- Что? - переспросил тот, чувствуя, что абсурдный ситуации угнетала его и порабощала.
- Даерммуазуая!!! – уже не членораздельно выпалил рассвирепевший старик, от напряжения даже привставший и поддавшийся к Золотарёву. Тот шарахнулся от него, не удержавшись на подкошенных руках повалился на бок.
Золотарев пошевелил губами, тихо повторив: "ДАЕРММУАЗУАЯ", чтобы хоть что-то разобрать в этой "тарабарщине". Не отрывая взгляда от своего соседа и стараясь не выдать перенесённого испуга, Александр вернулся в своё положение сидя. Он уже и представить не мог, что можно ожидать от шамана, снова сидящего в своих шкурных одеяниях как ни в чём не бывало. Турист нащупал в хвое под ногами выроненный фонарик и включил его – мало ли что… Александр не вооружен, в отличие от деда, который, вроде, провалился в дрёму. Он ничего не разобрал, - выкрикнутое в злобе стариком, в испуге услышанное туристом не предложением, а одним словом: «Даерммуазуая», повторенное снова Александром как заклинание.
Конечно, откуда Золотареву было знать угорские языки, он же с Кавказа, и то, что те слова носили крайне негативное и враждебное настроение и значение. А именно "Да ер му ас хоят" до словно переводимое как "Да" - утвердительно согласное, "ер" - старое русское название твёрдого знака "ъ", "му" - земля, а "ас хоят" - народ Оби, в сокращении и производном "ас-ях" - в последствии перешедшее в "остяк" – одно из использованных названий народа хантов. В совокупности с тем, что было сказано охотником Золоторёву фраза носила смысл того, что они чужаки и находились на священной земле предков народов Оби, священной земле и они с друзьями, пришлые и чужие, оскверняли её своим присутствием.
Хлопок выстрела, где-то в верху, со стороны их ночёвки, установленной на склоне палатки, возвестил о происшествии. Золоторёв подскочив от неожиданности, развернулся на месте к выходу-щели, оставленном уже прилично заметённым снегом поверх крыши-настила. Тут же он был схвачен за запястье, "Да ер му ас хоят!!!" – снова повторил старик. Александр нервно вырвал руку и выбрался наружу, и сразу же угодил в глубокий снег. Поторопившись, Золотарёв увяз обеими ногами и упал. Лёжа на животе им овладел страх от ножа, что представился в руке старого шамана, лезущего за ним следом. Ужас развернул его. Но у чернеющего входа в яму никого не было. От волнения в висках било сердце. Золотарёв торопился, часто вяз в снегу и снова падал. Время нарочно тянулось, как и дорога обратно. Свет фонарика ошалело прыгал и летал в стороны вперёд и под ноги. В какой-то момент Александру показалось, что он движется в обратном от склона направлении, снова под гору к злополучному настилу. Паника чуть не поглотила его: «Боже, заблудился!!!». Свет фонарика ограничивало пространство вновь разыгравшейся непогоды – снегопада и ветра. Ко всему прочему фонарик начал мигать, затем тускнеть – батарейки были на последнем издыхании. Золотарёв спешил. Со склона горы, раздавались крики, как парней, так и девушек, в вперемешку с окриками чужих голосов. Александр кричал тоже снизу. Он действительно сбился с пути – отходил в сторону от склона шёл и параллельно ему. В темноте он не мог разобрать пути, которым он со Слободиным спустился вниз. Он развернулся и побежал, на сколько это было возможно, в сторону шума, что нарастал и снова сбивался уносимый порывами ветра. По тому как крики были всё чётче и смещались вверх он понимал, что склон был рядом, хотя на самом деле уже поднимался по его пологой поверхности, но в стороне от оставленного при спуске следа. На верху происходило что-то невообразимое. Это были охотники, чьих следов Александр не встретил. И где Рустик? Тоже наверху? Как они туда прошли? Явно не в лоб. Тогда Слободин забил бы тревогу… Он ведь порывался в лес, к упавшему с неба объекту. Он бы не повлёк беды за собой. Может случилось непоправимое?
Рустем не дошёл ни до объекта, ни до палатки. Получив травму головы, не фатальную чтобы сгинуть сразу, но серьёзную, чтобы постепенно замёрзнуть он, поверженный на снег, пытался дотянуться до своих удаляющихся в темноту обидчиков. Так и сейчас, в короткие времена возвращения в сознание, он пытался подняться на ноги, чтобы дойти, до ползти и предупредить ребят об опасности что уже не нависла, но свершалась в их холодной ночёвке на склоне. Всё реже Слободин приходил в сознание, сокращалось и время ясности его разума. Он замерзал. Не помнил себя, но шёл. Шёл и падал. Полз на верх и забывался в беспамятстве. Костяшки на обеих руках были сбиты, от ударов сначала в драке с врагом, а потом уже в отчаянии по снегу и камням, но запястья уже не болели, холод убивал не только боль, но медленно и человека. Голова была тяжела, хотелось спать. Сил звать на помощь не было. Первый удар был нанесён неожиданно и слабо, остановившимся на заданный Рустемом вопрос: «Почему они идут в сторону от нужного направления?» и развернувшимся впереди идущим охотником, с размаха прикладом ружья или тяжёлым посохом, тот не разглядел, в левую сторону его, Слободина, головы. Неожиданно. Рустем, оглушённый упал на бок. Очнувшись от того, что с него снимали лыжи, он поспешил броситься на обидчиков уже сам. Успев нанести несколько ударов снова был повален на снег.
"Ползти... Ещё! Ребята!" - Слободин уставал. На ноге не было валенка, наверное, был снят с лыжей и отброшен в сторону. Видя, что он преодолевает расстояние все меньшее и меньшее с каждым "пробуждением" и всё реже встаёт на ноги, уже ползая, негодование, обида вырывались со слезами, от чего он снова уходил в забытье. Сознание как свет, выключателем которого баловался ребёнок, не слушалось его. Со временем, проведёнными лёжа в снегу, тот безвозвратно терял драгоценное тепло, а с ним и жизни, капля за каплей, песчинка за песчинкой, пока не иссяк весь.
Видимо, до селя сомневающиеся, охотники определились основательно и бесповоротно в своих дальнейших действиях. Сломленное сопротивление Слободина только раззадорило их. Ведь теперь убивали не они, а Боги, а они были лишь карающим инструментом в их руках. Драгоценные патроны не тратились, они были предназначены только для съестной дичи. А тем, кто осквернил святыню, уготована иная, ужасная и мучительная участь.
Участь овец на заклании, ради утоления голода верховных Богов и разномастных Божков пантеона помладше, что не могли утолить свою жажду их скудными жертвоприношениями, насылая болезни и беды на народы угорские. И не знак ли это одобрения Нум-Торума, что указал знамением пепла своей трубки на тех, чья смерть будет в угоду ему! Смерть тех, кто так необдуманно осквернил священные места своим присутствием. И сомнения охотников рассеялись ещё больше, окончательно и без поворотно, когда, приближаясь к палатке до их слуха донеслись женские голоса и смех. "Что? Здесь женщина?! Это грех! Здесь можно находиться только мужчинам! И то, с разрешения шамана, для того чтобы воздать Богам похвалы или мольбы, прошения с жертвоприношениями! Они ответят за своё наплевательство! Именно сейчас, пока не поздно, пока они не дошли до Лунт-Хусап-Сяхл - Горы гусиного гнезда. А Нум-Торум за это отведёт беды от племён их, охотников!!!"
Начало казни ознаменовалось выстрелом в воздух и одновременными ударами по скату палатки с целью принудительно выманить всех наружу. Вынутая из снега лыжа с растяжкой полетела в сторону. Испуг. Так дурачиться свои не могли, тем более с ружьём – откуда бы оно взялось? Секундное промедление и сомнение, крики и удары по накрывшей ребят палатке не прекращаются. Паника. В тесноте на четвереньках и согнувшись пробираются к выходу, ребята толкают друг друга, наступают на руки. Кто-то с той стороны вытаскивает силком каждого появившегося в проходе.
- Рустик!!! Прекратили портить имущество!!! - вырвалось у Игоря, всё же надеясь, что это свои. Он был у дальней стенки палатки, там, где висел не давно написанный «боевой листок Отортен №1» и поддерживал сорванную с растяжек, свалившуюся крышу, пока все выползали на улицу, от куда сразу же стали доноситься крики ребят и девчат. Неожиданность была тем обезоруживающим фактором, что ввел сначала в ступор, а затем заставил в панике покидать палатку. Дополнительным пугающим фактором было то яркое впечатление, что оставил летящий по небу болид. Своим визгом девушки лишь увеличили истерию и трагизм, подхваченный некоторыми из ребят, не оставляя шансов взять себя в руки и действовать оперативно, позабыв про использование в качестве оружия подручного инструмента, что имелся в наличии. Фигуры троих в одеяниях шкур казались невероятно большими, из-за испытываемого животного страха, что они нагнетали.
Уверенные в своей правоте, агрессивно настроенные, подкреплённые фанатичной верой и уверенностью в божественном проведении, где ты ни что иное как инструмент для вершения правосудия, данного свыше знамением, с без отвратной уверенностью в покусительстве на веру предков и места священные, крамольные, намоленные, испокон века, принадлежащие праотцам, с творимой здесь историей, придали и одарили ведущих по следу своему овец на заклание, не дюжей, ужасающей по своему происхождению и выплеску силой. Ибо нет ничего страшнее, яростнее безудержного слепого поклонения и толкования воли Богов на свой лад, как нет ни чего благодатнее веры.
- Что надо?!
- Руки убери!!!
- Ай! Бл...!!! Су...!!!
- Отошли от неё!!!
- А-а-а-ай!!!
- Держи его! Бей!
Удары не достигали цели. Даже место было воинственно настроено.
Навязанный страх, оружие в умелых руках, с его помощью получается овладеть не просто ситуацией, а умом и сознанием, ослабить дух, подчинить себе жертву, и не одну. Здесь все условия складываются в пользу хищника, тело его становится машиной, а всё подручное - оружием, а для жертвы, всё, даже время начинает играть против. Подчиняясь одному, главному инстинкту выживания - стадному, для жертвы и стайному, для хищника, начинается борьба. До истребления, до изнеможения не ради сытости, а ради уничтожения. Те, кто вкушает сладость превосходства более не в силах остановиться.
Крики, отчаянное сопротивление не прошенным гостям с лёгкостью отбивалось, как будто нападавших было не трое, а гораздо больше. Всё смешалось свет фонарика и тьма, улюлюканье, смех, крик разносились и закручивались завывающим ветром.
В суматохе ужаса и неразберихе кто-то из ребят, услышав обвинения в свой адрес, а может и самостоятельно сделавший скоропостижные выводы, истошно кричал:
- Да не беглые мы!!! Не беглые!!! Что за глупость?! - удары, взвывание от боли. - Ах ты...!!! Юрка, держись!!!
- Зинка!!! Девок не тронь!!!
- Топор!!! Дайте что-нибудь!!!
В палатке оставаться было опасно, без сомнения - в любой момент её могли пронзить острия ножей или горячая дробь ружей. Выйти, выползти!!! И бежать!!! Не важно куда, подальше! Спрятаться, затаиться до времени пока голова не проясниться, не соберутся в кучу мысли и сознание того, что случилось и почему. Мужество, доблесть и отвага, сравнимые теперь уже с ожесточённым отчаянием, целью которого было лишь одно - выжить. Начавшаяся с наружи быстротечная толкотня, драка, вынуждали покинуть замкнутое пространство палатки и склона. Из входа палатки показывалась очередная голова, а за ней и плечи и тут же по ним без жалостно наносились удары, оглоушить, ранить, лишить, сломить всякую возможность к сопротивлению. То же самое происходило и с теми, кто был вне палатки.
Дятлов, последним вылезавший из чрева не устоявшего укрытия, вступив в скоротечную борьбу, но был откинут обратно. В неравной схватке и в явном превосходстве численности Дятловцев - Тибо, Криво, Колеватов, Дорошенко, Колмогорова, Дубинина против троих незнакомцев, терпели поражение, отчасти и из-за присутствия ослабляющего фактора, в лице девушек, от части от оружия противника – ружей и насаждённого ими страха. Всё на мгновение остановилось. Приказ "Раздеваться и снимать обувь", а Игорю «оставаться в палатке, под угрозой ружейной расправы над его товарищами». Ослушаться не смели - ребята стояли и сидели под наведёнными на них стволами ружей, держась за бока, головы. Бой был коротким. Ружья и девушки были сильным аргументом. Зину с Людой Дятловцы отгородили своими спинами. На туристах и так ничего не было - готовились к отдыху, но сняли последнее. "Они отступят сейчас, но только для того, чтобы отвести слабых, собрать тех, кто остался под склоном и перейти в наступление." - так думали бы они, будь у них трезвый рассудок, но не взирая на холодную метель, тела, как и разум были разгорячены и затуманен. Животное остервенение, злоба и жестокость, аргументированные ружьями и ножами, погнали ребят в низ. Да, сейчас им было просто необходимо ретироваться. Страх за себя и за друг друга обезоруживал. Со склона шли сначала молча, держа друг друга в пределах боковой видимости. С проникающим под хлипкую одежду холодным ветром, возвращалось и сознание. Куда они идут? Зачем их отпустили? Кто это был и что им нужно было? Удалились далеко. Кто-то постанывал, кто-то откашливался - следствия травм и холодного воздуха, и все молчали. А вернутся ли они обратно? Да. Ведь если бы в задумках у тех было убийство, то они были бы уже таковы, от выстрелов и ножевых ран. Но зачем тогда нужно было раздевать туристов? Это ведь дополнительный повод вернуться в палатку да поскорее… Они вернуться, обязательно, как только те обыскав палатку и взяв что им нужно покинут её. Но они шли. Шли всё дальше, удаляясь от эпицентра событий. Сами того не осознавая, группа двигалась, подчиняясь не ведомым законам социума - девушки дрожа шли посреди движущейся шеренги, вместе с теми, кому досталось больше всего. Тому как с флангов ребят замыкали два Юры - Криво и Дорошенко. Кривонищенко, погружённый в свои мысли вздрогнул и шарахнулся к ребятам, когда практически перед ним и чуть справа из темноты неожиданно загорелся фонарик. Все остановились. В головах мелькнуло: «Что, опять они?» Сколько точно было нападавших кроме тех, кто орудовал у палатки, никто не знали. А судя по уверенным их действиям можно было предположить, что они здесь не одни. Это был Золотарев. Он шёл на встречу и видя движение на склоне не включал фонарик пока не приблизился и не убедился, что это свои. Александр обвёл всех взглядом и быстро тускнеющим на холоде светом фонарика – не доставало двоих, Игоря и Рустика. Чуть помедлив в бездвижии ребят передёрнуло от проникающего холода. В их состоянии точно нельзя было сказать от чего их трясёт, от пережитого шока или низкой температуры. А может и того и другого – отпустивший тела всплеск адреналина тут же сменяла, охватывала и поглощала низкая температура окружающей не благоприятной среды. Кривонищенко указав кивком головы по направлению следования продолжил спуск, остальные поспешили сделать тоже самое. Стоять на месте было невыносимо холодно. Вёл их уже Александр, чуток выступив уверенным шагом вперёд, освещая дорогу. Но не долго. Снова проморгавшись, свет фонарика погас. Золотарёв щёлкнул выключателем, побил его по ладони левой руки и снова включил. Но тот, подав слабые признаки жизни потух окончательно. Александр отбросил его в сторону, получив последнее, прощальное подмигивание от упавшего в снег фонарика. Благо, опасно видневшиеся из-под снега и угрожающие травмой каменные гряды они уже благополучно прошли.
Золотарёв избегал задавать вопрос о том, где руководитель группы и дошёл ли до них Рустем, он всё же надеялся на лучшее. Группа спустилась и подошла к кромке леса, где «маячком» стоял высокий кедр, примеченный ещё из дали среди темнеющего, сливающегося однообразия ночного леса. Сюда доносились лишь отголоски плохой погоды. Буря словно избирательно занялась исключительно склоном, на бреющем полёте задевая низины.
Картина была не утешительной. Рустика не видели, Игоря из палатки не выпустили. Раздетые на холоде, но всем вместе было бы куда сподручнее и
спокойнее. Состояние шока проходило, а с ним приходили холод, на котором обострялись чувства боли от полученных в схватке травм. Ребят била дрожь, спазматически сокращающихся мышц, девочки не истерили, пытаясь согреться, дули в ладошки, но от влаги собственного дыхания руки замерзали ещё быстрее и больше, поэтому последовав примеру Колеватова, видимо сильно получившего по голове и качающегося взад-вперёд сидя на корточках, спрятавшего кисти рук под сгибы колен.
- По тайге случайного человека нет! Здесь ходит охотник да оленевод. Заключённый, что убежал и его поймать надо пока он манси не убил, золотари, те тоже тёмные. - тон охотника был на удивление спокойным. Он крутил в руках найденную в вещах трубку Александра Колеватова и взглядом ищущий прилагаемый к ней кисет с табаком. Дятлов слегка растерялся, потому что посчитал, что они не знают русского языка. Распорка внутри палатки из бамбуковой лыжной палки, поддерживала завалившийся от ударов скат крыши. Остальные двое были заняты досмотром вещей.
- Туристы мы, студенты. - сказал Игорь. - Спортсмены мы. Бумага есть, дневники. Там всё написано. – но умели ли они читать, Дятлов не подумал.
Охотник был "дремучим" и неприемлил то, что не понимал. Для него люди в тайге делились на две категории - хозяева и остальные пришлые, чужие.
- Видел же, Боги против вашего присутствия здесь. Вы наш народ споили, - открыв вынутую из рюкзака фляжку и понюхав её содержимое, охотник поморщился. - ещё и женщин ведёте по святым местам нашим. Вам не говорили "не ходить сюда"? Всем говорят, и вам говорили. Сюда просто так не ходят. Вы за кладом? Вы забрать хотите? Плохие люди, вы ничего не оставляете, а только берёте. Всё мало вам.
Охотник говорил, а Игорь слушал и не верил своим ушам: " Не ужели это происходит с ними?".
- Им не долго осталось. Холод их убьёт. Вы за Золотой Бабой?
- О, Боже! Нет-нет!!! Туристы мы!!! - Дятлов нервничал. Но повысив тон сразу осёкся. Он не мог поверить, что ребят и его не станет из-за какого-то вымысла и сказок.
- Раньше сюда приходили и искали. Зачем искали? Вы же ничего здесь не теряли! Зачем приходите? От вас одно всё - плохо. И Богов разгневали. Им вы теперь жертва.
То малое количество вещей, что ребята по приказу сняли с себя и были брошены возле палатки, были собраны брошены во внутрь.
- А где оружие? - заинтересованно спросил охотник, поняв что ружей нет. Покрутил в руках один из топоров.
- Мы их не брали, с миром мы идём. Здесь лагеря кругом, мало ли... - Игорь жалел, что действительно не было ни чего для обороны и перевеса ситуации в пользу их группы. Было бы ружьё эти так наглы и напористы не были бы. Не было бы столь стремительной атаки, и поворота, в серьёзность которого никто из ребят не верил до самого конца и всё ещё намеревался вернуться.
- Деньги возьмите. - предложил Игорь, заметив, что те проигнорировали купюры, вываленные вместе с документами и остальным содержимым жестяной коробочки. - Берите что вам надо и … - его очки и хрупкое стекло от фототехники треснули под ногой одного из охотников, когда тот не аккуратно забрасывал всё содержимое обратно в короб. В палатке этим троим в своих широких одеяниях было тесно, хотя девятерым места хватало.
- Охотнику надо порох да гильзы с капсюлем. Если нет, то силки, капкан, лук со стрелами. Оленеводу нужен аркан. От тебя ничего не надо, у тебя нет ничего. Спирт твой тоже не нужен – беда в нём. - он с презрением откинул рядом лежащую фляжку. - У тебя нет ни чего, и друзей больше нет. Ты ведь не пошёл с ними. - Охотник прищурившись смотрел на реакцию его слов, должно быть сильно ранивших Игоря, ведь его с ними не пустили.
Дятлов нервно играл желваками.
- Они возьмут что им надо и уйдут. - успокаивал Дорошенко девочек. - А как уйдут, Игорёк сигнал подаст, мы наверх и пойдём.
Всем было невдомёк, как это горстка из трёх человек смогла выжить их из палатки. В глазах девушек был молчаливый укор.
Сидеть становилось невозможно, тела отдавали тепло быстро, отчего содрогались от мышечных спазмов. Вполне сносно было Золотареву – он был лучше одет и, где-то, как ребята думали, отсиживающемуся в укрытии, заплутавшему Рустику Слободину. Но у Александра, пожалуй, у единственного возникли сомнения на этот счёт. Вслух он их не высказал. Как пока молчал об укрытии в снегу, где до сих пор мог находиться ещё один из охотников, с которым он не знал что делать. Охотники же не могли забыть о своём соплеменнике, как и то, что они оставили с ним одного из пришлых. А сейчас их здесь было уже семеро. И они спустятся за своим. Это был вопрос времени. И что они намерены делать с чужаками? И не ужели они на столько уверены, что туристы не тронут старого шамана? Конечно не тронут и не напрасно они оставляли Золоторёва в их убежище – более старый из группы – более разумный, он в случае вероятной угрозы со стороны ветреной молодёжи остановит беспредел. Он им не выгоден, - ведь бежать студентам всё равно не куда – раздетые и безоружные, их просто перебьют как мух, либо помёрзнут туристы, как немцы под Сталинградом. К тому же Дятлов всё ещё оставался у них. И пока никто, как считали ребята, не погиб. Все обстоятельства на стороне охотников. Грань отчаяния становилась всё ближе. Игорь всё ещё не подавал знака. Был ли он жив ещё? Вопросы с непредсказуемыми и совершенно не ясными перспективами. Как бы не разворачивались события надо было действовать. Конечности сводило от боли и судорог, они не слушались, болели.
- Если бы вас в низ не понесло, то они бы и не узнали о нашем присутствии. - назревал скандал, который был совсем не кстати. Дорошенко ждал ответа от Александра. - Спички у кого? Дайте!!!
- Нельзя огонь, внимание привлечём!!! - Золотарев не спорил, но констатировал факт. Место под кедром было открыто и хорошо просматривалось со стороны палатки.
- К чёрту! - Дорошенко был зол. - А вы двигайте от сюда.
- Подождите, двигать надо в любом случае, - отсидка смерти подобна, перемёрзнем в сосули. - заговорил Колеватов, отпустив голову, которая раскалывалась от болей и терпеть которые мочи не было. - На карте Игоря вроде был обозначен чум где-то не подоплёку. Может туда?
- Не дойдём, мы до него разутые. Да и кто нас там ждёт? Может они сами от туда и к нему направлялись. А может и чума там нет никакого, зима ведь, оленеводы снимаются на зимовки, стада уводят и собирают в родовые стойбища. - ответила Зина, вспомнив упоминание Николая Огнева с 41-го посёлка, добавила: - Вспомните что говорил Борода, там те, у кто охраняет место это и не пускает на гору.
- Да приступники это обычные. А борода сказки рассказывал. Вот только положение у нас не сказочное. Холодная ночёвка, мать её! Если бы они направлялись к чуму, то непременно дошли бы. – гневался Колеватов, начавший было похлопывать себя по бокам и бёдрам в поиске трубки и кисета – очень хотелось курить, но вспомнил, что всё осталось лежать с верхней одеждой в палатке. - Не местные они. И идут как-то странно, словно остерегаясь. – Подумав добавил он. Выводы были сделаны с подозрением на то, что всё это время туристы двигались по их следу, что время от времени уходил в сторону и снова возвращаясь. Будто охотники то шли параллельно им, то уходили вперёд и, будто дожидаясь, всё время наблюдали за ними, пересчитывали, пытались усмотреть наличие оружия, следили, вычисляя главенствующих в группе. Наблюдали и вели. – Они бы дошли до чума непременно, им ничто не мешает, у них лыжи, и они налегке. Будто они и сами опасаются попасть на глаза тем, кто может находиться в чуме. – Колеватов снова призадумался: «Откуда тогда охотники были и куда шли? Ведь налегке ходят местные на охоту, беря только самое необходимое… Но эти-то были из далёкой глубинки, судя по одежде и не понятному говору, тогда и сделать со случайным человеком они могут что угодно, а потом поминай как звали, днём с огнём не сыщешь». У Колеватова от раздумий снова разболелась голова, стало неуютно и жутковато от того, что всё время пути рядом находился кто-то. Он вспомнил моменты, когда в дороге испытывал необъяснимое чувство беспокойства и не он один, заставлявшее останавливаться и оглядываться.
- Ну хорошо. Тогда, к лабазу? - предложения звучали, но в ни куда и ни о чём. Раздетыми и разутыми проделать тот же путь, что и на кануне, только в два раза длиннее, в обход горы, на которую они поднимались, было невозможным. Да и в лабазе не было ничего существенного, что могло бы переломить ситуацию в их сторону сейчас, разве что основной частью продукты, две пары ботинок, да пара лыж, не изменили бы ситуацию. Пока кто-нибудь ходил бы за помощью, ситуация могла в корне измениться. Разбивать группу нельзя было, и так двоих не хватало.
- Здесь укрытие в снегу, рядом. – решился сказать Золотарёв.
- А что ты молчишь? – с дрожью в голосе возмутились девочки.
- Там старик, один из них. Я не знаю, может у него оружие... И намерения их не ясны. - Оправдывался Александр.
- Ничего себе не ясны. Они же нас… - продолжать Колеватов не стал.
- Я с тобой. Он точно Один? – заинтересовался Николай Тибо, услышав про оружие.
- Да, оставался, когда я ушёл, услышав выстрелы у вас. - согласился Александр, который продрог от холода, что же было говорить о тех, кто был хуже него одет. При этом сомневаясь, ведь они видели четверых, но все ли это были люди? А вот охотники видели и уяснили для себя, что туристов всего девять, сейчас семеро, беззащитных, лишённые своего руководителя, медленно погибающие, помощи которым ждать неоткуда, как и свидетелей разыгрывающейся драмы. В полном распоряжении рока, судьбы и не зависящих от их воли обстоятельств.
- Подожди! – зашипел Тибо на Юрку Большого. Тот начал разжигать огонь, на месте, что чернело потухшим очагом тех охотников, что перед бурей так же здесь грелись и кипятили чай, после чего соорудили укрытие. – Заметят же! – продолжал остерегать Николай.
Но огонёк, подожжённый при помощи найденных в кармане денежных купюр, занялся на ветках, что были собраны и готовые к применению ещё охотниками, осветив небольшое пространство под самим деревом.
Нет, теперь уж точно нельзя было оставаться здесь – костёр мог послужить ориентиром не только для потерянного Слободина и Игоря, если охотники вздумают тоже выгнать его из палатки, но и для преступников. Но какова же была приятная нега и истома возле него. Каждый норовил согреться, опасно приближая свои обмороженные конечности к языкам пламени. От животворящего тепла дрожь по телам била ещё сильнее.
Золотарёв решил избежать вероятной ошибки. Он начал нервно поглядывать на склон. Если захватчикам вздумается спуститься, то он бы хотел иметь при себе если не оружие, которое могло быть у старика, то хотя бы козырь в лице самого шамана. О чём он и поведал сидящим у костра, ища поддержки у девушек, что могли повлиять и на парней. Кого-кого, Зины с Людой он не мог уйти, подвергнув опасности здесь, на открытом как на ладони пространстве.
Криво и Юра Большой подвергли слова Александра большим сомнениям: «Если бы они хотели нас убить, то убили бы!» - был их главный аргумент, делающий остальные доводы абсолютно бессмысленными.
- А что по-вашему они делают? Нас вымораживают! – убеждения фронтовика действовали не на всех. – Вымораживают чтобы следов не осталось. Их следов! – от вдруг пришедшего озарения Золотарёву стало дурно. «И неужели он один это видел и осознавал? Если так, то лучше бы он действительно был не прав и сильно ошибался».
Высказанное Александром не все оспаривали. Всё же было гораздо спокойнее со взрослым и вполне здравомыслящим человеком, каким и был Александр, второй по значимости после Дятлова в их группе, способный сейчас трезво оценивать происходящее и взвалить на себя весь груз ответственности за всех. Наверное, инстинкт идти в стае за сильнейшим, заставил оторваться от костра Люду, Тибо, Колеватова и пойти за Золотарёвым. Зина же осталась. Ей приглянулись по душе слова, что Игорь, выдворенный из палатки может спускаться к костру. Попытки уговорить её ни к чему не привели. Пока она будет ждать Дятлова здесь, у сигнального костра.
Бамбуковая палка, дополнительной распоркой подпирающую провисшую крышу палатки, с центральной её части, где растяжки лыж не справлялись с весом подвешенной к скату крыши печкой, сейчас заинтересовала охотника, что вёл диалог с Игорем. Материал бамбука был нов для него, - лёгок и прочен. Он освободил её, развернул так чтобы она не задевала стенок палатки и начал строгать её своим ножом. Крыша снова провисла, скрыв от глаз Игоря вторую половину помещения вместе с гостями в ней. Закончив рыться в вещах фонарик был положен на пол. Перемолвившись парой фраз, двое из охотников вышли на улицу. Дятлов прислушался. «Так вот как они подошли. Со стороны входа в палатку, обращённую в ту же сторону, откуда пришла и вся их группа». Это означало, что они обошли палатку склоном и всё это время маршрута шли за туристами, Игорь и предположить не мог, что практически весь свой путь они шли в след, да параллельно ходу своих обидчиков. Охотники, увидев их на склоне, были удивлены, ведь подумать они не могли, что группа изменит свой путь у горы Вот-Тартан-Сяхл, и начнёт подъём, отойдя от проторенной тропы, по которой они их старались вести всё это время и по возможности отвести от священных мест. Избавившись от Слободина, что так не кстати спустился с Золотарёвым к укрытию, трое охотников вернулись по-своему же следу на столько, чтобы избежать возможной встречи с теми, кто захотел бы пойти в след за своими товарищами к настилу. Не замеченными поднялись к палатке. Сейчас двое охотников проделывали тот же путь, только в обратном направлении к кедру, у которого заметили разгоревшийся огонь.
Дятлов устал. Времени казалось прошло уже много, но оно замедлило свой ход, превратившись в вечность ожидания. Гость молчал. Давно приметив нарезанную корейку, он подтянул её к себе и начал уплетать, отбрасывая толстую шкурку прямо на пол палатки. Это было неуважительно и вызывающе, будто в палатке не было вообще никого.
- Ты знаешь, что сейчас происходит? - нарушил молчание охотник. Игорь, будто дождавшись разрешения, затёкший от постоянного сидения, сменил позу. Он не ответил и продолжал мрачно смотреть перед собой. - Нет, не здесь. Там, внизу. – уточнил охотник, придвинув сползшее лежащее на сложенных ногах ружьё, увидев, что Игорь не отрывает взора от оружия. - Они ослабевают и медленно умирают, раздетые на морозе. А ты здесь, укрытый от ветра... Ты хочешь быть с ними? - охотник вёл монолог, не дожидаясь ответа Дятлова. – Наши шансы равны, в укрытии под горой остался наш шаман. Он безобидный и не тронет никого. И они его не тронут, страх преобладает в них. Вам не куда здесь податься, а мы дома. Лишённые вожака, твои друзья будут той сплочённой стаей, что обеспечит им выживание? – в ответ на свой же вопрос охотник пожал плечами. - Боги рассудят. Посмотрим, в угоду ли им ваша жизнь и присутствие здесь.
Всё напоминало какое-то безумие, умопомешательство и бред. Неужели всё происходит сейчас с ними? Дятлов не верил в допущение происходящего как в действительное. Дурной сон, который вот-вот закончится пробуждением, не оставляя следа от своего присутствия с нарастанием и закрученностью дел наступившего дня в продолжении маршрута.
Зина смотрела на крону кедра, что начинала ветвиться, словно рога оленя, метрах в восьми выше. Необычное дерево, отличающееся от тех деревьев, что росли в густой и непроходимой равнинной тайге. Условия предгорий с их изменчивыми ветрами и погодой сделали из этого дерева монстра, поражавшего своей высотой, при которой уносящиеся ввысь толстые ветви сливали крону с мглой неба. Нижние сухие ветви были обрублены и горели дровами в костре, что выхватывал из темноты то не многое, что могло расти в неприглядных условиях, сугробы и… две тёмные фигуры, что с каждым всполохом костра становились всё ближе. Зина, сидевшая к ним лицом и увидевшая первой, на мгновение встрепенулась, подумав о Игоре, но тут же необузданный захвативший её страх, от которого отнялись ноги и пропала речь, повалил её на снег, дрожа пятясь спиной, тыча пальцем и мыча она обратила на приближающихся охотников внимание обоих Юр. Слёзы, всхлипы, звуки застряли в горле, кровь отхлынула от побледневшего лица. Зина отползает, трясущиеся руки, то и дело не сдержавшись «подламывает» в суставах роняя её. Кривонищенко и Дорошенко не думая обороняться подчинились главному из чувств самосохранения – бежать. Бежать! Куда угодно, но расстояние отделяющее их от преступников сокращается стремительно. Ошалело округлив глаза, они поочерёдно как беспомощные котята бросаются на ствол кедра, но тот предательски гол, ветви, что были срублены на высоту до 4-5 метров, оставили острые пеньки-обрубыши. Очередная ловушка. Ребята раздирали внутренние части бёдер и голени, ладони, стараясь обхватить широкий ствол дерева, оставляя на нём куски кожи и мышц, что, схватываясь морозом, придавали гладкому стволу дополнительную скользкость. Зина отползала всё дальше. Вспомнив о ребятах, она хотела развернуть голову, но боялась увидеть то, что происходило, а ещё больше того, что прямо за ней мог кто-то идти, размеренно и не спеша, наслаждаясь страхом её мучений. Кричать она не могла – в место крика вырывался рёв. Она вытерла плечом глаза и попыталась встать, но не смогла и упала. Поползла дальше, ноги всё ещё не слушались. Охотники, будто издеваясь, стояли рядом со стволом дерева, наблюдая за панической попыткой бегства, и могли спокойно схватить за ногу и скинуть любого из друзей, но они этого не делали, явно получая от наблюдаемого удовольствие. Как только Криво и Большой дотянулись и взобрались до первого разветвления рогов-веток что были в метрах шести от земли и глянули вниз, то увидели, на сколько они близко находятся от двоих безмолвно стоящих охотников, что можно было в свете горящего костра разглядеть их злые и подлые ухмылки на лицах. Ружья висели за спинами, - в необходимости их использования не было смысла, за них всё делает обеззараживающий и убивающий ужас. Туристы не издавали ни звука, - слабая, но всё же попытка показать отсутствие страха и не желание лишний раз порадовать врага. На кедре, хоть и не высоко, но пуще ощущался ветер. Костёр прогорел, стало темно. От чего не видно было, что там делают те двое. Один из охотников развернулся и посмотрел в сторону куда поползла Колмогорова, постояв ещё не много, пошёл за ней. Ветер бил беспощадно, не унимая свой напор. Ослабевшие и обездвиженные ребята уже не могли спрятаться за ствол, - бесполезно это было. Сознание забывалось дремотой. Под порывами тело начинало качаться. Тогда, чтобы удержаться на ветке, приходилось остервенело кусать бесчувственные пальцы и ладони рук, что ослабевали переплетённый ими замок, и удерживать его зубами, сила сжатия которых тоже не ощущалась, словно под действием анестезии. Лица замёрзли всеми мышцами, вплоть до языка, который будто опух.
Первым упал Дорошенко. Ясность ума вовсе покинула его, но тело показывало ещё признаки жизни, когда он получил удар в лицо ногой. Охотник грузным телом навалился на него, исключая возможность сделать хоть один вдох и издать звук, выпустил из лёгких остатки воздуха. Стараясь как можно быстрее умерщвлить жертву, пока не упал второй.
Криво, чей язык, в замёрзшем нёбе рта не слушался, свалившись с дерева чуть погодя, мычал, выл и стонал в попытках то ли мольбы и стенаний, то ли проклятий. Он бился, лёжа на спине не в силах подняться, руки с ногами бесцельно шевелились и дёргались, потеряв ориентацию в пространстве. Пока не обмякли. Охотник спокойно всё это время стоял над ним, не прилагая усилий по прекращению мучений того. Последние дёрганные вздохи судорожно вздымали его грудь. Охотники поглумились, над телом Юры Кривонищенко, убеждаясь в том, что он действительно мёртв, пнув его ногу в золу потухшего костра, что была горяча и потревоженная выбросила брызги искр. Трико на ноге сразу расползлось, обнажив голень, нанося ожог уже бездыханному телу. Брошенный снег с шипением окончательно затушил тлеющие головёшки.
Охотник под кедром что-то крикнул. Шаман в убежище поёжившись обвёл всех взглядом и закрыв глаза снова, задремал. Он не обращал внимания на присутствующих и тесно расположившихся своих гостей, что пришли недавно и с осторожностью проникли к нему. Золотарёв сразу пресёк возможные попытки со стороны парней физически воздействовать на шамана. Узкое пространство настила не давало возможности развернуться, каждый сидел, ощущая соседа. Старик был прижат со всех сторон. Его собратья были рядом, но пока не подходили. Наверное, от того, что у туристов был их человек, а может и вовсе не думали, что к старику кто-нибудь сунется, а может попросту выжидали, ведь деваться студентам в их положении было не куда.
Ребята в укрытии не покидало чувство беспокойства о товарищах, что остались под кедром. О самом страшном думать не хотелось. Звуков борьбы и выстрелов до них не доносилось, поэтому они и не думали даже о том, что там что-то случилось. Неопределённость.
- Что там происходит? - неожиданно, прервал тишину шаман, в слух озвучив повисший в воздухе вопрос. -Неотвратимое. Богам угодное. – Сам же ответил тот. Дальше он молчал, не желая говорить с жертвенными телами с предопределённой участью.
Никто не желал идти «смотреть». От отчаяния, полученных ли травм, усталости. Но в попытке встать Золотарёв был остановлен Людой, что сидела у него на вытянутых ногах – все сидели так, как позволяло тесное пространство.
Тибо становилось совсем плохо. Один из тех, кто самоотверженно бился с гостями и те выбрали его в качестве показательного сломления оказанного сопротивления получил черепно-мозговую травму. О его травмах с точной достоверностью ничего нельзя было сказать, как и о травмах каждого из ребят и девчат. Все находились в одинаково тяжёлом положении. Николай не выдавал своего ухудшающегося состояния, переходящего в кратковременное пребывание в беспамятстве.
Зина, дрожа и шатаясь всё-таки встала, медленно, но верно шла вверх по склону. Ни руки, ни полусогнутые ноги не слушались. Скрученная болью она заваливалась ниц и на бока. Но вставала и снова шла. Каждый шаг был короток, а движение медленным, - обессиленная, замерзающая, вязнувшая в снегу, затрачивала на движения колоссальное количество покидающих её сил. Она не понимала почему она не хватается за жизнь, а целеустремлённо идёт и идёт. Зина не хотела ожидать свою смерть, которая исходила ото всюду, она боролась с нею. Боролась, стремясь воссоединиться с тем, кто был в палатке, с тем, кто так же, как и она хотел жить. И так же не находил себе места от незнания участи своих друзей. Грудь, терзаемая слезами и останавливающимся криком с хрипом, с каждым дыханием отдавала последнее тепло тела. "Только не падать. Пожалуйста, не падать... - молила она сама себя, зная, что если упадёт ещё раз, то уже не встанет. - Боже, как холодно. Мама, мамочка... Боже, помоги. Только не упасть. Рустик... Боже мой, Рустик" - остановилась она у тела Слободина и попробовала приклониться, но зашатавшись осеклась, сейчас это было бы смертельно и для неё. Лицо было покрыто инеем, в глазах стлалась пелена. Зина пыталась сфокусировать свой взгляд, видя только силуэт человеческого тела, она поняла кто это был. Бесконтрольная дрожь и непослушность суставов не давали ей увидеть то, что мешало ей идти, сдерживало и пыталось опрокинуть. И это были вовсе не порывы бесноватого ветра и путающий ноги снег. С усилием поднеся руки к груди и поймав ими своё тело, она начала спускать их ниже, стараясь ощупать казавшееся чужим для неё собственное тело. Руки Зины остановились на животе, пальцы не гнулись и онемели, она начала бить кистями оковы, что натирающе и рвуще верхние покровы кожи, крепкими замковыми объятиями сомкнулись арканом, твёрдой уверенной рукой на другом конце сдерживающего её последние попытки добраться до палатки и отдёргивающие её обратно. Колмогорова всё поняла, остановилась и начала обречённо садиться, смерено-обречённо, но не смирившись со своей участью. Очень хотелось спать, и она легла на бок. В голове мелькало: "Мама, мамочка…" Зина подтянула ноги под себя, обняла их как маленькая девочка, что ложиться в своей уютной кроватке спать, накрываясь одеялом от жестокости мира взрослых, и уснула. Крепко уснула. Она уже не почувствовала, как с неё снимают петлю якоря-аркана.
Золотарёв, был одет лучше и, как принявший командование на себя, и, соответственно, ответственность за присутствующих ребят, время от времени выходил из укрытия, чтобы какое-то время понаблюдать, подежурить. К тому же места в укрытии было маловато, поэтому ребятам необходимо было освобождать не много пространства, чтобы те могли вытянуть свои затекающие конечности. Но всякий раз ничто не вызывало беспокойства. Он видел, всё ту же не проглядную темень, всполохи костра под кедром, что иногда исчезали – видимо дрова прогорали. И пока ничего не вызывало угрозы сейчас. Только за снежными сугробами, с низины у оврага, где находился настил, всполохов огня не было уже продолжительно долго.
Продолжающаяся тишина угнетала своей бездеятельностью. Неведенье манило. Что же там с ребятами? И почему они молчат? Может они решили идти к палатке, то почему не предупредили? Хотя это было бы оправдано – они могли не подходить к укрытию, чтобы не привлекать к нему внимания. А что если, не желая рисковать остальными они решили идти на разведку и при надобности в атаку первыми? Ну тогда почему Зину к настилу не отправили? Вылезти из импровизированной юрты было необходимо, холод брал своё и настил из лапника в яме не очень-то и помогал, хотя предохранял от ветра, а лапник отделял босые ноги от снега. Так все присутствующие могли дотянуть до утра. Что было не на руку меньшей из группы - нападающим. Ослабленные, но с приходом Хотал-эква, богини солнца, туристы могли приобрести преимущественный перевес, в свете дня. Необходимо было действовать, но осторожно и скоро, ведь у студентов находился их шаман, которого, туристы не трогали, прагматично боясь испортить и без того плохие отношения с охотниками-остяками. Соблазн точно так же выпроводить раздетым старика на мороз и одеться в его шкуры был велик.
Спор в укрытии среди уставших, замёрзших ребят был тихим и пассивным. Даже не спор, а диалог. Высказав свою точку зрения каждый замолкал. Спорить не могли и врятли мнение что-либо решало. Безвыходность и обречённость. Сейчас быть бы в палатке и мирно спать. Скоро, скоро всё это закончиться – охотники уберутся восвояси, и туристы вновь вернуться к себе, а по утру сдёрнутся с места, да поскорее покинут нехорошее место, чтобы продолжить путь и уже на следующем привале сразу же забыться глубоким и безмятежным сном. Всем вместе.
- Они знают, что у нас их человек, поэтому не нападают. Люда, ты как? - поинтересовался у девушки Золотарев после ответа на вопрос Тибо, почему те не трогают их и ничего не делают они сами. А что можно было поделать?...
- А что им мешает? С чего ты взял что они не нападают из-за него? - спросил Колеватов, которому в тягость было отсиживаться в темноте и гнетущей тишине. - Они его оставили осознанно и вернутся за ним, и кто знает, когда, на рассвете или сейчас?
- Может они думают, что мы сюда не сунемся, если один из них здесь? Ну ты, что молчишь? - Разгневано толкнул шамана Тибо и снова умолк от болей в голове.
- От него надо избавиться. - предложил Колеватов, правда с ноткой сомнения.
- Ты о чём? Ты же не хочешь его... - вмешалась до селя молчаливая Дубинина.
- Нет, если с ним что случиться, они махом ружья применят. Просто выпроводить надо. Пускай уходит он и уводит своих друзей. - уточнил Колеватов.
- Вообще-то, это они нас не отпускают. Он и раньше уйти мог и сейчас может. – сказал Золотарев, глядя на дремлющего шамана. - Ч-ш-ш-ш! Всё, не шуми. - прислушиваясь к звукам с улицы оборвал возмущение Золотарев. Понятно было, что он сам не знал что делать и как выгоднее поступить, все варианты без жертвенными не были. – Отчаяние и паника, главные убийцы. Давай по спокойнее немного. Все замолчали и о присутствии здесь каждого говорила разве что неутихающая спазматическая дрожь, передающаяся соседу.
- Я сам пойду. - Золотарев был сейчас за старшего и не мог позволить случиться плохому с теми, кто был с ним. Люду ему было особенно жалко.
- Я с тобой. – Люда вдруг ожила, не желала оставаться здесь. - Там Зина. – Золотарев из тех ребят, что были здесь, ей всё-таки внушал больше уверенности и доверия. К тому же с шаманом ей было не комфортно.
Люда закрыла лицо руками, чуть взвизгнув закрыла рот сдерживая рыдания. Послышались всхлипы. У чернеющих головёшек затушенного костра лежали Дорошенко и Кривонищенко. Зины не было.
- Ну всё Люд, хватит. Ч-ш-ш-ш. Тихо, успокойся. - Золотарев нервно прислушивался к окружающим звукам, прижимая к своей груди тихо ревущую Дубинину. Что-то происходило на склоне. Некое присутствие там ощущалось и напрягало. - Может она ещё жива... – сказал Александр, желая внушить надежду, хотя сомневался в этом. - Давай по-быстрому и отходим. За кедр их оттащим. – То, что он задумал было естественно и оправданно. Ведь все ребята были плохо одеты. Только надо было немного переместить тела обоих Юр, так, чтобы из-за дерева по возможности не было видно света фонарика.
Тела ребят были ещё податливы, и Золотарев принялся их переворачивать и раздевать, отдавая часть вещей замёрзшей и обездвиженной горем девушке. Та, словно во сне и под уговорами тоном заботливого отца расстроенной дочке, принимала вещи и одевала их на себя, иногда путая их по назначению, крутила и выворачивала.
- Они за кедром. Тела дубеть начали снять больше ничего не выйдет. - рассказывал Золотарев, поглядывая в сторону молчаливого шамана, который вроде спал. Как дитя. Самый беззаботный. Один ли Золотарев заметил это, но в присутствии шамана было куда спокойнее.
- А нож Криво? Он с ним? - после выслушивания и минутного молчания спросил Колеватов. - Можно срезать одёжу. - Колеватов не выражал эмоций, как и Тибо, мысля трезво и адекватно – паники и отчаяния не было и следа.
- Зины нет. Может жива ещё и тоже у них на верху в палатке. - Золотарев хотел подбодрить Людмилу, с холодным бесчувственным окаменелым лицом, дышавшей в свои ладони. Достал из кармана ножик, что он снял с Юры.
- Ну и чего теперь, ожидать будем? Они нас партиями уничтожают. К тому же они не уйдут пока этого не заберут. – Колеватов подбивал действовать и что-то предпринимать. Промедление было смерти подобно. – Ладно, мы за вещами. Коль, ты со мной? - спросил он у Тибо, тот засуетился.
Ребята ушли к кедру. Обстановка располагала, и Золотарев вспоминал фронт, боевые операции, друзей. Там ему не было страшно как сейчас. Тогда они гибли, зная за что, - за родных, за землю свою, за Родину, за идею. А сейчас? Будто ответом на его мысли зашевелился шаман. Люда отстранилась от него и прижалась к Александру. И сейчас они гибли за то же самое, вот только были теперь на совсем противоположной стороне – в роли захватчиков, что вторглись на чужие земли. Их видели таковыми и пытались внушить, от этого и возникало не согласие. Они ведь были «проходом» здесь и не собирались ничего присваивать.
Семён вспомнил о письмах, что отправлялись домой, и о том, что всякий раз, когда они писались, думалось, что оно будет последним из полученных родителями от пока ещё живого сына. Что пока письмо дойдёт и будет прочитано произойдёт всё что угодно. Поле боя, где бы нашли его, ответило на вопрос как умер солдат, но не ответит, что он чувствовал, переживал, кого любил и как страдал, скучал и ждал. Как ждали и его домой. Та смерть была бесчувственной эгоисткой, она забирала всё, оставляла лишь боль и стенания матерей. Семён ценил каждое отправленное им письмо, ведь оно могло быть последним. Не хорошей приметой было писать жетоны со своими данными и упаковывать их в гильзы, носимые в надёжных местах, словно подписываешь свой же смертный приговор и договор с костлявой. Были те, кто это воспринимал спокойно, но не Семён. Всё-таки суеверия перенятые с укладом жизни в его родной станице давали о себе знать. Вспомнил он и о татуировках, что были теми самыми жетонами, которые он с друзьями наносил, чтобы обмануть и обвести вокруг пальца смерть. Заветная иголочка, так безнадёжно потерянная и нашедшаяся во 2-м Северном при поиске часов в рюкзаке, лежала у него в нагрудном кармане воткнутая в сложенную бумажульку. Золотарев вытащил её. Долго не отводил взгляда от старика, в раздумии шевеля губами, вспоминая и повторяя как заклинание, сказанное шаманом: «Да ер му ас хоят». Но незнакомые слова никак не собирались в кучу. Путались, перемешивались. Мысль о том, чтобы оставить письмо на родном ему языке была отметена. Ведь он не знал тогда что писать и о чём. О тех, кто мучил их. Но кто они? От чего он погиб? Но он ещё живой! Случись страшное, надпись мог прочитать враг. Но тогда они сделают всё, чтобы письмо не дошло до адресата. А если он погибнет раньше и его товарищам понадобится его одежда, то и надпись затерётся ко времени. Поэтому Александр и взялся за иглу снова. Давший когда-то зарок более не делать рисунков на своём теле, он снова почуял слишком близко запах смерти. И ничего кроме собственного тела в качестве листа бумаги и одежды, что конвертом могла скрыть от посторонних глаз содержимое письма, у Семёна не нашлось. Развернувшись спиной к охотнику, он задрал рукав своей одёжи, обнажив левое предплечье, и начал царапать на внутренней его стороне послание словами, чужими, сильно и многозначительно говорящими о направлении поиска тех, кто был причастен к вероятно совершающейся трагедии. Их же слова станут тогда мечом правосудия для уст, их изрёкших! Золотарев выводил на ощупь, в темноте, проводя подушечками пальцев по вздутиям повреждённого иглой верхнего кожного покрова, проверяя, словно слепой, правильность начертания им символов. Замёрзшие руки не чувствовали боли и Александр не морщился. Выцарапанные им буквы были не ровными, танцующими: «Iе» - «первые», заглавными «ДАЕРММУАЗУАЯ» - «Да ер му ас хоят» - «Земля народа Оби (Земля остяков)». Всё вместе означающее: «Первые на Земле народа Оби». Теперь, на тыле его левого предплечья, красовалось то, что он услышал и хорошо запомнил: "I-е ДАЕРММУАЗУАЯ".
- Люд. - та молчала. - Люда. – слегка толкнул девушку Александр.
- Мм? Что? - испуганно всполошилась она.
- Всё нормально. - успокаивающе погладил Александр её по плечу. - Карандаш есть?
- Что? Зачем? - недоумённо спросила она.
- Тише. Карандаш, говорю, есть? - повторился Золотарев шёпотом.
- А. – понимающе кивнула Дубинина и залезла в боковые карманы, не долго поискав предъявила огрызок химического карандаша.
Семён пощупал грифель, уточняя его длину. Затем начал быстрыми движениями тушевать наколотую надпись, сильно наклонив карандаш, чтобы по возможности захватить как можно больше площади. Потом, вспомнив ещё одну немаловажную деталь, вложил карандаш себе в рот, прикусив его. Снова вытащил продетую на груди в одежду иголку и начал нацарапывать на внутренней стороне левой руки выше локтевого сгиба символ, что был начертан охотниками на снегу и означал число «9» - «Фита», а поверх неё «Дельта» («Д»), «4». Здесь кожа была более дряблой и чувствительной, при царапании её иглой больно оттягивалась. Затем Семён также обработал рисунок графитом карандаша.
Тибо и Колеватов вернулись, проскользнув в отверстие входа "берлоги". С уже надетыми на себя добытыми вещами, остальную их часть, аккуратно сложили по углам к уже имеющимся, пополнив запас дополнительного теплоизоляционного материала.
Наверное, все задремали, хотя спать было опасно, а может просто забылись, уйдя в свои мысли, уводившие далеко отсюда. Ребята молчали. Молчала и тайга, равнодушная ко всему происходящему убаюкивающе пошёптывала ветром, гомоном воды где-то в овраге рядом с настилом, притворяясь спящей, подглядывала, прищуривая свои глаза.
Неожиданный крик птицы, похожий на женский окрик вывел из ступора. Но не все его слышали, наверное потому, что Золотарев с Людой всё-таки заснули.
- Зина. Зина? Зина! – Забормотал Николай, потянув за собой Колеватова, что расположился прямо на пути к выходу и не вывести его, самому выбраться было бы сложно. Только Люда с Семёном ничего не понимая, взбудоражено крутили головами, уклонялись от суетливо выползавших ребят, поджимая ноги. Люда заплакала. Это было похоже на помешательство. Или, может, действительно с горы спустился кто-то из их группы и искал их…
Золотарев сомневался - Люду бросить он не мог. Александр напрягаясь вслушивался. Прикрыл своей ладонью Дубининой рот, чтобы утихомирить её всхлипы.
У кедра ребята не обнаружили ни Зину, на чей зов они побежали, ни тел своих друзей.
- Коль... Как... Что это такое? - голос Саши Колеватова дрожал не от холода, а от страха. Тибо не уверенно покачал головой, начал пятиться. Колеватов во всё горло заорал:
- Зи-и-иина-а-а-а! – и сразу осёкся, не узнав своего голоса. Он охрип и осип.
- С ума сошли… Коль. Это всё. – Колеватов уронил лицо в ладони. Сейчас он их уберёт и всё станет прежним, как и раньше. - Или мы уже мертвы? – он поднял голову на Тибо и шарахнувшись назад, опрокинулся навзничь - за спиной присевшего на корточки Николая стояли две тёмные фигуры, одна из которых с молниеносной быстротой на отмаш, как хоккеист, держащий клюшку, опустила на затылок Тибо ребро приклада ружья по всей его длине. Саша на своём лице почувствовал ветер от удара и услышал треск чего-то и звон в ушах, словно это ударили его по голове. Он ахнул, а тело Николая оглушено рухнуло на снег. Ноги Колеватова подкосились, он не смог с ними, парализованными ужасом, совладать. Неимоверный страх комом в горле не давал вырваться крику.
Колеватов пополз на четвереньках к настилу. Быстро, как только мог. Что-то не членораздельное вырывалось у него изо рта, сбиваясь шумным дыханием взахлёб – ему не хватало воздуха. В спешке, стиснув зубы он не может встать, словно издевательски, прямо за собой он отчётливо слышит ровную не спешную поступь, что поравнялась с Сашей на подходе к укрытию. Более бежать было некуда. Он остановил свои поползновения. Вставая и разворачиваясь, чтобы видеть врага в лицо и во весь его рост, ударом приклада ружья за правое ухо, резко развернуло его голову обратно, прервав сбивчивое дыхание того и рвение к жизни. Охотники подошли к укрытию.
Запачкать кровью белизну первозданного снега для сибирского народа, грех. А в священном месте – тем более. Поэтому охотники не прибегали к помощи ножа и ружья, ко всему прочему переводить порох с капсюлем было делом не благодарным – проку-то никакого, - не дичь. Да и выдали бы они тогда себя с потрохами.
Сломленные дух и ослабленное тело - следствие насильственно насаждаемого страха, овладевший всеми и сыгравший ключевую роль, был зёрнами посеян гораздо раньше, ещё при подступах сюда, на большой земле, и сейчас дал плодотворные всходы. Крайне невыгодные условия, разбившие группу, обстоятельства, поставившие её на грань выживания, истребившие почти всех.
Шаман что-то сказал. Золотарёв повернул голову к его чернеющей фигуре.
- Пора... – повторил старик.
Золотарев вынул из кармана нож Кривонищенко. Не уверенно привстав в наклонку, и оперявшись головой в крышу, растирая руками затёкшие ноги, погнал по ним кровь. Сомнений в том, что всё это спланировано и подготовлено заранее для их последовательного уничтожения не осталось.
- Ловушка. – процитировал свои мысли в полголоса Александр.
- Что? - переспросила Дубинина не поняв его.
- Пойдёшь сразу за мной. – сухо произнёс Семён решив закончить всё по скорее, надеясь всё же на благополучный исход. Ведь с ним девушка. Сидеть и дрожать, как мышь в норе было для фронтовика не приемлемым. Если с ними случится непоправимое, то в борьбе.
Та послушно последовала за ним. Две фигуры во тьме стояли на против испуганной своей участью Люды, прильнувшей лбом к плечу Александра со стороны спины. Семён держал в руке нож, готовый идти в атаку. Последнюю атаку.
Откинутая и обездвиженная страхом и арканом Дубинина в ужасе ждала скорой расправы, последующей за Золотарёвым, чьи кости рёбер с треском обрушили его бок, под натиском ударов и собственных тел преступников, что в своей жестокости старались не запачкать снег пролитой кровью.
Отчаянный последний крик Дубининой от боли птицей вознёсся и ветром был отправлен к палатке. Сидевший там охотник поднял взгляд на Игоря. Тот, замёрзший, и бровью не повёл.
- Хода отсюда тебе нет. Только со своими ребятами. Один ты ничего людям сказать не сможешь. Не поверят. Тайга молчать будет и следов не оставит. – всё то время, что незваный гость находился в палатке, Игорь не смел спросить или самостоятельно накинуть на себя что-нибудь потеплее. И не из-за страха, а не желания унижаться. Охотник докурил найденную трубку Саши Колеватова, взяв кисет с табачком и положив в карман вышел, прихватив с собой пару одеял.
Дятлов не наблюдал времени. Прострация обречённости, пустота. Он, оставшись в палатке, наверное, погиб раньше тех, кто лежал под кедром, на склоне, и ребят, чьи травмированные тела сейчас стаскивались на одеялах в овраг с целью сокрытия следов их пребывания. Он не видел того побоища, что развернулось под горой и не видел того глумления, которое проделал шаман с бездыханным телом Людмилы. Сняв варежку со своей руки, шаман втирал в кору кедра её вырванный язык, при этом что-то приговаривая.
Дурной сон, небыль, ложь, игра больного воспалённого мозга. Может он заболел и жар вызывает галлюцинации? Сейчас Игорь и его группа, после холодной и одной из трудных ночёвок, подходил к вершине Отортен, на вершине которого под снегом в камнях нашли письмо, оставленное ребятами с прошлогоднего маршрута. Всеобщее ликование, восторг. Написали приветствие и пожелания следующим группам туристов, что поднимутся сюда гораздо позже, вложили обратно в бутылку с уже имеющимся письмом. Путь обратно, домой. Как не странно, но ребята, окрылённые обратным ходом, соглашаясь только на ночёвки и отказываясь от промежуточных остановок, торопятся. Некоторые ведь обещали своим родным, что это их последний маршрут. Игорь улыбается, глядя на них и доволен ещё одним своим достижением – безукоризненным осуществлением похода в качестве руководителя третьей категории сложности, по пути, автором которого был он сам. Ребята шутят, дурачатся в дороге.
Дятлов вздрагивает, просыпается. Холодная палатка колышется на сильном ветру, одна из половинок подпорки, что была сломлена надвое, оструганной лыжной палкой, лежала на полу. Печка, грузом притянувшая крышу палатки, тоже лежала, покрытая белым инеем. В палатке светло - день начался, но как давно? Игорь не чувствует своих конечностей и не хочет шевелиться. Сон был прекрасен. У входа лежат уже принесённые, скомканные, смёрзшиеся одеяла, что использовали в качестве носилок. Он снова закрывает глаза с желанием уснуть и не проснуться. И снова увидеть столь прекрасный сон.
Дятлов очнулся от толчка, видимо в бессознательном состоянии он решил поменять позу, но тело, затёкшее грузно завалилось на бок. В глазах было темно. Посидев и прислушиваясь, проморгавшись, он понял, что темно в палатке. "А был ли день и солнце? Или это всё ещё та злополучная ночь? А где ребята и почему так просторно и холодно в палатке? Кто-то из дежурных проспал?» Сон и явь смешались и переплелись во едино, что-то тихое и безумное, одинокое и страшное. "Он жив ещё?" Всё путалось в голове. "Может они ещё там, в низине реки Ауспии, только установили лабаз и готовятся к ночёвке перед завтрашним подъёмом в гору Вот-Тартан-Сяхл? Опасной, но тем интересной и интригующей холодной ночёвкой на вершине водораздельного хребта". «Сашка, что ли курил?» - носом был еле уловим выветрившийся запах табачного дыма. Игорь, качаясь и падая, на четвереньках, натыкаясь на лежащие под ногами вещи, протискивался сквозь провисший скат палатки под шелест катающейся по полу печки и её дымохода, нащупав фонарик и включив его продвигался к выходу. Он боялся того, что увидит и отрицал, как вообще возможное.
Полог палатки отодвинулся. Игорь с трудом поднял голову чтобы осмотреться. Круги поплыли перед глазами. Организм был остывший, вымотанный, измождённый и обессиленный. Он обошёл палатку в поиске следов своих товарищей. Солнца не было, и как долго, Игорь не знал. Часы на запястье остановили свой ход – он их давно не подводил. Погода была ветреная, холодная. Хорошо просматривались снежные вершины, уходящие своими склонами в долины, что, темнея, опускались в сумрак. Игорю даже показалось, что он видит очертания тел на снегу чуть в стороне от заметаемых снегом линии следов, оставленных его товарищами. Посветив, луч фонарика рассеялся, так и не достав до места. Посмотрев на палатку снаружи, Дятлов искренне удивился тому, как его команда не аккуратно расположилась на ночёвку, что та, не сдюжив, под напором ветра упала. Дятлов нащупал ледоруб, лежавший у входа. Он обошёл палатку снова, взял лыжу-растяжку чтобы вложить её в проделанную ледорубом трещину в насте снега, тем самым подняв завалившуюся крышу. И остановился: «Кому и зачем он это делает? Что он вообще делает?»
В никуда и никому освещал его китайский фонарик, лежа на скате крыши и направленный по склону и следам, ушедших вниз ребят, оставленный на случай, если они не найдут пути обратно. Движимый ветром, перекатывался с боку на бок, водя пучок света из стороны в сторону, фонарик маяковал. Вот только не было тех, кто заплутал. Молчание. Гнетущая тишина и пустота. Томительное ожидание. Игорь хотел заорать во всё горло, что было мощи. А откликнуться ли в ответ? Может те, кто ещё был жив остерегались отзываться, и выдавать своё присутствие. Игорь сам не знал, чего боится больше, того ли, что откликнутся в ответ или того, что нет. А если все мертвы, а он один жив живёхонек? Он один!
«Пути обратно не было – охотник прав». Изрезанная Игорем палатка теперь была безвозвратно потеряна. Легко одетый, он снял свою ветровку, повесил на воткнутый у входа ледоруб. Поднял со снега упавший со ската крыши палатки фонарик и, отключив его, снова положил на место. Не много времени Игорь стоял на подталкивающем его в спину ветре, держа одеяло в руке, на случай, если из ребят кто живой остался, начал спускаться по склону параллельно ещё окончательно не заметённым следам своих товарищей. С известными только ему одному, да угрюмой тайге намерением - назад он уже не вернётся.
Криво и Дорошенко он нашёл у кедра. Со своей первой находкой пришло осознание того, что он действительно один. Накрыв их одеялом отправился дальше. Его плачевное состояние не позволяло выражать ни каких эмоций, хотя он попробовал, но так и не нашёл их. Глух, слеп и нем ко всему, что представлялось его взору. Он просто констатировал факт жуткого убийства своих друзей. Настил был пуст, только уже слегка запорошенные снегом, вещи были сложены по его углам. Крыша укрытия отсутствовала, наверное, была раскидана да использована в качестве "веника", привязанного позади лыжников и заметавшие за собой следы. В овраге, в воде лежала четверо его друзей. Ту, которую он хотел увидеть, но в чьи глаза боялся взглянуть, среди них не было. Сколько провёл времени у каждого из мест с погибшими друзьями, Дятлов не знал. Становилось ему всё хуже. Но не все ещё были найдены. Зачинание нового дня поднимало горы и тайгу из холода и темени ночи, в тёмно-голубую дымку утра. Солнце сегодня для Игоря не взойдёт, как и для всех остальных. Тусклый свет рассвета позволил ему разглядеть на склоне ещё два неясных очертания, очень похожие на человеческие. Игорь вышел на след. Последний подъём давался тяжело. Каждый шаг с невероятными усилиями. Он практически ничего не замечал и не чувствовал, лишь только скоротечность времени. Оно беспощадно утекало талыми весенними водами, обнажая землю и уничтожая все следы. Игорь долго задерживался на одном месте собираясь с остатками воли и сил. Один шаг, поднял взор - он не стал ближе к Зине. Второй шаг, и следующего взора он бросить уже не мог. Теперь Игорь начал удаляться от неё – замерзающий насмерть, он клонился к склону пытаясь удержаться на ногах и ухватиться хоть за что-нибудь – за кустик карликовой берёзки, что он обнял умирая, за воздух, что он подгребал под себя одной рукой, за белый свет, что спускался с вершины горы, который он видел сквозь сомкнутые веки глаз.
VI. Очерк о поисках и расследовании.
«Следует считать, что причиной гибели стала стихийная
сила, преодолеть которую они были не в состоянии».
Формулировка закрытия уголовного дела.
Все даты были просрочены. Телеграмма не была дана ни в назначенный срок, не с учётом отсрочки даты, ни позднее. Юра Юдин со дня на день ждал известий от своих друзей в обыденности своих ежедневных дел, всё думая: "Вот-вот. Сегодня обязательно.", а когда будничный день склонялся к вечеру и новостей не поступало, то: "Завтра уж точно ребятки объявятся". Так же полагало и руководство спортклуба УПИ, а с ним и маршрутно-квалификационная комиссия при Свердловском городском спорткомитете, что поглядывали друг на друга, полагая, что преимущество подать тревожный сигнал принадлежит "ему, но не мне". Отвечать за поднятие напрасной шумихи из-за задержки группы в пути, причин которой могло существовать великое множество, а затем и разъясняться перед задействованными в поиске структурами никто не хотел и даже побаивался, ведь это могло стоить не только порицания, в случае развёртывания полномасштабной операции по поиску «в холостую». Никто и не подозревал что могло случиться что-то страшное и непоправимое с девятью хорошо подготовленными ребятами. Раньше не происходило и сейчас плохого ждать не следует, - просто подзадерживаются…
Но от родителей пропавших ребят уже нельзя было скрыться и дежурно отговориться. От пустых звонков и безрезультатного обивания порогов спортклуба некоторыми из родственников, пользовавшихся своим не малым положением в обществе, удалось расшевелить несколько иные структуры, перепрыгнув тех, кто нёс прямую ответственность. Здесь уже попахивало скандалом. Ведь само руководство клуба и комитета оказались в весьма неприглядной позе.
Встал ребром неудобный организационный вопрос. А именно по части поисков. Где? Где искать ребят? Никто не знал. Пришлось по крохам и крупицам собирать информацию у тех, с кем Дятлов обсуждал свой путь. Ведь основы, на которую стоило бы опираться, - протокола маршрутной комиссии, не было. Его в трёх экземплярах Игорь так и не передал. Того, что удалось узнать было мало, и круг поиска был широк.
Да, давно горы Урала не испытывали столь большого ажиотажа и интереса к своей столь величественной персоне и такого количества гостей. Военные, отряды студентов, милиция. Говор, гомон человеческих голосов высказывающие мнения, предположения, гул и рокот винтов самолёта и вертолёта. Поиски и первая находка – одинокая, частично упавшая и занесённая снегом палатка. Окрылённые находкой и надеждой на то, что ребята где-то рядом ждут помощи, поисковики, такие же студенты, товарищи и участники одного спортклуба, распивают спирт, найденный в палатке за здравие тех и чаяниями найти ребят. Живыми. И только манси, из рода Анямовых произносит: "Самое время выпить за упокой...", чем очень гневит ребят. Но кому как не ему знать о том, что случилось на самом деле. И пусть он ничего не видел и не находился рядом с местом преступления, ему обо всём поведала тайга и горы, не способные скрыть всего от взора и ушей детей своих, но удавалось это проделать с человеком не сведущим, пришлым – слепым, немым и глухим. И напрасно поисковики обижались и искоса поглядывали на местных охотников, взятых в качестве провожатых и знающих места за то, что оплаченное им не плохое довольствие, даже выше чем у остальных, не отрабатывалось охотниками-манси в полной мере. Как казалось окружающим, манси игнорировали поисковую операцию как таковую и часто не желали выдвигаться в какой-нибудь участок ведения поисковых работ. При этом не подозревая, что охотник знает где искать следует, а где нет, какая тропа та самая заветная, а какая ложная. Никто не задался вопросом почему именно манси идёт верным направлением и по какой причине дольше обычного задерживается у той или иной тропы, знака на дереве. Ведь для него всё это письмо и диалог тайги с ним, но не прямой, а с подтекстом. Никто из поисковиков не задался вопросом почему именно охотник указал на место установки палатки и не проникся ответом. Все были увлечены поисками и погружены в трагизм случившегося после обнаружения страшных находок.
Лавинные зонды, протыкая снег на всю глубину, ощупывают склон. Первые находки под кедром - двое, затем следующие, на склоне – трое, и овраг, - в ручье четвёрка. Уныние, трагедия, оплакивание, скорбь родных и чужих людей соучастие, восприятие горя всеми в городе как своего собственного. Это было тогда, осталось и сейчас. Происшествие, будоражащее воображение, преступление, своей беспрецедентностью и безнаказанностью шагнувшее за десятилетия. Расследование.
По этому поводу кто-то из военных, призванный в штаб для объяснения причин гибели людей в районе проводимых испытаний, и наблюдавший за ними в окуляры дальнозорких приборов, рапортовал в докладе своему руководству о том, что «часть ступени испытуемого объекта упала в стороне от места нахождения гражданских лиц и не могла "зацепить" их».
Вызванные на "большую землю" из своих угодий и владений лесной люд, в лице охотников и оленеводов манси, говорил о падающих и летающих огнях в небе, перебивая друг друга утверждали, что это не они, не манси убили. Как-то в скользь со слов манси промелькнуло и осталось не замеченным утверждение что это сделали остяки и то, что видели, будто ребят «сошли с горы». По-другому угорский народ и выразиться не мог, ведь в их разговоре, как и понимании, «сойти с горы» означало тоже что и «упасть». Довольно растянуто, многогранно, много вариантов трактовки, хотя говорить они могли о довольно простых вещах. Манси говорит то, что говорит, а говорит то, что видит и слышит. Но то, буквально ли поймут его, либо поразмыслив, переносно, зависит от собеседника. За иносказательностью часто скрыта правда. Тоже могло было быть и со словами, что преступление совершили остяки, не заслужившее должного внимания.
- Лейтенант! - окрикнул следователь, быстро уставший от беседы с прибывшими к нему манси. - Проводи их к выходу. - лейтенант открыл дверь и встал возле неё в ожидании. Разговор был без результатным. Всё вокруг да около. Следователю уже начало казаться, что его подозреваемые и одновременно свидетели водят его за нос россказнями о летающих шарах, духах и Богах, проклятых местах. В общем всего того, что и в деле-то не пропишешь, да и вообще к делу не имеет никакого отношения. Манси Бахтияров остался сидеть. Обратив внимание своего начальника, лейтенант на отмашку рукой того вышел, закрыв за собой дверь.
- Командир. Ты не трогай манси. – начал шаман Бахтияров. Следователь сел за свой стол, закурил. – Ты же знаешь, манси тихий, спокойный. Он гостя не обидит. Не манси это. Места там не хорошие, нельзя ходить туда.
- Может уже хватит про места-то! – вспылил следователь. – По существу есть что?
Шаман, выдержав паузу, продолжил. Он предвкушал возможные беспорядочные аресты своих соплеменников и прекрасно осознавал, что заключение для свободолюбивого охотника – смерть мучительная, а здесь ещё и не по справедливости. Но не мог он выдать и тех, кто действительно совершил преступление, ведь тогда нависала угроза над ним, семейством его и теми манси что знали правду о случившемся, а это все, кто жил на той территории или рядом. Они знали, сохраняли и не нарушали тот хрупкий баланс, что некогда был создан предками в борьбе с чуждыми племенами. Борьбе, о которой было известно из легенд, мифов и преданий. Ведь те же остяки ходили по тем же местам и тропам что и манси. Захаживали в гости просто мимоходом или по делам каким. Особенно к шаману Бахтиярову, что жил в угоду всем - и манси и остяку и пришлому. Это сейчас, а деды их не уживались и враждовали. Они-то и завещали хранить мир на землях родовых.
- Начальник. Манси помогает органам в поимке беглых, часто во-вред себе. Ты что можешь сказать Анямову за стойбище его и семью. Он ведь их до сих пор ищет. А органы и охрана лагеря нашла беглых? Нет. А манси нашёл... - Бахтияров выдержал паузу глядя на реакцию следователя. Тот слушал опустив голову и бесцельно глядел в открытую папку с документами. – Нашёл их и наказал. А он ведь до сих пор не знает, как и ты не знаешь. Как не знают и те, что недосмотрели за псами, сорвавшимися с их цепей и растерзали стадо и семью Анямова. А народ манси знает. Посадишь одного, прознают остальные, расскажут, а всех не пересадить. Тайга скрывает след от тебя, но не от охотника. Он читает их как ты книгу. У нас много сказа разного. Откуда всё берётся? Да вот отсюда. - шаман поднёс руку к лицу, указав пальцами на глаза.
- Бахтияров, твоего отца посадили за организацию незаконной трудовой деятельности, сокрытие от государства неучтённого числа поголовья скота и вербовку рабочих на неучтённое хозяйство? - следователь понял, что его шантажируют и решил "осадить" шамана.
- Да? А ты начальник попробуй пересчитать быстро растущее поголовье и столь же стремительно сокращающееся при падеже его в плохие годы. И помогал мой отец народу своему - вытаскивал его из запоя, предлагал работу, вёл к себе пастухом, а если тот не хотел, то к геологу или на деляны - лес валить. А мой народ спаивали, предлагая менять бутылку на шкуру. Манси слабый и ведомый как олень в стаде. Податлив. Его легко можно склонить к преступлению. Но вот детей никто не убивал из манси. Не мы это. Не к чему это. - племя Бахтиярова было одним из тех, которые коренные манси называли пришлым. И неважно что много уж колен прошло, как они оказались в этой местности. Коренным было достаточно не забывать, что они чужие. А Бахтияров - шаман, как и его отец, как и отец отца его. Некогда отатаренные, прибывшие сюда со среднего течения Оби, выстрадали и выбили себе авторитет делами добрыми к народу местному, что приходят по сей день к нему за помощью, не стесняясь при этом называя его чуждым им. Его, не манси, но остяком, как и его отца и деда. Хранитель всего сакрального и сокровенного, Бахтияров, был последним в своём роде. Ведающих оставалось всё меньше. И в основном из-за переориентации молодёжи в сторону от традиций предков, начавшуюся ещё с приходом христианства и мусульманства, двоеверцы, ходившие в храмы и вместе с тем жгущие жертвенные огни, они уходили. Ушли и Бахтияровы. Но не в глухую тайгу, а сюда. Здесь не оставалось тех, кто перенимал бы и продолжал верования предков. Не было последователя и у Бахтиярова. Но там, дальше за Урал, глубоко в глухой нехоженой пришлым человеком тайге, были те, кто почитал уважал и старательно хранил защищая. Иногда ценой своей или чужой жизни. Таких было мало и вскоре обещались вообще исчезнуть. Это были соплеменники шамана Бахтиярова, что незадолго до событий на склоне Вот-Тартан-Сяхл (г. Холат-Сяхл), были у него. И приходили за помощью избавить от тех же хворей и напастей, что происходили во многих стойбищах. А потом шли по местам крамольным и священным замаливая, прося и поднося дары Богам.
- Бахтияров. Благодетель ты наш. А скажи на милость, кто сдал твоего отца? Пришлый человек? Это были «благодарные» ваши соплеменники. – пытался задеть за живое следователь. – И почему в поисковой операции ты не принимал участия? – данный факт смущал следователя. Он пошёл в наступление, которое было не отбито, но прервано.
- А жизнь в тайге такая… Ты, или тебя. Мой отец жил и поступал, по справедливости. Кому-то же надо было выступать посредником между вами и совестью народа манси. Вы озлобили народ деньгами и водкой, заставив жить его по законам своим, но не общечеловеческим, превратив их в пьяных собак, что кидаются на узников ваших, а те их потом стойбищами вырезают. – и отвечал на второй поставленный ему вопрос. – Так, я-то никого не терял, как и те, кто помогал вам в поиске. Манси чист перед теми детьми, их родителями, перед тобой, товарищ начальник. Их предупреждали не ходить туда.
- Как предупреждали? Кто? – недоумённо переспросил следователь.
- Все. Места там такие. Ты пойдёшь, и тебя предупреждать будут. Как и любого другого. Манси не всяк сунется в такое место. Там разрешение спрашивать надо, просить, чтоб пустили, «пропуск» нужен, как к тебе сюда.
Шаман встал и вышел. Что сказано, то сказано. А услышат ли… Следователь не остановил его – значит услышал. А ход следствия был направлен в другое русло. Из племён хантыйских да угорских не тронули никого. А следствие было закрыто с формулировкой: «Следует считать, что причиной гибели стала стихийная сила, преодолеть которую они были не в состоянии».
Послесловие.
Написанное является личным мнением, приобретённым в результате долгих поисков и раздумий. Представленное на всеобщее обозрение и суд, путём изложения мыслей в виде повети, прибегая к существующим и имевшим место быть фактам, используя в обращении имеющийся в общем доступе документы - материалы уголовного дела, приобщённые к ним результаты вскрытия тел (СМЭ), личные дневники участников событий, а также рассказы очевидцев.
Апогею, развязке накала всегда предшествует череда событий, медленно и верно приближая его, закручиваясь клубком, до момента, пока вся нить не будет собрана. И это не мистика, это жизнь. Всё предопределенно заранее. И смерть ребят случилась ещё до того момента, когда по роковому стечению обстоятельств, по велению судьбы, случая, рока, кому как угодно, оказались на точке невозврата. Как давно? Да ещё на стадии организации маршрута и выбора нужного пути. В котором Игорь не был на все сто уверен от самого начала и до его завершения, положившись на внешние факторы и складывающиеся «по ходу» обстоятельства. Ну это и понятно – случиться может всякое, предугадать всего просто невозможно.
Совокупность множества факторов, от простых разговоров за посиделками, встреч с людьми, личной биографии каждого, особенностей поведения «в стае» в естественных, но не привычных для городского жителя условиях, до погоды, времени суток, рельефа и предпринятых попытках противостоять опасности, предопределили конечный результат маршрута - смерть. И это связано не с «везучестью» девятерых туристов, нашедших свою погибель на безбрежных просторах Приполярного Урала от точечного попадания некоего орудия, случайными свидетелями испытания которого они стали, и не сход лавины с пологого склона горы Холат-Сяхл, не расправа «сбрендившего» туриста над своими друзьями. Во многом у ребят большой опыт, а в самообладании тем паче. Чтобы бежать (идти) на верную гибель из палатки раздетыми нужны более веские причины, те, что хорошо понятны при наведении дула ружья и причинения предварительного, показательного превосходства своей силы, пусть даже меньшего количества людей над более многочисленной группой сильных, молодых и выносливых противников, какими были все из группы туристов Игоря Дятлова.
Таким образом по причинению разной степени сложности травм, можно судить о избирательности их нанесения при помощи физической силы - контактного боя, убийства, и получения их в результате факторов неосторожности, скажем, падения при спуске с горы в условиях плохой видимости; травмирование от манипуляций с природным материалом – резка веток и их перетаскивание; замерзания. В свою очередь по разделению травм по степени их тяжести, а также вероятным причинам их получения и вызванных ими последствиях, можно судить, предположительно, и обстоятельствах, предшествующих им. Об этом множество материалов можно найти в разных источниках, основой которым служат акты СМЭ.
Травмы.
Так, травмы, связанные с разбитыми костяшками, получили Дятлов, Дорошенко и Слободин, давшие особенно рьяный отпор противнику, некоторые из них получили поверхностные травмы лица, а Слободин, серьёзную травму головы. Увязать их со случайными падениями нельзя, ну если только частично. Ведь следы, оставленные на снегу, говорили о том, что их движение, спуск, происходил спокойно, а не хаотично, без остановок и блужданий, целенаправленно к кедру, они знали и видели тех, кто шёл рядом, значит и видимость была удовлетворительной. Далее имеет место быть дробление группы на тех, кто ушёл к настилу и тех, кто остался у костра, что был разведён у кедра. О причинах разделения можно сказать то, что группа разбилась на тех, кто пошёл за старшими группы. А это, несмотря на то, что ранее было указанно мной, что руководитель остался в палатке, мог быть всё-таки Игорь, второй, ну это естественно, Золотарёв, группа которого тоже пала, только последними. Об этом красноязычно говорят травмы, механического характера, нанесённые Семёну и Людмиле с особой жестокостью и остервенением, с какой возможно вымещение оставшейся злобы на тех, кого долго и упорно не могли достать. О том же, кто погиб в ряду одних из первых, были те, кто находился под кедром. И об этом нам говорят их вещи на настиле и других членах группы. Возможные обстоятельства получения травм участниками турпохода указаны в главе V «Подъём на склон и нежданные события на нём». Здесь, например, сказано об удержании Зиной арканом, причиной, вызвавшей опоясывающее правый бок, переходящее на спину осаднение кожи размером 29,0*6,0 см. Кстати, аркан мог быть использован и в ряде других случаев смертей, например, удержания Люды и Семёна, ведь они спокойно бы не ждали пока с ними учинят убийство. Да и расправиться со всеми девятерыми молодых спортивными людьми без подручных вспомогательных средств, было бы не реально (маловероятно). В арсенале убийц мог оказаться самый главный, обеспечивающий процентов на 80 успех преступления, инструмент – страх. Навязанный, насаждённый путём и посредством показательного унижения, а то и казни, - избиение, убийство, введшее остальных в состояние шока, покорности, раболепия, смирения с уготованной им участью, лишающее возможность сопротивляться и хвататься за жизнь.
Вещи.
Множество вопросов вызывают некоторые вещи, их расположение и назначение. Скомканные и смёрзшиеся одеяла внутри палатки и, якобы накрытые одеялом тела под кедром, из свидетельств поисковиков, выключенный фонарик на скате крыши, чуть с боков припорошенный снегом, ледоруб снаружи, безрукавка Игоря. Здесь хочется сказать лишь одно. Те вещи, что были использованы самим их хозяином, тем, кто знает их истинную ценность в ограничивающих быт условиях и приученные к порядку и дисциплине, всегда будут аккуратно сложены, положены, отключены. То, что под фонариком, когда он был возложен на скат сорванной крыши, уже был наметён снег, говорит о том, что всё-таки кто-то из ребят оставался в живых, последним и он ожидал тех, кто был отправлен в низ по склону. Мог возникнуть вопрос о предназначении ледоруба – туристы ведь не альпинисты. Однако его функции довольно широки, тем более в горах зимой. Он мог быть использован для закрепления палатки в снегу. А смёрзшиеся одеяла, могли быть использованы для перетаскивания уже от настила в овраг погибших ребят.
Чрезвычайные условия свершённого преступления, именно масштаб, отсутствие материала, что можно было бы использовать для уничтожения улик, а также экстремальные условия Приполярного Урала не позволили бы заметать след и не оставить совсем ничего для поиска преступников. Их «работа» как убийство, так и уничтожение улик, была «грубой». Дело всё в просторах местности поиска, личности нападавших, и в желании структур и их заинтересованность в раскрытии преступления. И то, что мне не однократно в форумах или других каких-то источниках встречалось убеждение в том, будто расследование, как и поиски проходили не компетентно, со злонамеренным умыслом сокрытия фактов, путём уничтожения улик на месте – «вытаптывание» места преступления большим количеством людей, что участвовали в поисковой операции, разбор личных вещей группы и т. д., вызывает некоторые сомнения. Ну разве что отчасти может быть и так. Но только от части. Сокрытие в конечном итоге если и было, то не на этапе начала расследования. Ведь всё, что происходило в те далёкие годы не стоит рассматривать с позиций нынешнего времени. Методы поиска и последующего за ним расследования соответствовали своему времени.
Всё изложенное в повести, написанной и продиктованной самой трагедией, является анализ с точки зрения простого, человеческого фактора, однако не лишённый, в некоторой степени, мистификации, уж извините, само место на то толкает.
Работая в геологоразведочной партии рядовым геологом в 2007-2009гг в районе реки Нахор восточного склона Приполярного Урала, хребтов Яныквотньёр и севернее – район хребта Пасньёр, это севернее района трагедии, приукрашенные манси рассказы о Перевале Дятлова взбудоражили мой ум, заставив вспомнить эту историю, некогда прочитанную в оной из журналов или книг взятой в библиотеке. И теперь, благодаря средствам массовой информации, всё чаще и чаще возвращающим к трагедии и той, простите за сравнение, оно в случае смерти не приемлемо, но всё же, «занозе», что сидит в голове и пытает или питает, кому как угодно, мозг загадками. Поэтому, для себя, я решил ответить на некоторые вопросы, снедающие изнутри и мешающие спать. Но возникла проблема. Всякий раз, когда задумывался непосредственно о трагедии и действах, происходивших на склоне, всё было запутанно, овеяно пеленой и мглой. Ничего не понимая, путаясь в именах, датах, самом пути следования туристов, я решил начать с самого начала. С их жизни и отношений, биографии. Отправиться и окунуться в атмосферу далёкого 1959-го года. С ними пройти известные этапы их жизни, и отправиться в маршрут. Казавшиеся пустыми и незначительными детали, на которые упирало множество пользователей в обсуждениях, в блогах посвящённой этой тематике, я понял, что и не такие они уж и не важные. Каждая мелочь, каждый сделанный шаг вёл к неизбежному и не замечать детали было бы глупо и опрометчиво. Изначально приверженец версии «побега заключённых», как наиболее «приземлённой», предварительно изучив все остальные, я откинул и эту, так как она затребовала очень много лишних и бессмысленных действ, персонажей. Версию о причастности манси я вообще не рассматривал, может общение с ними повлияло -добродушные, простые. Но время, столкновение интересов, запретные места, нарушение границ неприкосновенности, могли обернуться, как и чем угодно.
Вообще, на эту версию меня с подвигла расшифровка татуировок Золотарёва. Ставшая какой-то навязчивой и до боли интересной игрой. «Чёрная лошадка» - неоднократно говорили о нём. Да, но не более чем носитель информации, письма, что он сам же и передал, указывая на след, затерянных в тайге охотников, остяков.
Татуировки.
Большая часть татуировок относится к периоду военному, как например, на тыле правого предплечья в средней трети, «свекла и буквы + С», означающую символику инженерных (сапёрных) войск – горящая мина, в которых он прошёл войну. Плохое их прочтение как раз и говорит о том, что набивались наколки в неподходящих условиях и при использовании подручных инструментов, что можно было найти на фронте, и набивались теми, кто и «бить» -то не умел. Отсюда плохая читаемость рисунка и идентификация «горящей мины» как «свекла». "+С" - как принадлежность к имени "С"-емён или к "С"-апёрным войскам. Татуировка скорее всего сделана в ранние сроки его службы, когда он был поглощён и очарован той атмосферой, что несла война.
Всем знакомое «ДАЕРММУАЗУАЯ» и не то буква, не то символ, что находился на внутренней стороне выше локтевого сгиба левой руки, действительно оказались интересными. Во-первых, скорее всего сделанные им самим, судя по «удобному» расположению для написания и, «корявости» при не подходящих условиях – торопится, плохо видит (набивает на ощупь), к тому же складывается ощущение, что он сам не знает, что именно он хочет наколоть – чувствуется (видится) неуверенность и нетерпение. Надпись наколота там, где уже есть одна – будто хочет «затерять» её, «слив» воедино с уже существующей. И «набивает» он её опять же тем, что находится под рукой. Вот Вам и ответ на вопрос, почему Семён, человек аккуратный и педантичный мог нанести себе столь уродливую надпись –обстоятельства вынудили.
Фита.
Что касаемо символа, что был начертан на внутреннем тыле предплечья выше локтевого сгиба, то он очень похож на букву. И тем сильно было моё удивление, когда, просмотрев образцы письменности народов, что населяют данный регион, ничего похожего не было найдено. Если вспомнить фотографии, сделанные группой туристов по пути, с оставленными манси письменами, на зарубках деревьев, то вся их письменность сводится к угловатому, простому в нанесении топором и вырезании ножом знаков.
Сделав набросок на листе бумаги, выбрал более приемлемое положение для неё. Как если бы Золоторёв "нацарапал" её сам, то есть лицом или в полуоборот к нему. При поиске в глаза бросилась единственная буква славянской и латинской письменности: «фита», она же «тета».
Их значение следующее: фита — предпоследняя буква старо- и церковнославянской кириллицы, последняя (после выхода из употребления в конце XIX века ижицы) буква дореволюционного русского алфавита. И вот, мы уже имеем представление о том, к знаниям какого времени относились люди, с которым встретились Дятловцы. То есть, их люди имели представление и сталкивались с языком, что был культивирован им ещё в дореволюционное временя. «Фита» происходит от греческой буквы «Тета»; имеет такое же числовое значение — 9. Здесь, не смотря на изложенное в повести, я всё же склонен предположить, что Семён с большой вероятностью видел этот символ, но не знал о его значении, иначе он бы и написал его как цифру "9". С малой долей вероятности, что он хотел что-то самостоятельно зашифровать. Но вот беда, да беда случилась, и думать о том, как это сделать нет времени, поэтому, как самый простой и оптимальный вариант, в том не выгодном положении - это передать увиденное начертанным на снегу или бумаге и услышанное – фита и ДАЕРММУАЗУАЯ. Хотя, как знать, Семён человек военный, мало ли чему его обучали в его инженерных войсках…
Ко всему прочему, нанесённая «фита», имеет не большое добавление – крестик, может быть имеющий своей задачей быть центром и ориентировочной точкой осязания при «набивке» рисунка «вслепую», вокруг центра. А может он носил некую другую функцию и являлся дополнением и неотъемлемой частью уже нанесённой «фита» и был изображён поверх неё, или до неё...
Одновременно с «Фита», у изображения есть сходство с «Дельта», ну, или «Д» — 4-ой буквой греческого алфавита, в системе греческой алфавитной записи чисел имеет числовое значение 4 и, вероятно, свидомой к количеству напавших на Дятловцев людей. А это больше походит на число людей, которое неоднократно рассматривалось в случае нападения на группу туристов, как наиболее вероятного (3-4). В системе греческой алфавитной записи чисел имеет числовое значение 4. Происходит от финикийской буквы — «Далет», название которой означало «дверь» или «вход в палатку». От буквы «дельта» произошли латинская буква D и кириллическая «Д».
Хочу особо подчеркнуть и выделить то, что только буквы фита и дельта в своём написании выглядят, в сравнении с изображением наколки, практически идентично (особенно фита). И опять же, особо выделить её значение как цифры – 4! Неоднократно встречал высказывания, что если бы существовала группа, расправившаяся с туристами, то она бы состояла из максимум 4-х, минимум 3-х, вооружённых людей. Мне вообще всё это кажется не случайным совпадением. И всё больше склоняюсь к тому, что Золотарёв сам мог зашифровать послание в буквах-цифрах.
Скептикам, утверждающим, что тело, найденное в овраге, и в последствии идентифицирован как Семён Золотарёв, не принадлежит ему, а является «левым», подложенным и возможно одному из преступников, хочу сказать об обратном. Как раз наколки говорят о правильном его опознании. А свидетельства его родных и близких о прижизненном отсутствии у того изразцов и коронок, говорит лишь о том, что Семён не рекламировал свои рисунки, считая их излишними «баловством», коронки он поставил незадолго до последнего похода, да и вообще, у себя дома он был гостем – всё время в разъездах. Наколки с их совпадением даты рождения, сходств букв его инициалов, повторное возвращение к письменности на теле как к последней надежде указать на виновных лиц, лишь говорят, что они принадлежат своему хозяину – Золотарёву Семёну Алексеевичу.
ДАЕРММУАЗУАЯ.
Золотарёв нанёс себе на руку то, что было ключом ко всей трагедии на склоне. Нанёс то, что услышал и как интерпретировал. Это напомнило мне детскую игру в «сломанный телефончик», это когда в кругу друзей-детей первый шепчет на ухо соседу слово или предложение, стараясь как можно сильнее приглушить сказанное, исказить его, тот следующему передаёт услышанное и понятое им по-своему, тот следующему, а последний вслух произносит то что он расслышал и как понял. В нашем случае, чтобы понять, что было изначально, нужно сыграть в обратную сторону, и на выходе получим изначальный вариант. Только нужно учитывать факторы, вроде тех, что встречаются в кругу малолетних друзей на улице – один картавый, другой шепелявый, а я глуховатый, и отсечь помехи и шумы из этих недостатков, дополнив недостающим и логически подходящим по смыслу.
Но перед началом разбора начертанного Семёном, хотелось бы обратить внимание на принцип написания – почему слово написано из заглавных букв? Многие скажут, что это аббревиатура некоего названия или сокращённые до начальных букв имён и фамилий каких-то друзей, родственников. Но нет. Это просто не связное печатное письмо. То, с чего каждый ребёнок учится постигать азы связанного (соединительного) письма, отличающегося от печатного эстетичностью, аккуратностью, наклоном. Может Золоторёв и следовал бы правилам принятого тона образованного человека, если бы у него не были замёрзшие и не чувствительные руки, пальцы, если бы в место иглы и химического карандаша у него была бы чернильница с пером, а на столе, дома, белый тетрадный лист. Но уж извините… Его сейчас убьют. Времени нет, темно, а замёрзшие конечности не поддаются контролю – он не может сосредоточиться. От холода и всего пережитого его тело сотрясает не просто лёгкий озноб. Вероятность выживания равна нулю! Не сейчас ему беспокоиться о правописание. Необходимо сделать только одно – донести, передать людям весточку, послание. Думаю, на сей счёт всё понятно. А если нет, то можно рассмотреть, как вариант, будто внешние факторы пока играют ему на руку и у него есть возможность написать весточку как положено, с чувством с толком с расстановкой. Но велика вероятность, что наколка после смерти под внешними факторами может затереться. И тогда, написанная письмом, врятли будет прочтённой. Ведь тогда частично сохраняться закорючки и петельки, что имеет каждая из письменных букв. А вот печатное письмо, с её угловатостью, будет более угадываемое. И так, разбор.
Начало наколки выглядит как «Iе». Иных вариантов, кроме как «первые», не вижу. Да и смыслу дальнейшей расшифровки подходит как нельзя кстати. Почему тогда не «1е»? Почему не арабские цифры, которыми все привыкли пользоваться, а римские? Может от того, что легче было написать именно такую цифру, от того, что движение замёрзших рук было скованным, может одежда мешала… При поиске перевода «Ie» как «Ие», мне так же попадался вариант утвердительного «Да», с марийского языка (а это, напомню, финно-угорская группа языков, обладателями которой являются ханты и манси).
Теперь следующее, разобьём услышанное Семёном незнакомое слово, сказанное в эмоциональном (агрессивном) порыве на одном дыхании с «проглатыванием звуков» либо, что вполне естественно если не понимаешь языка, интерпретации услышанного на свой лад ещё и при состоянии испуга. Звуковая имитация – то, чем пользуется попугай. Он ведь не понимает слов, которым его обучает, а просто воспроизводит услышанный звук, иногда даже не похожий на столько, что с первого, второго, а то и с третьего раза не поймёшь о чём тот кряхтит. Языке не знаком ему, ещё и с особенностью говора той части, из которой пришли преступники. И так, разбиваем «Даерммуазуая» и получаем предложение: «Да ер мму аз уая». Теперь, зная сложность общения со встреченными туристами, вероятных преступников из числа охотников, имеющие опыт общения с пришлым человеком «с большой земли», не когда в прошлом (в дореволюционное время), то и изъяснение их будет происходить на симбиозе языков и жестов, при используя в своём арсенале то, что вспомнят из языка оппонента и своего родного. Так, «Да» - это и есть «Да», утвердительное; «Ер» - «Ъ» старорусское название твёрдого знака, её использование здесь в речи довольно показательно для подчёркивания того вида, в котором оно «Ъ», «Ер», использовалось, для отношения ко времени (старославянскому, дореволюционному). Всё, на этом использование старославянского языка прекращается, и общение переходит на родной язык охотников – коми-язык. «Мму» - возможно протянуто в эмоциональном порыве. Читается как «Му» - «Земля». И «АЗУАЯ», следует иметь ввиду «АЗ УАЯ», а читать «Ас хоят». Возможно в том же эмоциональном порыве, агрессии, при особенностях местного говора «У» - это следствие «глотания» звука в «аз уая», как и «Т» в словосочетании «ас хоят», что могла быть как недосказанной, и не расслышанной в конце предложения. Заметна и трансформация «С» в «З», что часто бывает в разговорной речи, больше напоминает «что слышу, то и пишу». И вот, что удалось найти в словаре: «Само название «ас хоят» означает «обские люди». И указывает на принадлежность к месту проживания, или изначального отношения к нему. Ханти, хандэ, кантэк; рус. устар. – остяки; Остяки называют себя, впрочем, больше по рекам, например, Kondikhou ; = "люди Конды", Ас-ях - "народ Оби". Из последнего имени происходит и название "остяк", хотя другие объясняли его из татарского "уштяк" - варвар. Самоеды называют остяков яран, ярган (слово, подходящее к иртышско-остяцкому яра - "чужой"), с которым, может быть, в связи и название "Югра".
Вообще данная характеристика имеет отношение к хантам. Это они ханти, хандэ, кантэк; и на рус. устар. – остяки.» Вспоминаем всполошившихся испуганных манси, что услышали обвинения в свой адрес: «Это сделали остяки» (из свидетельств очевидцев того времени). Но всё-таки следует предположить, что они не имели ввиду вытекающее из всех умозаключений «чужого», как неопределённого лица, и относящегося к любому «левому» и «пришлому» человеку, будь то зеки или спецподразделения неких команд зачистки. Всё же они сказали буквально, а не переносно. И сказали то, что хотели сказать.
Подводим итог. Из вышесказанного следует, что «Iе ДАЕРММУАЗУАЯ», в исходном варианте «I-е да ер му ас хоят», что означает «Первые на (этой) земле народ Оби (- остяки)».
К слову сказать, до данной интерпретации перевода, текст наколки пробовал разбивать по-разному. И выходило довольно нелепо, так как связать между собой слова не получалось – не имели особого смысла, однако, если постараться, то можно и их связать. Итак, вот некоторое из перевода, что особенно мне понравилось.
Дае — с адыгейского языка, ореховое дерево.
Муаз — мужское мусульманское имя. Происхождение имени, арабское.
Значение – Защищенный. Нумерология имени Муаз. Число Души - 9.
Обладатели числа имени 9 мечтательны, романтичны и импульсивны. Они веселы, любят большие шумные компании, им свойственно делать широкие жесты, они любят помогать людям. Однако «девятки» склонны к завышенному самомнению и зачастую заигрываются, и превращаются в высокомерных эгоцентристов «Девятки» веселы, влюбчивы и романтичны. Однако чувства их далеко не всегда постоянно, что зачастую выражается в «ветрености» в личной жизни. «Девятки» довольно эгоистичны. Число скрытого духа – 4. Число тела - 5
Ещё, муа – шрам.
Му - земля, суша, поверхность, владение, страна, край
Коми-пермский.
Теперь, что касаемо вопросов, касающихся личных вещей и дневников туристов.
Личные вещи и дневники.
В школе, техникуме, институте, при невыполнении домашнего задания, при отставании за стремительно читающим лекцию, оставляешь место в тетради пустым, чтобы позже списать у кого-нибудь, пополнить и дополнить. То же делали и ребята со своими дневниками, оставляя пропущенными и недописанными страницы. Небрежно вырванные листы – это нужды в походе, розжиг костра, ну и т. д. Всё-таки дневник, это дело каждого, личное, это черновик, не подлежащий проверке. И конечно же я не исключаю и вполне даже допускаю тот факт, что всё-таки вмешательства в дневники были. И может даже самих преступников. Хотя, если это сделали органы осознанно, чтобы чего-то скрыть в интересах следствия, либо огородить кого-то конкретно, то их действия тоже можно подвести под категорию преступных. По мимо вырванных листов в дневниках отсутствует и сам дневник Александра Колеватова, а из свидетельств известно, что он вёл дневники в маршрутах и содержания никому не показывал. Теперь и не узнать, что там было написано, может сама причина смерти группы… Каждый вёл свои записи согласно ответственности и занятости. Записи во многом похожи - переписывали, спрашивали у друг друга.
То же и с вещами. Если основная часть «обмена» вещами происходила во время расправы, - снятие с уже погибших товарищей с целью обогрева пока живых, то нельзя исключать, а даже обязательно учитывать, что всё-таки взаимовыручка – это неотъемлемый атрибут каждого похода, или работы в тяжёлых условиях, сопряжённых с риском и нехваткой чего-либо. Так что обмен вещами «во временное пользование», считаю делом обычным и естественным. Поэтому круговорот вещей начался задолго до апогея всей истории.
Настил.
Вопрос о принадлежности настила тоже не даёт покоя. Дело в том, что он мог принадлежать как «гостям», так и сами туристам. Но если туристам, то как они смогли перерубить довольно толстые 5-8 см ветки на кедре для костра, а также лапник и кустарник в округе для настила? Можно допустить, что всё же у ребят, по мимо ножа, имелся ещё и топор, и возможно он был поднят в палатку вместе с одеялами на которых перетаскивались тела в овраг. Возможно наличие некоего оружия у самих туристов, в виде всё того же топора, обусловило столь «дикий» метод расправы над Золотарёвым и Дубининой. Но, тогда как их отпустили с оружием? Это было бы возможным, если кто-то из ребят гораздо раньше спустился со склона. А, кстати, такой вариант не исключён с двумя наиболее лучше одетыми туристами – Золотарёвым и Слободиным, спустившимися, ну, может чтобы помочь тем, кто был и нуждался в помощи внизу. Как отказать попавшим в беду в тайге? Не по-товарищески это, не по-комсомольски. Воспользовавшись тем, что в палатке тесно и ребята заняты приготовлением, таким образом решили скоротать своё время, заметив движение и огонь в низине.
Туристы превосходно знакомы с выживанием в трудных условиях, поэтому допускаю возможность, что настил – их рук дело. Но уж больно сомнительно. Всегда складывалось впечатление, что они знали куда идут. И место, где произошла трагедия в ту ночь было обжито. Вспоминается из детства книга или фильм «Дерсу Узала» автора В. К. Арсеньева. Был эпизод, когда охотник (с автором произведения, не помню точно) попал в непогоду (буран). Тогда он соорудил убежище из того, что росло в близи (из-за чего руки у его спутника были изрезаны. Как и у некоторых из членов группы Дятлова), где, замёрзшие и пережидали грозу (?). Здесь опять кажется невероятным сходство «ДАЕРММУАЗУАЯ» с созвучным «Дерсу Узала». Может и это имел в виду Золотарёв, обращая внимание на поразившее его сходство с героем романа В.К. Арсеньева – тоже охотники, тоже в традиционной и свойственной им одежде, оружием… Как бы там ни было, но настил был сделан на четверых. Тогда почему раны на руках от вероятного пареза ветками имели и те, кто лежал на склоне и под кедром, а не те, кого нашли в овраге? Раскиданный по округе нарезанный (рубленный) лапник, всё же имел своим предназначением быть уложенным. Но куда? Похоже на то, что покровом на вырытом в снегу укрытии, может даже на жерди по типу чума.
О преступниках и преступлении.
Да, согласен. Многое из изложенного здесь можно приравнять к разряду домыслов. Но не меньше и не больше тех, что были изложены ранее. По прошествии 58-ми лет, многое, если не всё, свести к вымыслу. Останутся тогда только голые факты в лице СМЭ и протоколов расследования. Сухие и ничего не говорящие о том, что же на самом деле произошло и при каких обстоятельствах. Определиться, в конце концов, с причинами. С большей долей вероятности можно сказать однозначно, что были те, кто плечом к плечу спускались по склону спасаясь от угрозы, существующей в палатке или непосредственной близости от неё, что были те, кто свершил преступление, и был катализатор, послуживший сигналом к действию. Все признаки косвенно, указывали на тех, по чьему следу ребята шли почти до самого рокового подъёма, словно ведомые в приготовленную им ловушку. Нет случайности и лишнего, нет и совпадений. Ответ на причины их смерти кроется в наколке Золоторёва, в местах что они посещали и их в обитателях. Никакой мистики. Она допущена для лучшего погружения в среду, что оказалась враждебной.
Случайность? Нет! «Групповое убийство с особой жестокостью», имевшее своё начальное развитие где-то с момента 2-го Северного, а может чуточку позже, с первой, от 28.01, ночёвки у реки Лозьвы, у изб охотника, где ребята были примечены и «спроважены» к жертвеннику на закланье.
О маршруте.
Смерть ребят была апогеем множества более мелких и, на первый взгляд, не значимых факторов, сложенных воедино и получивших на выходе столь трагический итог. Смерть безусловно насильственная, что для тех, кого замёрзшими нашли на склоне и под кедром и кто изувеченный от тяжких телесных лежал в овраге. Имел фактор запугивания и последующей расправы. То есть – психологическая смерть наступила гораздо раньше, ещё на этапе приготовлений и самого пути. Те самые, отсутствующие следы есть. И на них указывают записи в дневниках туристов. Отсутствие некоторых личных вещей, взятых в пользование преступниками, что было подтверждено родственниками погибших, свидетелями событий; это оленья и торная тропы; зарубки-письмена на деревьях; «письмо» на теле Золотарёва.
Касаемо непосредственного маршрута группы Дятлова, выявляются несколько точек предполагаемой визуализации туристов со стороны. Это могут быть первые упоминания в дневнике группы, записанные Колей Тибо от 29.01: «Шли от ночевки на Лозьве к ночевке на Ауспии. Шли по тропе манси». Место первой ночёвки от 28.01 было выбрано по близости от изб охотника, что находились по обе стороны слияния реки Лозьвы и её правого притока – реки Ауспии (см. карту). После чего они выходят на тропу манси, что начинает их «вести». В своём дневнике от 29.01 Зинаида поясняет, что тропа оленья и отходит в сторону: «Вдоль Ауспии проехали манси. Виден след, зарубки, видна тропа. На тропах часто знаки встречаются. Интересно, о чем они пишут? Сейчас мансийская тропка сворачивает на юг». Отсюда следует вторая точка визуализации группы Дятлова, возможно с целью оценки сопостановки сил, скорости движения и т.д. преступники отходят в сторону, наблюдают. Когда Зина говорит, что тропа уходит на юг, то скорее всего это группа просто продолжила движение по азимуту направления реки, забирая на север, зная, что в итоге они снова выйдут на неё, а оленья тропа шла вдоль берега, отошедшей на юг речки. Здесь приступники понаблюдав, продолжили своё следование по противоположному берегу (правому), с целью обгона туристов и встать им во главе, продолжая «вести». Возможно и сам Игорь захотел отойти от тропы, как от возможной опасности, ведь впереди охотники. Уже от 30.01 Зина пишет: «Идём по Ауспии айсерм. Мансийская тропка кончилась» и «На мансийской тропке стали на ночлег». А в общем дневнике уже Дятлов пишет: «После завтрака идем по реке Ауспии, но опять эти наледи не дают нам продвигаться вперед. Пошли берегом по санно-оленей тропе. В средине пути встретили стоянку Манси», и «Оленья тропа кончилась, началась торная тропа, потом и она кончилась». А от 31-го числа Игорь пишет о прошлой ночёвке: «Вчера мы встретили, видимо, его ночевку, олени дальше не пошли, сам охотник не пошел по зарубкам старой тропы, по его следу мы идем сейчас». На одном из снимков, сделанным группой хорошо видна «свежесть» данной тропы, и слова «встретили ночёвку» все же подразумевают именно ночёвку, о чем можно сделать вывод, что выход охотников «на тропу» был накануне прихода туристов во Второй Северный. Да и «виток» с «метанием» на другую сторону Ауспии, был не напрасный, а с целью наблюдения, говорит о том, что их ждали, а после, провожали. Всё же на оленях охотнику в знакомой ему местности куда эффективнее передвигаться чем гружённому туристу на лыжах. Вполне вероятно, что приступники выдвинулись в путь сразу же, как только заметили гостей вечером 28.01 в близи своей избы. У меня большие сомнения о том, что оленья тропа и торная тропа была сделана разными людьми – в тайге движение ни как в городе. Возникает логичный вопрос - куда делись нарты с оленями? Они были отведены в сторону, иначе бы ребята упомянули что видели упряжку, и скорее всего уведены обратно туда, где охотники вели наблюдение за туристами с противоположной стороны Ауспии. В этом случае они должны были разделиться. Что тоже довольно неплохой шаг – одни ведут, вторые сзади блокируют пути отхода, готовя своё «молчаливое» не зримое преступление. И мастерски скрывая своё присутствие, словно стая хищников на охоте. «…сам охотник не пошел по зарубкам старой тропы, по его следу мы идем сейчас» - здесь охотник уводит ребят в сторону, подножием горы, куда им и надо бы идти, но, возможно чувствуя присутствие посторонних людей с сомнительными намерениями где-то по близости, Игорь решает не атаковать Отортен в лоб, при этом пройдя через лагерь этих личностей, а подойти к высоте более аккуратно – через Холотчахль.
Я не исключаю и тот вариант, что всё-таки эти люди из лучших побуждений старались увести туристов по своему следу, лишь бы те не попали на заветную вершину, но студенты ослушались их молчаливого следа и пройдя своей, не угодной тропой, были неминуемо и жестоко наказаны.
Ещё можно предположить, что некоторые из ребят стали свидетелями некоего ритуала, таинства, творимого у кедра (древо в качестве идола-истукана божества, которому приносили жертву), чьи ветви были срублены на приличную высоту, и за что поплатились все остальные.
Куда же делись те, кто свершил своё тёмное дело. Если предположить, что смерть ребят прямо или косвенно связанно с религией и запретными местами, то можно предположить, что рьяные защитники своей веры совершали своего рода паломничество по священным местам и ушли через Отортен дальше, на западный склон хребта, в сторону болванов плато Мань-Пупынёр, что являются неотъемлемым атрибутом многих сказаний, и это не безосновательно, ведь есть же свидетельства группы поисковиков о том, что в том направлении была замечена лыжня. Если и так, то тот, кто их провожал на оленях вернулся назад, оставив своих спутников близ горы Холат-Сяхл. Но всё же складывается ощущение и полная уверенность в том, что всё-таки преступники вернулись обратно в избы охотника, ну, или один из них, местный, что «подбросил» сородичей на оленях. Тому, что данное преступление было довольно дерзким и беспрецедентным, не избавляет от ощущения, что местные были в курсе кто и чего, а может даже причастны к трагедии – ведь невозможно пройти мимо охотника, по его владениям и остаться не замеченным. Будь то даже «коллега», тоже охотник, местный, дитя природы, что знаком с особенностями условий тайги зимой, повадками живности, при всём старании не сможет оставаться не замеченным для такого же, как и он сам, даже по прошествии времени след будет «прочтён», - как говориться: «рыбак рыбака». Дерзнуть по беспределу могли те, кто уверен, что останется безнаказанным, прикрытым своими. Но и пребывание на чужой территории совершив преступление было бы глупо. Вполне вероятно, что этот преступление двухстороннее – с одной стороны «пришлые», с другой – хозяева, которым так же не выгодно бросать тень на племена угров. Всячески препятствующие, либо наоборот нарочито выдавая свою заинтересованность в поиске и расследовании. Учитывая душевную простоту манси, те говорят на допросе, что это сделали остяки, остерегаясь за своё племя, а после или ещё до этого с их стороны идут разговоры о якобы скатывающихся и столкнутых с горы туристах. Если говорить о том, кто же был соучастником преступления или его свидетелем, то об этом можно судить из поведения во время поисковых работ. Когда в них принимали участие Анямовы и Куриковы, а Бахтияров не учувствовал, по ему одному известным причинам. Может то было знание, что пока ищут не там, а когда пойдут в нужном направлении, то непременно подключится. А шастать без толку по лесу не хотелось. Как бы там ни было, если сами местные не принимали участия в преступлении, то знали тех, кто это сделал. В одном нет сомнения точно – это было планомерное изничтожение всей группы путём их выслеживания, увода по следу в ловушку и последующего перебития всех членов стаи. О том, что в группе преступников были местные, косвенно указывает то, что всё-таки оленья тропа закончилась и остальной путь те шли, торя дорогу. Куда же делась оленья упряжка? Она была повёрнута обратно. Тогда почему Дятловцы не встретили её в пути? Ведь они проходили практически следом… В записях говориться о свороте санной тропы на юг. То есть был создана петелька, на которой со свободной не хоженой туристами стороны и были оставлены, «припрятаны», олени, ожидая своего седока или пережидая вместе с седоком пока туристы не прошли. В обоих случаях олени «ждали» либо преступников, либо свидетеля.
При графическом построении маршрута группы туристов я пришёл к логичности действий выбранной тактики проложения пути в случае благополучного исхода на склоне Холотчахль. Даже если исключить вероятность того, что Игорь осторожничал от присутствия где-то по близости посторонних лиц с оружием. Тактика подхода к вершине Отортен атакой не «в лоб», не с подножия горы, а с соседней её вершины «разбегом», «бреющим полётом», довольно оправдательна и проста, главный его приоритет – постепенность подъёма по водоразделу, что было важно при плохих погодных условиях и видимости. Исключалась возможность в ошибке ориентирования на пересечённой местности в низине и ещё козырь - сокращение пути.
При положительном исходе данного подъёма на Отортен, Дятлов повторил бы с Ойка-Чакур тоже самое («петеличный маршрут»). Ранее озвученное мнение о планируемом Игорем кольцевом маршруте, представляющем собой покорение вершины Отортен с последующим переходом на западный склон хребта и движение вдоль него до Ойка-Чакур мне кажется абсурдным. Об этом красноречиво говорит рельеф, что складывается с обратной стороны медали, по сравнению с восточной стороной, довольно беспокойный. Здесь склон богат на «языки» - вытянутые «отщепенцы» основного хребта. Главные из них – хребет Маньёмки, что между вершинами Отортен и Холачахль; хребет Яныёмки. Это наиболее яркие «выдвиженцы», но есть и поменьше, встречающиеся гораздо чаще чем на восточной стороне Уральского хребта.
В сущности, продолжением пути Игоря и его группы к горе Ойка-Чакур должен был стать зеркальным отражением пути, что они проделали через реки Лозьва – Ауспия – через гору Холотчахль по хребту к горе Отортен. С точностью повторившие свой путь, только уже на юг и вдоль восточной части хребта к истокам реки Большая Тошемка, где бы они возвели свой очередной второй лабаз, совершили восхождение, по своему следу вернулись бы обратно и стали торить себе путь по берегам реки к посёлку Вижай. Благополучно отослав телеграмму о своём завершении маршрута…
Редакция от 22.08.2017г.
Перевал Дятлова
© Copyright: Станислав Кульмамбетов, 2017
Свидетельство о публикации №117082104911
Свидетельство о публикации №117082104911
Рецензии