Февраль, 17

Время

Сама  с  собою   незнакомой,
Бреду по чуждой  стороне,
С  морозной  утренней  оскоминой,
Утешившись дешёвым бромом,
Неведомо всё  будто  мне.
С  привычкой к стариковской боли,
Стремлюсь в своё подполье,
Где рифм  звучит, с предсмертным  хрипом плач,
О,  Время, я сдаюсь расправе-
Пытай и  жги  меня, палач,
Твой  красный  плащ повсюду  правит.
Найдёшь  меня  и   на задворках,
Выискивая  оком    зорким.

   1 фев.2017.

Герань

Ты бренчал  на  гитаре,
окурки  тушил  в  герань,
а рассвет   песню  старил,
превращая  в  попсовую  дрянь.

Словеса ловеласа заиграны,
без  пол литры  не  выгравировать.
а на  ветхих афишах   имя,
позабыто  хвалами людскими.

Подавай  им новых  созвучий,
вместо тех, что устало   вымучиваешь,
из     иссохшей  души своей,
про любовь  лебедей.

Фортепьяно  оскалено 
на  гитарную дребедень,
рухлядь комнаты заставленной,
улетает  в  грядущий день.
  1  фев.17.

Отходняк

кто  "отходняк"  зальёт  рассолом огуречным,
а  кто  всю ночь  поёт на  луну  о  вечном.
а  по  просторам  февральская  замять
и  тому  и другому  заметает  память.
улетели птахи  в  сторону южную
ещё  в октябре, да  кому  это нужно?
соседка за  стенкой  всё плачет  о муже.
да  кому  это  нужно?
как  булыжником  красная  площадь
несчастьем  любой  мощён,
но  плохого  другое  плоше,
противоядием  никто  на   земле  не оснащён.
со стены усмехается чучело филина,
ночь бледнеет тоскою людской  обессилена...
  2.2.17.

Сон к перемене погоды

погрузишь  исхоженные  ноги
в  мягкую  просторную  обувку
и  пойдёшь  заснеженной  дорогой
первопутком,
где не  встретишь тех, кто вдруг  посмеет
 указать  тебе, что  в  мире нет  тебя,
снег  небесный  будет мягко  сеять,
тучи  будут  плыть  гребя
к тем  просторам, где  любил валежник
собирать  для старенькой  печи,
в ней  огонь стелился зыбко,  нежно,
плохо  грела - снова  поворчишь
на  лихое наше  лихолетье,
на  правительство,  что жмёт  народ,
и  никто  на  благодатном свете
в  небеса тебя  не отзовёт...
   3.2.17.
Зимняя сказка

За окном фонарь  мигающий
сквозь библейский снегопад,
ты  сидишь Иов  страдающий,
и  страданью  будто  рад...
В  нашем праздничном  убежище,
ты упрёки  пьяно  нежащий,
не  услышишь звук огня,
в  печке радостно сияет,
утешает вновь  меня,
наледь в доме  быстро  тает:

" И меж гранями вечной разлуки
 Мы душою слилися на миг."
Томик  Брюсова взял ты  в  руки
головою  над  книгою  сник.
Я привыкла,  фужер  словно  Саския,
прижимаю к  холодным  губам,
будто  в  гофмановской сказке  я,
и  мышиный  король по  углам...
   4.2.17.
Камни

Ищет  правду  в  аметисте
дочь  седого  атеиста,
свято  верит  в  силу  фраз
и  в зелёный  хризопраз,
отвергает  чароит,
с  детства  чтит  александрит.
Амальгама вдруг алмазом,
о  часах  напомнит  разом.

Её  безбожник  и  кумир,
читавший Энгельса  до  дыр,
и жил, и умирал в тоске,
в  тенях  ища  на  потолке
ответ ни  там  не  обнаружив,
ни  в  колыхании  оконных  кружев,
сражённый  желтоватым  светом
последним по живым  приметам,
узрев  на  самый  краткий  миг,
как прахом  сделался  двойник.

А  за  церковною  оградой,
бушующие листопады.
И  среди зарослей  пырея
хохочет вечно  нетопырь,
для  нечисти  вселенский  пир,
смеяться лиху  так  умея,
не  катаньем  и  не  мытьём,
послать и эллина,  и  иудея,
заблудших  в  марксовой  идее,
в  холодное небытиё...

мыто(слав.)-давать,кат(слав.)-палач.

       5.2.17.

Мелодия

Снежинок  хлопья  так  легки,
Так засияет в солнце наледь,
В  душе  моей  гремят  замки,
По  ржавым казематам  память.

Сквозь  тучи  ветхий  небосвод,
Сияет будто  голубая  прорубь,
И  мечется в  ней  белый  голубь.
Не вспомнить  мне мелодии  без  нот.
  6.2.17.

Далеко от Москвы

Над невзрачным  домом  престарелых,
Снег  несётся  несказанно - белый.
Далеко  от  ледяной  столицы,
Беззаконие  бессменно  длится.
Старец брошен на  мучение
На  ступеньки, сделавшись  мишенью

Смерти,  властвующей  переменой  мест.    
Где-то, жрущие  в  один  присест
Все  доходы  дома  престарелых,
Им  не  страшен яростный  мороз,
Лёд  солёный стариковских  слёз...
Снег  несётся несказанно-белый.
        7.2.17.   

Аты баты

Аты  баты  шли  солдаты, 
шли  солдаты  на  восток
убивать  людей  крылатых.
Замысел  их  был  жесток,

и замылен  злобный  глаз.
Стон  железа в  век  атОмный
не  до  воздыханий  томных.
В  небесах кровавый  Марс.

Рушатся  кирпич  и  щебень,
не  услышишь птичий  щебет,
месяц  плачет  на ущербе.
Города теперь  в  руинах

и  хохочет  злобно  длинно,
удовлетворённо  бес,
победив  благую  весть.
Аты  баты  шли  солдаты

сапогом  круша  границы
разума,  стыда  и  чести,
непреклонны  маски-лица,
и  конец  известен.

   8.2.17.
               
Мы

Каждый  день  Писанье  повествует  нам
Об  избранье  высшего  и   лучшего,
Но  не  слышим  мы  во  гневе  суетном,
Жизнь  свою  в  страстях  вымучивая,

Нам хитро подсказаны  уловки,
Как  избежать  Завета вечного,
Гордимся  комплиментом  иль  обновкою,
В беспамятстве пробега  человечьего.

И  топочИм  заморским  башмачком,
От  Истины всё  норовя  бочком
Пробраться к  сытости унылой,
Что  есть  силы...

И  только  в последние  сумерки,
В нежно  дрожащей  тени,
Видим  прошедшие  дни
И  понимаем,  что  умерли...
  9.2.17.
 
На Волге

В  Волге февральской вода тяжела,
как  же  нелепо  я жизнь  прожила,

как же  неумно, ненастливо!
С хищной отвагою ястреба,

годы  кроили мне пришлые
душу, под  дробною  крышею,

градом избитую в кровь,
не  узнавая любовь...
фев.17.

Нехоженым покровом паперть,
 Как стол с крахмальной скатертью.
 Благовествует дурачок,-Всё к лучшему!
 Кричит гуняво под метельной тучею.

И ловит по дорогам проходимцев,
 Что б с нежностью взглянуть в их лица,
 Толкует всем про битву Игореву,
 И плачет, что бы суть не выговорить.

И хвалится колымскими ночам,
 Мол, только там с судьбою был в ладу.
 Дивясь Малютиными палачам...
 От чёртиков, крутящих в смех в аду
 Помазанника Иоанна Грозного,
 До выдоха последнего, морозного.
 О тайне тайн- рублевской Троицы.
 Печалится всё, беспокоится...

Ведёт он свою экскурсию,
 Безлюдной святою Русью,
 По папертям и погостам,
 Старик невысокого роста.

  12.фев.17

Бездна

Солнце  встаёт  и  садится
для падшего  и  для  садиста
для  нищего  и  толстосума
закатов,  восходов  сумма

в  купе  с  морскою ширью
и лесной  тишиною  в  мире,
яблонь осеннее  бремя,
только  земное  время.

пыжишься  всё  соскользнуть,
в  бездну шутя заглянуть?..
   13.2.17.
Бояре

Делать нечего, бояре,-
Говорила  мама мне,
Помню кашу утром  варит,
Луч восхода  на  стене,

А  за  рамами  синичка
За пшеном нырнёт в снега,
А отец  на  электричке,
Прихватив  и  соль,  и  спички
с  рыбарями  на  брега.

О,  как    память быстро  старит,
Тропам прошлым   зарасти,
Делать  нечего, бояре,
Тает  снег в   моей горсти...
   14.02.17.
 Валенки

В  своей  почти  лесной,  почти  сторожке,
Ты  на  наждачную  ладонь смахнув все  крошки,
(Звенели  сосны  от трескучего мороза),
Крошил  пернатым,  что  зимуют  тут,
К  тебе  я  приходила  поздно,
Ты  был  со  мной  суров  и  крут,
Но  я  неслась  в  твою  берлогу
От  лицемерья бытованья  городского,
А  ты  мне  расчищал  дороги,
Кляня привычно нашу  участь  снова.
Заснеженной  сосновой колоннадой,
Я  приходила и  ладонью по  щеке
Я  проводила  под  колючим  взглядом,
И  мы  вдвоём  к  заснеженной  реке
Шагали в  валенках  и  рядом.
В убежище речное рыб и  уток,
Оставив твой  натопленный  закУток,
Стеклянная  река светло сияла,
Бранились мы,  шутя и  было    мало
Просторов блещущих закованной  реки,

...Взлетали мы законам   вопреки,
Теряя  валенки, доверившись  полёту
           в  ночь на субботу.
15.02.17.

К ужину

Спиной прижавшись к  свеже побелённой
Стене, рыдая  и  в  меня  влюблённый,
Как  будто  у  заморских  скал,
Во  мне  ты  красоту  искал.

И  говорил,  что  видел  многих,
Но никогда  подобных,  тонконогих.
Не  отрывал от глаз  всерьёз
Ладони  мокрые  от  слёз.

Где  ты  теперь? В обнимку с  пустотой
Иду  я мимо  стенки  той.
В  ночи  луна, раздробленная  лужей
Мертва,  как ужин с  нелюбимым  мужем.
     февральская  оттепель,17.

Озёра

Спокойней  как-то  от  звёздного взора
В  черные  ночью озёра.
Под музыку  мокрой  метели,

Вторую  уже  неделю
В  краях  этих оттепель.
(Ничего не  сколотишь теперь),

Ранили  её, но не  убили,
Ничего  любовь  не позабыла,
В  ночь  тёмную  нашей  разлуки,
Помню голос  твой  и  руки...
     17 янв.17.

Ария монахини

Так  много  добровольнейших  посредников
Для  передачи  тридцати  серебряников,
И  уймища  философических препон,
Не слышать  колокольный звон.

Средь  сосен  и деревьев  лиственных,
Где  утро  каждое,  опричь таинственно,
Неверием навязчивым  не  рушь,
Иль  не  являйся вовсе  в  нашу  глушь,

Чем   забинтую твои  раны я?
Я, нераскаянному  и  окаянному,
В моднейшем макинтоше  расклешённом,
Старинной  веры праотцов  лишённому?

Ни  плач, ни  траурный  обряд, 
Ни  даже вдохновение  Петрарки,
Ни яблочный  духмяный  сад-
Всё  ни  к  чему,  и  всё  насмарку.

Коль  веры  нет в  тебе, незрячем,
Ростком спасенья  обозначенной,
И  на   последней самой тризне,
Слезами  омочу  страницы   жизни...

18.2.17
Мандельштаму

         «..Потому что не волк я по крови своей
         И меня только равный убьет».
                /О.Э.Мандельштам/

     39-ая статье Великой Хартии Вольностей(1215год):
    «Ни один свободный человек не будет арестован
     или заключен в тюрьму, или лишен владения,
     или объявлен стоящим вне закона, или изгнан,
     или каким-либо (иным) способом обездолен,
     и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе,
     как по законному приговору РАВНЫХ ЕГО
     (его пэров) и по закону страны». 

 

Тебя  голодного,  в бахилах  дранных
никто  там не убил,
поскольку,  так и не  случилось  равных
твоим  стихам, с распахом золотистых  крыл.
Ты  прорастаешь будто  хмель
из  гроба снова  в  колыбель,
А  те  с  кошачьей  головой
всё  не  натешатся  тобой...
Им, друг прижизненный ,  живущим,
кромсающим  на звона  синего  куски,
и ничего,  по  сути,  не  имущим,
опричь смертной  тоски.
А  ты  в раю  проснувшись,
как в  соломе вол, неугасимою звездой,
над  родником живым  нагнувшись,
напьёшься  ключевой  водой.

             В  День  рождения Поэта,17.

Марс

Двадцатый  век  так  просто  обнулён,
И  втиснут в  тесный ряд  ушедших,
Дробятся  там  Батый,  Наполеон
В  бездонный  Ад сошедшие.

И  снова  Марс  глядит  на  землю,
Кровавый  взгляд сверлит  до дна,
Ему  покорно  снизу  внемлют
Страданья,  голод и  война...

   20.2.17.

Сны

Украдкой домовой подходит  близко
И  шепчет  строчки  по-английски,
И  перевод,  что  сам  себе струится,
Ложится  на стандартную  страницу:

"О, этот мир, где лучшие предметы
Осуждены на худшую судьбу..."
 Шекспир  вернейшая  весны примета,
Звучащий  тихо, будто  сквозь губу,

А  с  зимней скрипкой табуретке
Поднимется  неслышно  Гретхен,
Нашептанная  в звонком  январе,
Когда  не  знала   и во  что  одеться,
По-немецки...в  морозной  той  поре.

О,  жизнь во  снах, а  въяве, окаянная
Глотать     стаканами да океанами.
Но  зависть,  подлость, хищность, месть
Не смогут  здесь мне плётку сплесть.

И скоро  птицы  из  своих  кочевий
Вернутся гнёзда вить к   моим  деревьям...
А вот  тебе и не  сыскать  убежища
Оставленной поспешно  женщины. 
 21.2.17.

Зов

В верхневолжской  детской  стороне,
я  неслась  по колющей  стерне,
где-то  крик  тормозов,
иль  животного  зов.
По-над  полем таинственный  выстрел
птаху  в  лёт  воровато  и быстро...

Мать тогда мне  сказала в дорогу,
(на  земле   давно её  не  стало),
рифмоплётов,  деточка,  так  много,
а  поэтов  -  мало!
   22.2.17.

Кто?

 Рiдна мати моя, ти ночей не доспала,
а  рушник  твой  в сыновней крови
ты  его в  бой  на  смерть проводжала,
 I рушник вишиваний на щастя дала.

Не  цветут васильки  на  донецких  разбитых дорогах,
Для внучат, что  в  подвалах сидят, не  поют  соловьи...
Ты  славянскому   истово  молишься Богу,
Выцветают от горя блакитные  очи   твои.

А всего-то читали Толстого по-русски,
И  язык  изучали великих  учёных  трудов.
Бьют  снаряды с привычной  смертельной   нагрузкой
По  домам, по  останкам  вишнёвых садов...

Третий  год  восстаёт  брат  на  брата,
Горем  полнится некогда  радостный дом,
Не  найти  по  степям, по  лесам  виноватых,
Кто  расскажет об этом потомкам  потом?...
   23.2.17.

Взятие Зимнего

Сколько ж вина  было  роспито,
В  спорах о  свете во  тьме,
А Ты  всё  терпел, Господи,
Пока,  не  в  своём  уме,

Терзали заумною речью
Российскую нашу  судьбу,
И,  напиваясь под вечер,
Винили во  всём  голытьбу.

Она, мол,  сухого  закона
Перенести  не  смогла,
В  подвалы врывалась бездонность
Хмельная,  на  смертноубийство  вела.

Все  мы  добыча  рогатого
И  не  прозрел ещё  взор
Брат кровью  тёплою, братнею
Греется до  сих  пор...
  24.2.17.

Сельское

В  метели  село  наше  мечется,
Февральской морозной  наживой,
В  сараях  волнуются  кречеты,
Сосна  в  снегопаде  красиво

Танцует над малой  речонкой,
Ломающей наледи  звонко,
Несущейся бурно, темно,
Как пенистое  вино...

Сельмаг замело, не  видать,
Сын пьяный Всея Руси,
КружИтся  вокруг   оси,
Ругает чужую мать.

           25 фев.17.

Лекарь

 За чин приличья, холод разобщенья,
так  не  услышав  друга,  не узнав
 всю  родственность, мы  платим  щедро
 за  аутизмом  тронутый свой  нрав.

В толпе  бредёт  поэт,  как  прокажённый
и  чувствует  прохожего  всей  кожей,
отпугивая граждан  колокольцем,
дождём  и  снегом по  садовым  кольцам.

Один среди  толпы  он  не в гостях,
навечно  на  земле  укоренённый,
как  храм  на  крОви  или  на  костях,
всё  отражает  он  в  глазах  бездонных.

Его признает разве  драный  пёс,
несущийся  на  поиски съестного,
приложится узнав,будто  всерьёз,
послушником к  руке  отца  честного.

По  праву вездесущего родства,
виновника любого  торжества,
движенья  атома, вершителя  молекул
и  душ ослепших безучастный  лекарь.
  Прощённое  воскресение,17.

Жертвы

Десятилетиями  голосовали единогласно,
и  всё коту под  хвост,напрасно?
Того кто  против - считали  лишним,
толпой единой  и  безличной...

Всё шло как  надо,  почти  по  маслу
по- большевистски, согласно  Марксу.
Стальная  челюсть,  канатом нервы
В  глазах  решимость, в  зубах  -консервы.    
    
И  мы там  жили,  хлеб  с  водкой пили,
и  слёзы  лили  над падшей  нацией,
и  одурманенные, ТАК любили-
последней  жертвою галлюцинации.
              28.2.17.