Те, кто ждал...

Как же тяжко в чуме лихолетий
Было вам тосковать о мужьях,
Когда рядом молчащие дети
С коркой хлеба в просящих глазах!...

Когда утром и в полночь работа
На заводах и в чёрных полях…
Или в марлях кровавых забота
О мужьях других в госпиталях…

Когда стук почтальона негромкий,
Как удар, отрубающий свет.
И вдруг счастье! Что нет похоронки!
Что дошёл треугольный привет…

И бумага в руке будто тает.
Буквы пляшут по строчкам, пьяны.
Надо сына позвать пусть читает
От отца вести с дальней войны.

Нет, не дальней! Проклятая рядом…
Расчертила газетой стекло…
И дымит в старой школе за садом,
Что фугасом вчера разнесло…

Отравила гнилым перегаром
Шёпот летних спокойных ночей…
Погребла под голодным пожаром
Безраздумное счастье детей!...

Впрочем, стоит смахнуть дождь солёный.
Голос мальчика звонок и чист.
Взгляд, для лет его слишком смышлёный,
Прожигает изломанный лист.

Притянуть, усадить на колени,
Дрожь в плечах его не замечать.
И тихонько, без тени волнений,
Попросить ещё раз прочитать.

Мысль в привычном кругу хоровода.
Про паёк, что один на три дня.
Про дрова, что должны от завода.
Про Смоленск, где за фронтом родня.

Но накатит, внезапно жестока,
Память тёплых сжимающих рук.
Затрясёт, как от сильного тока,
Разгоняя в груди сердца стук.

И уткнёшься в вихрастый затылок…
Лишь бы он никуда не ушёл!
Пусть охапка солёных дождинок
Мочит тёмный зашитый подол.

Пусть курносый тотчас обернётся.
Пусть прижмётся щекою к щеке.
И прошепчет, что папка вернётся.
Он живой, где-то там вдалеке…

Поцелуешь родные веснушки.
Успокоишь опять сорванца.
И, когда он уснёт, вглубь подушки
Будешь долго молить за отца…

Как же тяжко вам было! Как страшно…
В одиночку тянуть жизнь страны!...
Как же было вам это не важно…
Лишь бы он воротился с войны!