Разнокалиберные вирши. Сборник 2016 года

Юрию Емельянову

Городской возбудился народец.
В эту пятницу канатоходец
всем вокруг представленье дает.
Воцарился галдеж повсеместный:
это кто там такой интересный,
шаг по леске ступив, упадет?

И спешат глянуть на эшафот.
Толчея меж передних и задних.
Все едят это место глазами,
из которого в пропасть шагнет,
перед смертью ничуть не помешкав,
жизнь, как пешку, отдаст в глупой спешке
средь неразвитых глупых фигур.

Меж людей не бывает красавцев,
и не скажет никто, что бросаться
на коварный прицел амбразур
вряд ли нужно с таким напряженьем,
позвонков и костей натяженьем.
Нет добра от таких авантюр.

Если даже иной доброхот
и отыщется - дело не в этом.
Ведь герой ни в какие советы
не вникает. Он просто умрет.



Умеренная деградация

Поодиночке, но чаще попарно
время мы тянем у стойки барной
и беспрестанном чаду угарном
до бесконечности трем за жизнь.
Дождь поливает ежеминутно,
улицы тонут в потоках мутных -
нам всё до лампочки, ибо как будто
в бункер бетонный мы забрались.

В мире что-то творится - мы же
до состоянья скатились жижи.
Чем больше пьем, тем всё ближе и ближе
чертики лезут нас поклевать
вечным проклятым числом нечетным.
Их экзотический танец отчетлив...
Нам всё равно: коль увидишь черта,
ангелу, знай, на тебя плевать.

Но в состоянии пограничном
чем мы пьяней, тем патриотичней,
воспроизводим надрыв истеричный
с хлестким размахом на всю страну:
всех супостатов, мол, приужахнем,
атомной бомбой где надо хажнем.
Чем больше бьют нас, тем злее пахнем.
Помни, пендос, русскую весну!

- Лучше рука пусть моя отсохнет,
если враги наперед не сдохнут.
- Всё-таки жаль - до того, что слов нет,
что Ротенбергам везде почет.
- Срать на них! Нам-то какое дело!
- Лучше за взятки вводить расстрелы...
- Слышали? Водка подешевела.
- Глянь, у тебя из штанов течет.

- Но зарубежным назло лахудрам
ведает нами мужик премудрый.
С мыслью о нем просыпаться утром
и засыпать - это полный айс.
Твердой рукой он разгонит тучи,
делает с каждым нас днем везучей.
Если чего-то мы отчебучим,
папа примерно накажет нас.

Чтоб нам бухать, закусив ботвиньей,
в лужах валяться подобно свиньям,
он спит и бдит. Папа нас не кинет,
мы же прилежно ему верны.
Полный порядок средь нашего стойла:
защищены ФСБ с "Лукойлом",
мы коротаем свой век за пойлом
и никому ничего не должны.

Не удостоим мы даже взглядом,
если прирежут кого-то рядом,
а небеса даже камнепадом
заколотить нас грозятся в гроб,
нам наплевать, мы же россияне!
Пусть хоть на землю сойдут марсиане,
было бы пойло в граненом стакане -
дальше потом пусть придет потоп.

С градусом каждым мутнее лица,
как карусель, интерьер кружится.
Мы позабыли, что значит бриться
и стричься. Весь мир заслонил угар,
но продолжаем мы пить упорно
и поддаемся чертям покорно,
мерно по плоскости вниз наклонной
катимся дружно под шум фанфар.

***
Губернатора дочь, побродяжка, смуглянка, креолка,
амазонка из прерий, что едет всегда налегке.
На твоей голове козырька не свисает бейсболка.
Расскажи поскорей, что хранится в твоем рюкзаке.

Автостоп - образ жизни, где пылкий Майн Рид - вечный классик.
Ты не любишь унынья, ему я предамся, прости.
Мой отныне удел - перфоратором стены долбасить,
ну а твой - вслед за ветром куда-то всё время нестись.

Охраняй же себя от тяжелой и скучной работы!
Отрицая опеку, сама ты не хочешь взрослеть,
ибо ты не меняешься от перемены погоды,
и скорей упадет в Миссисипи могучее небо, заметь,

чем предашься оседлости и заведешь огородик.
Ты не жердь, чтоб гнездиться всю жизнь в плодородном грунту.
У тебя есть подмога - один крайне вер(ед)ный работник,
не страшащийся дела, готовый сдержать маяту.

Есть условье одно: возвращайся скорей, чем отъедешь.
Я стою на ветру, ожидая тебя, как маяк.
Просигналю в ночи, если даже меня не заметишь,
а звезда упадет - обязательно будет моя.

АГИТКА В ПОЛЬЗУ АНТИАЛКОГОЛЬНЫХ МЕР

Встарь случилась глупость эта как-то
с неким всем известным рыбаком.
Дядя Хэм пошел в залив на яхте,
хоть с утра был под большим хмельком.

Насосаться средь людей не диво,
если, выпив, трезв - тебе хвала.
Но мартини вперемешку с пивом
пакостные сделало дела.

День задался солнечный и ясный,
ветерочек дул едва-едва...
Хэм старался не дышать - напрасно!
Выхлопом накрыло острова.

Всё туманом кислым затнуло,
и сбежали с пирса рыбаки.
Даже одинокая акула
со стыда зарылась в плавники.

Дачники, носы заткнув проворно,
вышли посмотреть, что там за псих...
Старый Хэм крутил шутрвал упорно -
яхта шла вокруг своей оси,

а затем, раздавленная всмятку,
пила воду сквозь дырявый борт.
Ладно, хоть патруль его к порядку
смог призвать. И Хэм, в ногах нетверд,

без скандала вниз сошел на берег,
в ОВД усажен был за стол,
а затем, старательно проверив,
подписал подробный протокол.

Он сперва отпущен был задаром,
но предупрежден (закон ведь прав!),
что ему всех книжных гонораров
впредь не хватит, если впишут штраф.

Дабы случай тот не повторился,
помня о пристрастии к вину,
он пошел домой и застрелился,
этим искупив свою вину.

Вот и ты скажи своим знакомым,
чтоб, бухнув, на улицы не шли,
да и сам сиди-ка лучше дома,
даже трезвый: всюду патрули.   




ПРИЕЗЖИЙ
Шел по трассе. Совсем мотивации
(вам скажу это как на духу)
не имел я тогда напиваться,
но одёжа на рыбьем меху
да отсутствие денег в кармане
при засилье кусающих цен...
Я решил: мы немножко обманем
этот Богом забытый райцентр.

Захожу через вход я парадный
(вам, ребятушки, так доложу:
вид имел он совсем не товарный)
и вахтеру упрямо твержу,
так и так, журналист я залетный,
пропустить поскорее прошу...
Зеленей стал он тины болотной
и твердит мне одно: "Не пушшу!"

Вижу, надо молоть достоверней,
чтоб доверился мне этот дед.
Вынимаю удостоверенье,
где я донор - почетнее нет.
"Вот вам корки, внимательно гляньте!" -
Он не думал в тот миг головой...
Я нажал: "Поскорей пропускайте!
Надо очерк писать путевой".

(В оны дни кровь сдавал я до рвоты,
воскресая частенько с ноля:
справки были нужны для работы,
отчего я в тот день прогулял.)
С облегчением вижу, что верит, -
видно очень старательно пел...
Поскорее я ринулся к двери,
усомниться чтоб дед не успел.

Дальше это охранное свинство
пресеклось за порогом. Зайдя,
я увидел их гостеприимство,
лишь немного чуть-чуть погодя.
Задавал им для виду вопросы,
под конец перестал задавать,
как увидел: ведь даже не просишь,
всё равно стали деньги совать!

Говорят: "Если что-то такое
здесь не так - обойдите в статье:
знать на это другим - ну, на кой им!.."
Так промямлив, мне сразу затем
расписной пряник сунули в руку
и какой-то дешевый буклет.
Не, ребята, подобная пруха
мне сто лет приходила в обед!

Был банкет напотом. Я по пьяни
средь чиновников местных полка,
оприходовав их тульский пряник,
начал даже речугу толкать,
здесь у вас, мол, чудесно-красиво,
каждый третий - хороший мужик...
Дальше сбился, ведь темное пиво
с водкой, собственно, вяжет язык.

В состоянье конкретно готовом
я был брошен в чиновничий джип
и в два счета добрался до дому,
от банкета того еле жив.
Говорю всем без тени прикола:
если денег порой у вас нет,
заведите себе пару корок -
не последний в дороге предмет!

***
Сидит на лавке Лев Толстой,
босой, могутный и простой
и услаждает слух попсой –
прекрасной песней задушевной.
Ему гитара здесь дана.
Задумчиво болит струна,
от неразумия пьяна –
и он играет, как волшебник.

Приду, подсяду я к нему,
расплачусь, деда обниму,
скажу ему лишь одному,
что мне без песен было тошно,
и дед, довольный сам собой,
кивнет косматой головой
и жахнет по-высоцки бой, -
наверно, даже не нарочно.

Он за живое враз возьмет
и душу на куски порвет,
отправит в странный переплет,
где будет разум мной потерян.
Тогда себе я дам завет
прожить как можно дольше лет,
держать за всё про всё ответ
и никогда не лицемерить.

Толстой закончит свой романс,
что на крылечке пел для нас,
пойдет домой писать рассказ
или с сохою выйдет в поле.
Его подруга ляжет спать,
повременит пока играть.
Сие понятно: нот не трать,
когда аккордов трех довольно.

А я надену сапоги,
пойду искать уже других.
Но в поле не сберечь ноги –
земля, как топкая трясина.
И ждать меня в селенье том
останется с крылечком дом,
лужок с гусями и скотом
и одинокая осина.