Колдовство бабы Насти

Колдовство бабы Насти

С самую палящую июльскую жару у меня выскочила «сучья сиська». Работать было невозможно, все плечо болело так, что руки не поднять. Это явление я приписывал тому, что в марте провалился под лед, но тогда у меня даже насморка не было, а вот теперь появилась эта противная болячка. Видно с кровью моей какие-то изменения происходили от того купания в полынье.

Наша отрядная врачиха, как не старалась, нечего поделать с моей болезнью не смогла. Никакие препараты, и даже уколы пенициллиновой блокады, не дали никаких  результатов. Эта ужасная «сучья сиська» все разрасталась и уже напоминала десятки сосков кормящей суки или волчицы, собранных в одно место, под мышкой левой руки, и теснящих друг друга. Каждый день превращался в сплошное мучение, а бессонные ночи меня в конец измотали, но уехать из отряда, чтобы лечь в больницу я не мог, т.к. не хотел терять то ради чего приехал в это село и к чему так долго готовился всю весну и начало лета.

Видя мое плачевное состояние, баба Варя, одинокая старушка, в доме которой я был на постое, и с которой у меня были какие-то очень теплые отношения, что я якобы напоминал ей её сынка в молодости, погибшего на войне, как-то вечером после работы, когда я перебинтовывал плечо, сказала:
- Ты так, сынок, себя до Антонова огня доведешь. С «сучьей сиськой» шутки плохи. Давай-ка свожу я тебя к Насте. Она тебе живо её засушит. Она у нас всех лечит, кто ей понравится, а ты ей глянешься. Я к ней сейчас добегу, о тебе скажу, а завтра сходим. Кто-то порчу на тебя навел.

Мне стало даже легче от её этих слов, и внутренне я улыбался её предложению, не веря в эти бабушкины сказки о заговорах,  и всяком старушечьем колдовстве, но согласился. Мне хотелось посмотреть на живую колдунью, тем более об этой бабе Насте я слышал уже не первый раз и от бабы Вари и от бабы Мани, и не смотря на мое неверие, где-то глубоко затеплилась надежда на избавление от этой болячки. Эти деревенские старушки, у которых мы квартировали, были для меня каким-то Светом, на которых хотелось молиться. Они были одинокими матерями и женами русских солдат, не вернувшихся с войны, и жили с этим своим горем всеми забытые, но от них исходила такая терпеливая святая доброта, от которой сам становился лучше и добрее.

Баба Маня была маленькая худенькая, всегда в белом чистом платочке, и лицом - святая. Уже появилась у неё небольшая согбенность от ежедневных молитв и работы в своем маленьком огородике, которым она и жила. Каждое утро она ходила молиться в маленькую деревянную часовенку, стоящую на возвышении, прямо при въезде в село и наводила порядок в ней до идеальной чистоты. Эта часовня была срублена чуть ли не двести лет назад, но была в идеальном состоянии, война и оккупация не тронули её, и была она для бабы Мани, наверное, первым её домом. На предложения помочь ей чем-нибудь, например, принести из отрядного продовольствия кусочек мяса или еще чего-то, она всегда отказывалась и говорила:
- А я не хошь. Спаси Бог, сыночек.  Я свеколки, вон, малодой лучше наварю. Уж подросла.

На следующее утро мы с бабой Варей отправились на другой конец села меня лечить. Я оделся в чистое, как велела она. Перед выходом она сказала:
- Возьми, сынок, с собой хоть рублик железный. Позолотить ручку надо будет Насте. Так положено, а то обидится она и её сила пропадет без толку. А может и не возьмет она твой рублик. Как ты ей глянешься. Глаз у неё… Я сама её побаиваюсь. 

Колдунья жила на самом краю села в маленьком, посеревшем от времени домике, закрытым с дороги кустами сирени, но на вид еще крепком. Окошки были занавешены не светлой тканью, как обычно, а какой-то темной материей, не пропускающей свет.
Я чувствовал себя придурком, маленьким мальчиком, которого ведут за ручку неизвестно куда, но где будет интересно и может быть страшно и улыбался этому моему состоянию.

Когда мы вошли в дом бабы Насти, я увидел перед собой настоящую «бабу Ягу», но очень умную и серьезную. Лицо этой женщины, именно женщины, потому что в её глазах не было ни капли старости, не смотря на её преклонный возраст,  пепельно-седые космы, загнутый к низу большой птичий нос. Маленькие глаза были молодые, с сильным пронизывающим взглядом. Только взглянув на неё, я понял, что это необыкновенно сильный и гордый человек, отделенный от этого мира своим одиночеством, и каким-то огромным знанием.

Мы поздоровались с ней. Она только мельком взглянула на меня. На её лице, мне показалось, промелькнула какое-то подобие улыбки, и она отвернулась от нас и заговорила низким властным голосом, но в котором была властная доброта.
- Ну, что, сынок Мишенька, с сучьей сиськой пришел? А ты не улыбайся. Что не веришь старухам? Ты не смейся. Счас мы её тебе изведем. Будешь ты у нас опять чистый да красивый. Сымай рубаху то, и иди ближе ко мне.

Маленькая комнатка, где приняла нас баба Настя, была без дневного света. В красном углу светилась лампадка, и в нем было много икон. Слева у стены стоял большой комод совсем не деревенского происхождения, а на маленьком столике светила керосиновая лампа.  Она и была основным источником освещения комнаты.   

Я сбросил рубашку и подошел к ней вплотную. Она подняла мою руку взглянула снизу на мои нарывы. Ростом она была такого, что ухо её как раз приходилось на середину моей груди.
- Ой, какая! Видать, ведьма какая-то тебя злом своим извести хочет. Счас, постой-ка так, сыночек.
Она подошла к комоду и вытащила из под него большой медный, уже с купоросной зеленью, литой ключ с фигурной красивой головкой, толи от больших старинных часов, толи еще отчего-то старого, старого. Взяла с комода алюминиевую кружку с какой-то жидкостью, набрала этого снадобья в рот и прыснула мне под мышку, как это раньше делали женщины при глажении белья, чтобы чуть смочить его водой.

Дальше было самой удивительное. Она обхватила меня левой рукой за талию и, положив голову мне на грудь, прижалась ко мне всем своим телом. Я стоял с поднятой вверх левой рукой, насколько позволяло мне это сделать мое распухшее плечо, а она начала шептать какие-то стишки и, поднеся ключ к моим нарывам, поворачивать его около каждого, не касаясь, раза по три. От её головы, прижатой к моей груди, мне в лицо хлынул горячий поток, какого-то непонятного, но очень приятного и сильного тепла, от которого все лицо мое стало краснеть, я чувствовал, что его нагревает этот удивительный поток энергии идущий от неё.

Все её колдовство длилось две, три минуты, и когда она отстранилась от меня, я поймал себя на мысли, что мне очень хочется продлить это ощущение поглощения её энергии, и слушать этот её волшебный шепот еще и еще, хотя я не разобрал ни одного слова в этих её стихах. Она  велела мне одеваться и сказала:
- Ну, все, Мишенька. Завтра проснешься,  вся эта сучья хвороба пропадет. Сухо все будет. А на третий день и следов не останется. И ведьма эта, что тебя извести хотела, больше не в силе.

Честно говоря, я не понимал тогда до конца, что со мной происходит, и о какой ведьме говорила баба Настя. Мы распрощались, а перед этим я отдал её все свои железные рубли, который взял с собой, чтобы позолотить ручку, как говорила баба Варя, а она взяла их и сказала:
- Храни тебя Господь, сыночек! Пускай лежат. Память о тебе будет.
Все вышло, как она и сказала. Через три дня у меня почти не осталось и следов от этой «сучьей сиськи».



На снимке та самая Часовня Флора и Лавра.   


© 2009