Великому Бестужеву-Марлинскому. Морской капитан!
Природа, как говорит Шекспир, могла бы указать на него пальцем и сказать: вот человек!
Высокий, стройный стан, благородная осанка и это, не знаю, но что-то привлекательное в лице,
нисколько не правильном и столько выразительном, отличали его от прочих, особенно, когда над кораблём светило Солнце.
Но глаза его – что это были за глаза! – влажные, голубые, как волна моря,
они сверкали и хмурились подобно волне, готовой и лелеять, и поглотить того, кто ей вверится в счастье и в горе.
В приёмах его не было модной вертлявости, коей обладал иной корабельный гость;
в нём заметна была даже какая-то крутость,
какая-то дикость, свойственная только ему,
происходящая, быть может, не от замешательства; со всем тем это очень шло ему.
Он, краснея, говорил с нами; он опускал очи перед взорами дам, как во время театральной игры,
и сначала голос его дрожал как металлическая струна цитры*.
И вот наш дикарь оправился, поднял свои огнистые очи –
стал рассказывать нам о всех эволюциях во все ушедшие дни и ночи,
стал рассказывать о назначении каждой вещи так мило,
так занимательно, так шутливо,
что мы, женщины, забыли свою обычную болтовню, коей славились иногда и молчаливые с виду матросы,
и разве-разве вплетали в гирлянду рассказа кой-какие вопросы...
Я упала с облаков...
Судя по слухам, я самого любезного из моряков –
считала немного половчее моржа, играющего на гитаре и путающего всё время ля и ми,
которого показывали в кадке под качелями,
а тут нечаянно встретила на досках палубы человека образованного, хотя и в шляпе без султана, даже без плюмажа**, –
человека, который бы украсил любой паркет столичных гостиных даже.
Занимаясь нами, он не забывал, однако, своей обязанности,
и одно слово, один взгляд его двигали громаду корабля, зная, куда его вести –
эту гениальную мысль, одетую в дуб и железо, окрылённую полотном, рвущимся в небо всё время в пути,
и ведомую капитаном, верным морской чести!
–––––
*Цитра (нем. Zither) – струнный щипковый музыкальный инструмент, получивший наибольшее распространение в Австрии и Германии в XVIII веке.
**Плюмаж – украшение на головном уборе из перьев, типа веера.
–––––––––
Бестужев-Марлинский Александр Александрович.
Фрегат "Надежда" (Отрывок).
...глаза мои... встретились с очами капитана корабля... Природа, как говорит Шекспир, могла бы указать на него пальцем и сказать: вот человек! Высокий, стройный стан, благородная осанка и это, не знаю, но что-то привлекательное в лице, нисколько не правильном и столько выразительном, отличали его от прочих.
Но глаза его – что это были за глаза...! - влажные, голубые как волна моря, они сверкали и хмурились подобно волне, готовой и лелеять и поглотить того, кто ей вверится.
В приемах его не было модной вертляности; в нем заметна была даже какая-то крутость, какая-то дикость, происходящая, быть может, не от замешательства; со всем тем это очень шло к нему. Он, краснея, говорил с нами; он опускал очи перед взорами дам, и сначала голос его дрожал как металлическая струна цитры. И вот наш дикарь оправился, поднял свои огнистые очи, стал рассказывать нам о всех эволюциях, о назначении каждой вещи так мило, так занимательно, так шутливо, что мы, женщины, забыли свою обычную болтовню и разве-разве вплетали в гирлянду рассказа кой-какие вопросы...
Я упала с облаков...
Судя по слухам, я самого любезного из моряков считала немного половчее моржа, играющего на гитаре, которого показывали в кадке под качелями, а тут нечаянно встретила на досках палубы человека образованного, хотя и в шляпе без султана, даже без плюмажа, - человека, который бы украсил любой паркет столичных гостиных.
Занимаясь нами, он не забывал, однако, своей обязанности, и одно слово, один взгляд его двигали громаду корабля - эту гениальную мысль, одетую в дуб и железо, окрыленную полотном.
Свидетельство о публикации №115081103902