Злогос

Конкордия предложила прислать машину за Аверьяном сразу же после литургии, но Аверьян решительно отказался. И всё-таки машина стояла прямо перед церковью, когда Аверьян оттуда выходил. Водитель распахнул перед ним дверцу  с такой настоятельностью, что не сесть в машину было невозможно.
 
Через несколько минут машина остановилась у особняка на Пролетарской улице, где селились преимущественно миллионеры и вероятный миллиардер – как раз в том особняке, у которого остановилась машина. Металлические ворота плавно раздвинулись, и навстречу Аверьяну по-деловому шагнула хозяйка особняка Конкордия Порхова, сразу же попросив у него благословения. На Конкордии была её единственная длинная юбка, предназначенная для посещения церкви и встреч с духовником. Нетрудно было заметить: юбка связывает её, появляющуюся на людях не иначе, как в брюках. Конкордия всегда выглядела подтянутой, как её лицо, хотя косметической подтяжки ей до сих пор вроде бы не делали. В её лице было что-то металлическое, гармонирующее с медным отливом её волос. Всё это проступало особенно отчётливо, когда Конкордия пыталась сердечно улыбнуться, как сейчас. Она любезно провела Аверьяна в столовую, где был сервирован чай с изюмом, инжиром и финиками – пища пустынников.

При этом Конкордия говорила, говорила, говорила без умолку. Речь её могла показаться сбивчивой, но в ней улавливалась и некая нарочитая последовательность. Она опровергала слухи, распространяемые жёлтой прессой, но опровергала так, чтобы исподволь подтвердить их. Слухи касались, прежде всего, нефтяного холдинга "Жар-птица", главным владельцем которого был муж Конкордии Валерий Порхов. Здоровье и психическое состояние Валерия тоже было предметом пересудов. Чета Порховых крестилась и обвенчалась недавно. Они выбрали своим духовником Аверьяна, говорят, по настоянию Конкордии, и теперь она обращалась к нему доверительно, как к своему духовному отцу:

 –  Да-да, батюшка, отец Аверьян, я осмелилась поторопить вас, чтобы предотвратить худшее. Дело идёт о душе Валерия, о спасении его души. При этом наши дела не плохи, совсем не так плохи, как говорят.

Она сделала паузу, ожидая дальнейших вопросов или возражений, но Аверьян молчал.

–  Вы, наверное, слышали о попытке его самоубийства; поверьте, это не правда, но и не совсем неправда, так и не так… Только бы он не передал наше дело какому-нибудь случайному человеку… Лучше пусть государству передаст; вы же государственник, отец Аверьян, как я… Вы можете удержать его, вы один… Это в интересах Церкви, ведь наша Церковь за государство, а я за Церковь, с Церковью…

Конкордия протянула Аверьяну внушительный конверт, явно с деньгами, но он только головой покачал.

–  Вы хотя бы скажите ему, чтобы он не морил себя постом, ведь Церковь против этого, я знаю, я слышала… Ведь дошло до того, что Валерий не может появляться на людях, но боюсь, это даже к лучшему.

 – А почему он не может появляться на людях? – спросил Аверьян.

 –  Вы сами увидите, - сказала Конкордия упавшим голосом и распахнула перед Аверьяном двери. Кабинет Порхова оказался пуст. Аверьян вопросительно взглянул на Конкордию, та нажала на кнопку своего мобильника, сбоку отворилась ещё одна дверь, и Аверьян увидел, что к нему направляется совершенно голый человек. На нём не было ни трусов, ни плавок. Поражала его невероятная худоба. Сквозь пожелтевшую кожу буквально проступали рёбра. На фоне этой худобы бросалась в глаза длинная жидкая борода, не седая, а сероватая. Нелегко было узнать Валерия Порхова в этом ковыляющем скелете. Скелет приблизился к Аверьяну и подошёл под благословение. Вошедший всё ещё молча, но вежливо придвинул два стула, и как только Аверьян сел, с явным облегчением сел сам. Очевидно, что ходить и в особенности стоять ему трудно, даже больно. Он махнул рукой Конкордии, и та послушно вышла из комнаты. На письменном столе Аверьян увидел очистки, как будто там только что чистили картошку, но, присмотревшись, увидел, что очистки от репы. Недоеденная репа лежала тут же. Рядом стояла жестяная кружка с водой. До Аверьяна давно уже доходили слухи, будто миллиардер Валерий Порхов перешёл на сыроядение и примкнул к секте нудистов. Говорили, что поэтому он не появляется на приёмах и не ходит в церковь. Но был и другой слух. Якобы Конкордия изолировала мужа и даже ставит вопрос о его вменяемости, чтобы установить над ним опеку и прибрать к рукам его состояние, правда, пострадавшее в кризис, но всё ещё немалое. Ходячий скелет приблизился к письменному столу и выдвинул перед Аверьяном ящик, где оказалась репа.

–  Хотите репки? – спросил он.  –  Не очень крупная, зато выращенная мною. Сам вскапывал грядку, сам сеял, сам выкапывал…
– И сами питаетесь ею? – отозвался Аверьян.
– Не только ею. Ем также морковку, капустку. Особенно люблю кочерыжки. Но остальные овощи пока приходится прикупать. Но только пока. На будущий год сам буду выращивать.
–  Ничего другого вы не едите?
–  Не ем. Водички не угодно ли? (Валерий придвинул к Аверьяну жестяную кружку.) Правда, вода всё ещё водопроводная. Воду из Таитянки пить невозможно. Речка загажена. Я пытаюсь выкопать колодец, но до воды никак не доберусь. Ах, как Володь мне нужен! Володь Перекатов… Он бы показал мне, где копать. Но Волода не позовёшь. Вы лучше меня знаете, кто его к себе забрал. Поганкам он тоже нужен. Ну, да я здесь надолго не задержусь. В рай переселяюсь, на что и прошу вашего благословения.
–  Извольте, но насчёт рая решаю не я. Могу только молиться о том, чтобы вы туда попали.
–  Об этом я и прошу вас. Без вашей молитвы, боюсь, я не попаду туда.
– А наготу прикрыть вы сперва не хотите?
– Никак нет. Наготу прикрыли, когда рай потеряли.
– Что ж, вы из дому так и не выходите?.. В таком виде? – спросил Аверьян.
– Почему же? Выхожу… По ночам больше. В сад выхожу. Да и днём землю вскапываю… За ворота только не выхожу.
– А зимой как же?
– Знаете, попытаюсь выходить и в холода. Думаю, мог бы и к холодам привыкнуть. Но до зимы надеюсь быть уже в тепле, в раю…
– Грех так говорить.
– Почему же грех, батюшка. У меня земля в Двуречье… Между Тигром и Евфратом… Где рай был… Там насажу сад, Бог укажет мне, с какого дерева не есть плодов, и мы начнём всё сначала… В раю, надеюсь, круглый год можно ходить, как в раю. Надеюсь быть в раю к зиме, и вас туда приглашаю. Приезжайте, батюшка. Вот, посмотрите.

Валерий включил компьютер, и на экране появился пустырь, где растительность пустыни сочеталась с болотной.

– Вот где был, вот где будет рай. Я расчищу его своими руками, и уж там-то мне не придётся носить это кусачее тряпьё, разъедающее кожу. Если бы вы знали, как быстро отвыкаешь от него. Не представляю себе, как снова надевать эту мерзость.
– Но ведь наготы человек устыдился именно в раю, и в раю прикрыл её…
– Вот где неправда, вот где обман! Человека сотворил Бог, так неужели в Его творении было что-то такое, чего следовало стыдиться? Человек устыдился своего стыда, а стыд был в том, что человек обманут.
– Что человек был обманут, с этим не приходится спорить, - сказал Аверьян. – Но у вас выходит, что человек не потому прикрыл наготу, что устыдился, а, наоборот, устыдился того, что прикрыл наготу…
– Именно так и есть, - вскинулся голый человек, сидевший перед Аверьяном. – Вы представьте себе: он приблизился и заговорил с ней…
– Змей?
– Мы-то знали, кто это. Человек ведь давал им всем имена. Он только принял облик змея, чтобы мы заметили его. У них ведь своего облика нет, но принимать они могут любой облик. Если бы он принял наш облик, мы бы не поверили ему, мы же знали, что таких, как мы, кроме нас, в раю нет. Вот он и пришёл к нам змеем, не приполз, а пришёл на своих ножках, которые у него тогда были (за это потом поплатились другие, настоящие змеи, лишившись ног, чтобы мы не принимали их за него), пришёл и заговорил с нами по-человечески: это дерево запретно для вас, ибо Тот (своими извивами он указал вверх), Тот отдал его мне, а вам поручил стеречь дерево от других тварей. Я же хочу отдать плоды с дерева вам, мне не жалко, мне вас жалко. (Он пошевелил жалом перед нами, помнится, даже притронулся жалом к ней.)
– Вы рассказываете, как будто вы при этом были, - заметил Аверьян.
– Конечно, был, и вы там были, мы там были все, иначе откуда первородный грех. Но жало про-дол-жало (скелет, обтянутый кожей, вздрогнул, произнося последние два слога). Змей предложил нам плоды с дерева. Но при определённом условии. Нам плоды, ему наши тела. Признаться, тут мы струхнули. Мы ещё не привыкли к нашим телам и не представляли себя без них. А что если он возьмёт наши тела себе, своего-то у него нет. Но Змей успокоил нас. Он оставит наши тела нам, предоставит нам их, только мы должны помнить, что наши тела принадлежат ему.
– Тела или души? – спросил Аверьян.
– Мы ещё не представляли себе одно без другого и, вероятно, были ближе к истине, чем сейчас. А он заверил нас, что тела не только останутся нам, но мы сможем даже снова и снова закладывать их, только с его ведома. Так дело и пойдёт. Мы закладываем ему наши тела, он опять предоставляет их нам, а мы закладываем их ему. Из чего состоит история, если не из этого. Спрашивается, какое же добро и какое зло мы при этом познали? Что добро – принадлежать себе по воле Бога, а зло – продаваться ему? Ничего другого Злогос нам не открыл.
– Логос, вы хотите сказать?
– Нет, именно Злогос. Он явился нам под видом змея. От него и зло. Не Логос, Злогос. Вот отчего мы устыдились, что мы наги. До этого ведь не стыдились. Мы устыдились того, что отдали Злогосу свои тела, предали их ему, а это ли не стыдно. Отсюда и смоковные, фиговые листья, которыми мы прикрыли наготу, листья с дерева, на котором рос запретный плод. Писал же Амвросий Оптинский, что древо познания добра и зла – не яблоня, а смоковница. Стыд на то и стыд, чтобы выдавать себя.
– Но ведь сказано, что Господь сделал Адаму и его жене одежды кожаные...
– А с кого же это Логос кожу сдирал, чтобы сделать нам одежды? Он только напомнил нам, что у нас уже есть кожаные одежды, это наша собственная кожа. Помните, как Злогос говорит, ободрав Иова: "Кожа за кожу"? А Иов отвечает: "Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь". На то он и праведник. А не наг ли был Пётр в лодке, когда воскресший Иисус явился ему на берегу? А когда распинали Иисуса, не сорвали ли с Него одежды, чтобы разделить их на четыре части? Значит, и Сам Логос на кресте был наг.
– Но при этом тут же упоминается хитон не сшитый, а весь тканый сверху, в котором ходил Сын Божий. Так что в вашем случае о подражании Христу не может быть речи.
– Я и не подражаю Логосу, я отрекаюсь от Злогоса.
– А не думаете ли вы, что Злогос, как вы его называете, воспользуется вашим примером... чтобы соблазнять?
– Он может соблазнять чем угодно, лишь бы сам я не соблазнялся, как соблазнился однажды... даже не однажды, а соблазнялся и соблазнял до сих пор.
– Не слишком ли это просто: ходить без одежды и воображать, что вы совершаете подвиг?
– Я вовсе не воображаю, что совершаю подвиг. Сказать по правде, я просто не знаю, в какую сторону шарахнуться, чтобы исправить то, что я наделал.
– О чём вы говорите?
– Вы не можете не понимать. Потому я и хотел увидеться с вами. Дело неотложное.
– И чем же могу служить вам я?
– А тем, что в этом деле я могу довериться только вам, отец Аверьян. Мне надо не только одежду сбросить, но и всё, что вы здесь видите, и то, что вы не видите, но про что вы, конечно, слышали, мои деньги, так называемые капиталы.
Аверьян вопросительно посмотрел на Валерия.
– О моём богатстве много говорят и пишут, - продолжал Валерий, - и вам ли не знать, что с таким богатством дело нечисто. Позвольте, я расскажу вам то, о чём вы, вероятно, догадываетесь, но всё-таки важно, чтобы это рассказал вам я. В 1990 г. я, рядовой научный сотрудник, переменил тему моей докторской диссертации: вместо денежного обращения в условиях зрелого социализма –  денежное обращение в условиях рыночной экономики. В это время я неожиданно оказался владельцем банка "Интерклад", банк зарегистрировала Конкордия и зарегистрировала на меня как преданная жена, но фактически для того, чтобы не отвечать самой в случае чего. И представьте себе, банк начал функционировать, название понравилось, бренд, его даже хотели перекупить, деньги за него предлагали. И на счетах банка уже были кое-какие деньги, и не только кредиты, но и вклады: название "Интерклад" завораживало. И вот в одну прекрасную субботу Конкордия говорит мне, что мы едем за город, нас приглашает на шашлыки Никель, мой товарищ по Плехановке, а теперь попавший в правительственные сферы, чей-то зам, не скажу, чей. Приятно было, что Никель не зазнаётся и помнит старых однокашников. Нашу новую машину, немного подержанную, водила Конкордия. Стояла, что называется, золотая осень. Багрец и золото устилали нашу дорогу к шашлыкам. Я остановил, было, Конкордию, мы, вроде едем не туда, но она только отмахнулась: у Никеля новая дача, не там, где раньше. И вот перед нами раздвинулись монументальные металлические ворота. Нас встречал сам Никель, он обнял меня и расцеловал по-братски. Гостей было немного: Жорик, Шурик и Лёвчик, тоже знакомые мне. Выпили виски, шашлыки запивали красным французским вином. Потом Никель поманил меня в сторонку. Мы сели на скамью под высоким, раскидистым клёном, и разговор шёл под аккомпанемент всё тех же падающих листьев. Никель заговорил о катастрофическом финансовом положении государства, о кризисе неплатежей. Рассказывал он об этом без особой горечи и тревоги, почти весело, а я был польщён его доверительным тоном и откровенностью. Казалось, падающие листья отражаются в многочисленных молниях его комбинезона.
– Делать нечего, придётся просить взаймы у частного капитала. Ты, например, дашь взаймы государству российскому?
– А сколько? – спросил я, думая, что он шутит.
Совершенно спокойно он назвал мне сумму в несколько сот миллионов долларов. Я уверился, что он шутит, а Никель продолжал:
– Не сомневайся, мы просим у тебя взаймы под залог. Такой залог тебя устроит? – Он перечислил несколько нефтяных месторождений.
– Но, - начал я и запнулся. – Мне не хотелось признаваться в том, что активы банка "Интерклад" не позволяют и думать о представлении таких кредитов.
Странно было бы, если бы Никель не угадал моих сомнений. Он снисходительно успокоил меня:
– Не парься, старик. Мы сами положим в твой банк деньги, которые ты дашь нам взаймы.
Я всё ещё недоумевал, а он гнул своё:
– Ты дашь нам взаймы, мы не вернём тебе долг вовремя, и месторождения перейдут к тебе.
– Но зачем, зачем? – вырвалось у меня.
– Чтобы осчастливить... тебя, Конкордию, молодой частный капитал, ну и нашу страну тоже, включая нас самих.
Я не решился сразу отказаться и кинулся к Конкордии, надеясь, уж  она-то поддержит мой отказ. Но Конкордия только усмехнулась:
– Если ты откажешься, мы живыми домой не вернёмся. Попадём в ДТП, или нас обстреляют. Знать такие вещи и не согласиться нельзя. Сам понимаешь.
И я согласился. В банк вложили деньги, несколько большие, чем просили взаймы. Банк вернул их все. Деньги сверх займа, должно быть, поделили между собой, до сих пор сказать не решаюсь кто.

Нечего и говорить, что долга они не вернули, да и стоило ли возвращать деньги, которые они сами же мне дали, чтобы я дал им в долг. Залог, то есть нефтяные месторождения, достался мне, так на основе банка "Интерклад" образовался холдинг "Жар-птица". Сначала дела шли ни шатко, ни валко, нефть стоила так дёшево, что разрабатывать её было себе дороже. Потом цены на нефть начали расти и выросли так, что я оказался миллиардером. Вы-то понимаете, отец Аверьян: кризис начался тогда, когда нефть дорожала, а не тогда, когда она начала дешеветь. Образовались цены, не имеющие ничего общего ни с расходами на добычу нефти, ни с реальным спросом на неё. Неужели не понятно, что частное предпринимательство исчезает или уже исчезло? Зачем рисковать, когда можно получать деньги без всякого риска? Вы посмотрите: биржевые котировки начинают падать, и происходит финансовое вливание со стороны государства, котировки несколько вырастают, потом опять падают и опять финансовое вливание. Разве это не то же самое, что сделал со мной Никель? Деньги даются в долг тому, кто даёт их в долг тому, кто дал их в долг под залог существующего и несуществующего. Злогос, снова и снова Злогос: Залогос. Теперь-то мы знаем: плоды на древе познания не принадлежали ему, а мы ему принадлежим. Кажется, Гейне писал, будто дьявол предложил Богу деньги взаймы под залог Вселенной. Вот Злогос.

– Гейне просто играл в модное тогда вольнодумство, - вставил Аверьян.
– Это не вольнодумство, это злогодумство. Конкордия предлагает передать "Жар-птицу" государству, а зачем нынешнему государству "Жар-птица"? Государство лучше даст жар-птице денег, а этими деньгами поделятся с теми, кто их дал, и через некоторое время дадут ещё денег на тех же условиях, чтобы поддержать жизненно важную отрасль, но это уже не деньги, а закладные, которыми расплачиваются за другие закладные, смоковные листья, чтобы прикрыть наготу. Я сбросил их, надеюсь, раз навсегда; на одеждах клеймо Злогоса, а деньги – фиговые листки небытия. Послушайте, отец Аверьян, я велел Конкордии пригласить вас, потому что вы единственный человек на земле, которому я могу передать мой капитал, якобы мой, но им пока ещё распоряжаюсь я и передаю его вам с тем, чтобы вы насадили райский сад на прежнем его месте и позволили мне вернуться туда.
– Нет уж, увольте, - ответил Аверьян. – Для такого дела я не гожусь.
– Тогда укажите мне человека, которому я бы мог передать их, пока Конкордия не присвоила их, объявив меня сумасшедшим.
– Есть такой человек, - сказал Аверьян, немного подумав. – Это Вавила Стрельцов, поистине райский человек.
– Ваш церковный сторож? Но ведь он слепой; говорят, он женился... на саламандре.
– Пусть говорят. Зато у неё теперь бессмертная душа, над которой Злогос не властен. Если хотите, мы с Вавилой сегодня же и придём к вам.

Конкордия провожала Аверьяна до ворот с видом умильно-лукавым, давая понять, что она всё слышала. Но Вавилу Аверьян в тот день не нашёл ни в церковной сторожке, ни в школе Таим. Вавила помогал соседке принести картошку на зиму с Мочаловского рынка. А наутро Интернет сообщил, что предприниматель Валерий Порхов только что скончался от сердечной недостаточности. Его вдова добавляла, что смерть Валерия, возможно, ускорил строжайший пост под влиянием небезызвестного старца Аверьяна.

(Из книги "Таков ад")