Сто первая верста

С самого первого дня моей жизни в остроге я уже начал мечтать о свободе. Расчет, когда кончатся мои острожные годы, в тысяче разных видах и применениях, сделался моим любимым занятием. Я даже и думать ни о чем не мог иначе и уверен, что так поступает всякий, лишенный на срок свободы. Не знаю, думали ль, рассчитывали ль каторжные так же, как я, но удивительное легкомыслие их надежд поразило меня с первого шагу. Надежда заключенного, лишенного свободы, – совершенно другого рода, чем настоящим образом живущего человека. Свободный человек, конечно, надеется (например, на перемену судьбы, на исполнение какого-нибудь предприятия), но он живет, он действует; настоящая жизнь увлекает его свои круговоротом вполне. Не то для заключенного. Тут, положим, тоже жизнь – острожная, каторжная; но кто бы ни был каторжник и на какой бы срок он ни был сослан, он решительно, инстинктивно не может принять свою судьбу за что-то положительное, окончательное, за часть действительной жизни. Всякий каторжник чувствует, что он не у себя дома, а как будто в гостях. На двадцать лет он смотрит будто на два года и совершенно уверен, что и в пятьдесят пять лет по выходе из острога он будет такой же молодец, как и теперь, в тридцать пять. «Поживем еще!» – думает он и упрямо гонит от себя все сомнения и прочие досадные мысли. Даже сосланные без срока, особого отделения, и те рассчитывали иногда, что вот нет-нет, а вдруг придет из Питера: «Переслать в Нерчинск, в рудники, и назначить сроки». Тогда славно: во-первых, в Нерчинск чуть не полгода идти, а в партии идти против острога куды лучше! А потом кончить в Нерчинске срок и тогда… И ведь так рассчитывает иной седой человек!

Ф. М. Достоевский "Записки из мертвого дома"

Скажу одно: что нравственные лишения тяжелее всех мук физических. Простолюдин, идущий в каторгу, приходит в свое общество, даже, может быть, еще в более развитое. Он потерял, конечно, много – родину, семью, все, но среда его остается та же. Человек образованный, подвергающийся по законам одинаковому наказанию с простолюдином, теряет часто несравненно больше его. Он должен задавить в себе все свои потребности, все привычки; перейти в среду для него недостаточную, должен приучиться дышать не тем воздухом… Это – рыба, вытащенная из воды на песок… И часто для всех одинаковое по закону наказание обращается для него в десятеро мучительнейшее. Это истина… даже если б дело касалось одних материальных привычек, которыми надо пожертвовать.

Ф. М. Достоевский               

                В перебой щебечут птицы,
                Майский день глядит в окно,
                Как же хочется влюбиться,
                Только было бы в кого.

                М. Предзимний

                Не случилось, не сбылось,
                Сломанные крылья!
                Через сердце ржавый гвоздь
                В землю эту вбили!

                М. Предзимний

                Моя любовь —  Москва моя!
                Любил ли кто тебя как я!

                М. Предзимний

Июль,отщебетали птицы,
Мне так и не пришлось влюбиться.

В трясине, беспробудной этой,
Вся жизнь, как и весна, и лето,

Проходит, уходя в песок,
Как тех берез чистейший сок,

Что мы в дни детства собирали,
И оттого мы правду знали,

И чистоту сердец хранили,
Что души соком тем поили!

Шестой уж год я в ссылке этой,
Надежды тают, нет просвета.

Судьба ли, рок тому виной?
Тот «меч Дамоклов» надо мной,

Что в роковой час оборвался,
И я на веки здесь остался

Им пригвожденный, как к кресту,
В свою "сто первую версту"!

Наверно, надо бы смириться,
Надежду в сердце не хранить,

С былым на веки распроститься,
И то что было позабыть.

Омар Хайям плохой советчик,
Жизнь нужно, видно, брать как есть!

Ведь за нее лишь я ответчик;
Журавль один — синиц не счесть.

Но только кто познал иное,
Кто в нечто высшее проник,

С душой, как небо голубое,
На прозу не меняет стих!

10.11.09 года