***

Из детства с теплом в сердце помню
Бубенчик, мороз по лицу,
Те, дедовы старые дровни,
И нашей кобылки рысцу.

Порой, исповедуясь в прошлом,
В том добром отроческих лет,
Во снах видеть стал эту лошадь,
Живой её, ясный портрет.

Бывало, чуть рань – я из хаты,
В одной лишь сорочке и бос,
Охапку душицы и мяты
Ей тычил, любя, в самый нос.

Почти каждый день поутру я,
Приладив ей к гриве цветок,
Прилежно начищивал сбрую,
Запрятав под сено батог.*

Но помню и день тот ненастный,
И бабки со вздохом слова:
«Как больно Красавку на мясо,
Пускай б худо-бедно жила».

Как выбег на двор я в исподнем,
И плача сквозь руки дядьёв,
Кричал: «Ради силы Господней
Оставьте, оставьте  её».

Но вывив  её из конюшни,
Горилки печально махнув,
Сдирал дед подковы, как душу,
С дрожащих копыт на снегу.

Я рвал и разбрасывал землю,
И гладил, обняв ейный нос,
Недетский взгляд к деду подъемлив,
Совсем изошедшись от слёз.

Красавка же опустив гриву,
 Смотря кротко в  глаз моих дно,
Как будто бы мне говорила:
«Ну будет, не надо, родной».

Истерикой той ещё долго
Дразнила меня детвора,
А мне чудилось, что как волком
Увёл дед её со двора.

Пришёл он тогда пьян к утру уж,
Качаясь всей глыбой своей,
И к сердцу прижав Савки упряжь,
Заплакал, осев у дверей.

И болью в себе раздираясь,
Ни хвор, ни под гнётом хлыста,
Наверно тогда уж усталость
Души я впервой испытал.

А жизнь… что жизнь?! Ей продолжаться.
Порой не желая – живёшь,
Пускай без любви, без оваций,
Да только бы жить не как вошь.

И, знаешь, я рад, мой читатель,
И в радость, и в грусть – всё одно:
Что Небом, как кровью, как святью,
С пришествия и до распятия,
Всё доброе нам отдано.

   *Батог – палка или прут толщиной с палец.