Анна Штейнберг. Седьмая картина

СЕДЬМАЯ КАРТИНА

Вагон поезда. Спящая Анна и Александр, пишущий в дневник.

''…Я боюсь. Я боюсь воспоминаний, боюсь одиночества, боюсь его мертвой души... Я боюсь.''

ШТЕЙНБЕРГ (перечитав написанное). Что за бред я несу! (все зачеркивает) Гибнет от страха только тот, кто в нем живет. Я же – свободен! (снова начинает на чистом листе)

''...Счастье? Его нет. Но зато есть нечто, высшее этого, – блаженство. Да, как не парадоксально, это именно то «блаженство» – непостижимое роду человеческому. Свобода... Если я не верю в блаженство нашей реальной жизни, в иную стоимость абсурдности вещей и поступков под воздействием какого-то непонятного, неизвестного и неконтролируемого состояния пьянящего экстаза, то «Я счастлив...» – для меня - всего лишь слова, набор звуков, ставших устойчивым выражением современности. Но может для кого-то оно действительно и существует, но только его какие-то сотые доли секунды, которые просто невозможно успеть выразить словами или внешним проявлением эмоций, а на самом деле и ощутить... Это не абсолютная свобода разнообразия субъективных представлений о смысле жизни, не сама по себе свобода выбора и слова, а, скорее всего, Свобода, как право на осознанное неравенство под собственную ответственность, когда ты ни на что и ни на кого не надеешься и уже ничего не боишься...
   А я ничего не боюсь. Я не сплю ночами только лишь потому, что не могу уже видеть его самодовольную личину и отражение моего обезображенного лица в его расширенных от счастья зрачках, когда он произносил свои последние слова: «Ты проиграл, Штейнберг...»
   Я не хотел его убивать – так, сразу. Но в то же время я ничего не мог с собой поделать. Нож легко вошел в его мягкую плоть и по моей руке прокатилась теплая тонкая струя его крови. В тот момент в его глазах не было ни капли ужаса, лишь невообразимое удивление и безмолвное «Как?». Он был похож на того ягненка, зарезанного мною прошлой весной на чьих-то именинах... Он потерял равновесие и упал, точно также, захлебываясь в собственной крови. А потом и вовсе затих. Он всегда был плохим актером. Но, как ни странно, это была, пожалуй, одна из его лучших...'' (берет со стола вино и начинает пить прямо из бутылки)

– К черту все и всех! (снова пьет)

''...Я ни капли не жалею, что убил его. Такие люди не должны жить.
Особенное, единственное и неповторимое в своем роде отвращение до крайней степени презрения я чувствовал по отношению к нему. Всегда, без исключения. То, чем он жил, чем занимался, как преподносил себя — все это было мерзко, противно для меня, уничижительно было и находиться в его обществе. Я не знаю, есть ли на свете скотина хуже, чем человек, ибо наделен он некоторым разумом, полноценно почитающим себя существом высшей ступени развития. Его гнусные повадки, отвратительное поведение именно в обществе себе подобных, таких же «одаренных, талантливых и безупречных» (а каждый ведь считает себя не каждым) вызывало у меня сильнейшую неприязнь, отвращение и брезгливость, просто на физиологическом уровне восприятия. Я рад, что его больше нет. И счастлив, что это сделал именно я, а не кто-либо другой.'' (закрыв дневник)

– Но «человек» ли я после этого?.. (засыпает с дневником в руках)