Не помню было ль детство у меня...

Посвящается моей тёще Хрычевой(Сивалевой) Марии Матвеевне
и всем женщинам и детям той войны...

Сквозь чёрные разломы небосклона,
Сквозь молний блеск и перекаты туч
Мне кажется, как будто слышу стоны
Я с той войны… Мне словно дали ключ, -
В историю приоткрываю двери
Глазами тех моих односельчан,
К кому я шёл с надеждой и доверьем,
И каждый мне: - Серёжа, не серчай!
Коль где-то я собьюсь или забуду,
Ведь, столько лет с той проклятой войны
Минуло... Сколько ж погубили люду?!
Как Бог терпел разгулы Сатаны?!
Я записал на видео рассказы:
И о боях, и о родном селе,
Как с воем разрываются фугасы,
Воронки - оспы вывернув в земле.
И вот, поставив диск, в дождливый вечер
Я слушаю рассказы о войне…
Прошли года, но только память - вечна!
И с новой силой давит по весне.
Поведаю рассказ я моей тёщи,
Что смог лет пять назад я записать.
Конечно, мне теперь намного проще.
А ей?! Как трудно было вспоминать!
…
Одиннадцать годков всего девчонке,
Когда пришла великая беда.
Подросток ещё, тонкие ручонки…
И потекла дней мрачных череда…
Была в гостях у родственников в Брянске,
Когда война открыла счёт смертей,
И со своей бабулей, по-спартански
Пришлось в село идти мне пару дней.
Прошли пешком полсотни километров,
На поезда не сядешь, - всё войне!
А с запада неслись шальные ветры:
Бомбили Киев, Минск пылал в огне.
Когда пришли, отца уж не застала,
Ушёл он вместе с первою волной.
За пару дней взрослее сразу стала, -
Намного младше были брат с сестрой.
Легла на плечи взрослая работа.
А что поделать?! Надо было жить!
На сено, на зерно без всякой квоты,
Пришлось и рожь вручную молотить.
… 
Война в село пришла октябрьской ночью,
Хотя разрывы слышались давно.
И в вечер под Покров, уставши очень,
Солдаты постучались к нам в окно.
То были наши и несли с собою
Израненного юного бойца
С раздробленной кровавою ногою…
Но не забуду я его лица!
Красивый, невысокий, белокурый,
С глазами голубыми – всё стонал
И пить просил, да материл немчуру.
Солдаты спали, он – не засыпал.
Чуть позже грохот в дверь и речь чужая, -
От тряски вылетел дверной засов, -
Заходят немцы, всё вокруг швыряя,
Солдат пиная наших, будто псов.
И раненого скинули с кровати,
И сапогами, дескать, ну, вставать!
А бабушка взмолилась: Паны, хватит,
Ему ж осталось только помирать!
Ушли фашисты, уведя с собою
Ходячих, этот - сам умрёт!
А бабка, мама, брат и я с сестрою
Укрылись в яме, там, где огород.
Её соорудили, как землянку,
Заранее, - а вдруг разрушат дом,
От взрывов чтобы прятаться – времянка…
И с бабушкою в полночь мы тайком
Зашли домой… - Недалеко бомбили –
А в доме стон - он на кровати был.
Его мы напоили и спросили:
Какое имя и где раньше жил?
Он через силу прошептал, что Митя,
Фамилия простая – Кузнецов.
Потом ещё, родным, мол, сообщите,
А город областной его – Тамбов.
Бабуля его спрятать предложила:
- Спасём тебя от этих мы зверей!
А он в ответ: - Уходят мои силы…
Себя спасай, мамаша, да детей…
Ушли мы, а под утро, через пашню
Пробрались снова в дом… Средь тишины
Лежал остывший он, - так стало страшно -
Жестокое лицо познать войны!
С рассветом немцы жителей собрали,
Распорядились: мёртвых схоронить.
Для погребенья лошадей раздали,
И приказали, как мы будем жить.
Свозили всех в единую могилу
На кладбище, и «нашего» туда…
И пару лет – откуда только силы
Брались – в селе селилася БЕДА.
Сказали мужики, когда грузили:
- Возьми, Прасковья, ты его шинель
Её совсем немного поносили, -
Ему ж земля – одежда и постель.
Пошьёшь чего-то из неё ребятам.
Да пригодится - мало ли куда.
И будет тебе память от солдата,
А кровь немножко – это не беда.
Подумав, мать взяла: - Коль так вот вышло, -
Сгниёт в могиле, что за проку в том?
А разговор тот полицай услышал,
И через пару дней пришел к нам в дом.
Потребовал шинель, мол, уничтожить
Ему предписан старостой приказ.
Её в мешок засунул, пряча рожу,
Небрежно и брезгливо, напоказ.
Прошло немного дней… На сходке сельской,
Когда читали «новой жизни» цель,
Мать видит, что у морды полицейской
С пятном кровавым наша, та шинель.
Мать подошла к нему, спросила смело:
- Тепло гляжу. Не стыдно ли тебе?
Он что-то буркнул, дескать, моё дело…
Глаза потупив, спрятался в толпе.
…
Уже после войны найти пытались
Солдатика мы нашего родных.
Но на запросы наши отвечали:
Что много неизвестных вот таких.
С фамилией и именем – такого -
Порядком на Тамбовщине нашли...
Я вижу до сих пор
     ЕГО – ЖИВОГО!
И помню, как на кладбище везли…
… 
Но надо жить… Нам землю разделили,
Согласно семьям, не забыв солдат,
Даже на тех, что в армии служили
Советской… Поначалу рад
Народ был: вот смотрите – справедливость,
Коров раздали, даже – лошадей…
Но вскоре все познали жизни «милость»,
Когда фашистам «задали чертей»!
В селе у нас же даже больше финнам,
Чем немцам привелось полютовать.
И помню я жестокую картину,
Как рыжий финн ударил мою мать.
Её сбил с ног, рассерженный и пьяный,
В кривой ухмылке искривлённый рот.
Беременную, словно обуянный,
Своими сапогами бил в живот.
А вскоре преждевременные роды –
Родился мальчик, мёртвый, синий бок.
Зачем, Земля, вскормила ты уродов?!
Куда смотрел ты, справедливый Бог?!
О зверствах говорили, дескать, мстили
Они за ту, за Финскую войну.
Мол, русские жестоко в ней «чудили»,
А мы теперь – расхлёбывай вину…
Не меньше финнов лютовали «наши»,
Кто в полицаи в первый день пошёл.
Озлобленные - новой власти стражи
Служили немцам рьяно, хорошо!
Я помню, как вели семью евреев –
Учителей с сынишкой на расстрел.
А он не понимал, бежал быстрее,
Всего пять лет: ребёнок и пострел.
Просили люди не стрелять мальчишку.
Его, мол, спрячем, немцы не найдут.
Но полицаи: Всем евреям крышка!
Пускай на небесах жиды живут!..
Зверей тех помню имена и лица,
Но не хочу о них я говорить!
Расстрел тот иногда мне тоже снится…
Страшней ПРЕДАТЕЛЬСТВА – греха не может быть!
…
Ещё один я случай вспоминаю:
Брат Петя, четырёх годочков был…
Приснилось ли, такое ведь бывает,
Решил, что папка ночью приходил.
На улице о том сказал кому-то…
А полицай в сторонке проходил,
И к матери моей: - Ну что, Проскута?
Малой сказал: Матвей к вам приходил?
Напрасно ему мама объясняла.
И обыск ничего не показал.
Но гадине вожжа под хвост попала,
Да выслужится, видно, пожелал.
В район повёз он маму - «разобраться».
Там на ночь её заперли в сарай,
А утром на допрос: - Не отпираться!
Давай, мол, что да как нам объясняй!
Но, то ли ей поверили фашисты, -
Тогда ведь фриц ещё не лютовал, -
Освободили… И в деревню быстро
Вернулась мама, - вот такой финал.
А мы почти не ждали, бабка в слёзы,
Мы тоже в рёв… Нас минула беда.
Не от фашиста, - от «своих» угрозы
Бывали пострашнее нам тогда.
…
Но были те, кто в старосты подался,
Савелий был Картошников такой,
Он людям помогать во всём старался
И за сельчан всегда стоял горой.
После войны узнали: он остался -
Приказ райкома тайный выполнял.
У фрицев справедливым он считался,
И партизанам скрытно помогал.
Ещё троих, конечно, стоит вспомнить:
В Большевике Савелий Пьянин был,
У нас Кусков Иван, а в Обороне, -
Там Рульников Иван руководил.
…
Не просто нам жилось под властью немцев,
Почти всё забирали на войну.
Возили лес в район для чужеземцев…
Но верили в советскую страну!
Гоняли нас и на рытьё окопов,
Дороги осушали по весне…
А за провинность, одному иль скопом,
Удар прикладом – наша дань войне!
Ещё хочу я эпизод отметить:
К нам немец долговязый в дом зашёл…
Мы испугались, он же брата Петю
Взял на руки, подбросил: - Каращё!
Гут киндер! – засмеялся немец громко,
Дал шоколадку, фото показал:
Там он с женой, два маленьких ребёнка -
И нам с большим акцентом пояснял.
- Май фрау и май киндер ин дэр дойчланд,
В Германия и отшень талеко!
Я не хотеть стрелать, но я быть послан…
А Гитлар, Сталин и война, - плокО!
…
Конечно же: война идёт войной,
Но дети не всегда всё понимают.
И страшное им кажется игрой…
Вот так и мы с подругой – шалопаи…
Её брат был постарше лет на пять,
Нас выраженьям научил немецким.
Смешно теперь и страшно вспоминать:
Что понимали мы сознаньем детским?
На речке мы купались с ней вдвоём,
А рядом едет с немцами подвода…
Мы крикнем: «Хенде хох!», - потом нырнем.
И так раз пять, смеясь, ныряли в воду.
Остановились немцы, меж собой
Заговорили и на нас кивают.
А брат подруги шёл как раз домой, -
Он к немцам подбежал: - Не понимают…
Им ломаным немецким объяснял.
Мол, дети, и не знали, что кричали…
Из речки выгнал нас, ещё поддал, -
Мы, заревев, с подругой убежали.
Сейчас смешно, они ж могли, «шутя»,
Пальнуть в нас пару раз, не «хендехохнув».
Ведь часто всё равно им: мать – дитя
Могли убить, бессмысленно, не охнув.
…
Вот август - сорок третий - на подходе.
Уже свершилась Курская Дуга.
И канонаду стали слышать вроде, -
Знать, наши давят лютого врага!
Людей собрали на огромном луге,
Чтоб всех в эвакуацию погнать.
Под вечер один немец в нашем круге
Стал старожилам тихо разъяснять,
Что лучше в лес уйти, подальше в чашу,
И переждать недели две в глуши.
На всех фронтах фашистов гонят наши…
И надо ночью было всё решить.
А немец тот, он русский знал неплохо,
Не волею своей на фронт попал.
Отец его в ту первую эпоху –
Войну в плену у наших побывал.
Рассказывал он сыну про Россию,
Что люди там хорошие живут…
И старики, с собою взяв скотину,
Решили: тайно ночью в лес уйдут.
Не все пошли, на станцию кого-то
Погнали на погрузку в поезда.
А мы ушли под самое болото,
И там была лишь грязная вода.
Через неделю все припасы съели,
Воды хорошей нет нигде вокруг.
И порешили: хватит канителить -
Меня и ещё нескольких подруг
Послать «в разведку» ближе к кромке леса,
А, заодно, грибов насобирать.
Мы ж заблудились, вот такая пьеса,
И стали путь к своим назад искать.
Идём и видим: на большом прогале
Машины, люди… Немцы?! Мы – бежать!
А вслед: Стоять! – нам громко закричали,
И из винтовок стали вверх стрелять.
Остановились мы… И видим: скачут
Солдаты наши к нам на лошадях.
Всё!.. Спасены!.. И к нам пришла удача!
Сменился счастьем бесконечный страх.
Нас расспросили, где же остальные?
Как удалось нам немцев избежать?
И, видя, что какие мы худые,
Решили кухню с нами вслед послать.
Нашли мы наших, командир - доволен!
- Какие ж молодцы, что вы спаслись!
А старики в ответ: - Что так нет доли!
Нет мочи от своей идти земли!
Работали, конечно, подневольно,
Но полицаев средь нас нету, брат!
Спасибо вам, что принесли нам волю,
А вам в подарок: наш, вот, самосад!
Того момента век я не забуду…
В село пока не стали возвращать, -
Подбужье заминировано всюду, -
Придётся на Ильинке переждать.
Недели две сапёрные работы
В самом селе, вокруг села велись.
А нам скорее, нам домой охота, -
И вскоре разрешенья дождались.
Вернулись, только трубы смотрят в небо,
Лишь два кирпичных домика стоят…
А тут поля неубранного хлеба,
Да осень уже кажет хмурый взгляд…
Повсюду все подорваны колодцы,
Коровы не у всех, нет лошадей.
Но надо жить! А что же остаётся?..
Работать, ждать от фронта новостей…
…
В тот год был хлеба урожай богатый, -
Как немцы, не понятно, не пожгли…
К нам на подмогу прибыли солдаты
Из Средней Азии, - всё фронту берегли…
Всё вывозили, людям не досталось
Ни одного мешка – Война! Война!
И за карман зерна – такую малость -
На восемь лет была осуждена
Соседка,  у неё остались дети…
Понятно – фронт, но как же людям жить?!
Вина несоразмерная с ответом!
Как можно было эту власть любить?!
…
По-быстрому отстроили землянки,
Туда – сюда и завернёт зима.
Кто посильнее, лес привёз с делянки,
И, вскорости, построили дома.
Ту зиму очень трудно пережили.
Простуженные, а еды в обрез.
И постоянно с мамой мы ходили
За сушняком – в трёх километрах лес…
А по весне, когда снег таять начал,
Вода в землянку талая пошла.
Полмесяца боролись с незадачей,
Пока всё стаяло, природа расцвела…
…
Пришла весна, с ней новые проблемы, -
Ведь сеять нечем, фронт всё проглотил!
Распоряжение, и никакой дилеммы:
На станцию пешком народ ходил…
Судимир - восемнадцать километров,
А кто-то тридцать шёл на Теребень…
Не важно, дождь на улице иль ветер,
Ты тащишь пуд зерна на трудодень.
Всем одинаково и женщинам и детям,
Которые постарше, плачь – не плачь…
Но ничего!.. Мы справились и с этим!
Нам было не до школы и задач…
…
В средине ж лета женщины решили:
- А вдруг опять всё отберут зерно!
На Украину ехать, пока в силе! -
Я попросилась с ними заодно.
Мать не хотела отпускать, боялась,
Но согласилась, для обмена дав
Мне несколько платков и ситца малость.
И мы, к товарным поездам пристав,
Неделю с пересадками до Ровно…
Там указали нам куда идти:
- Часочка три, по той дороге ровной,
И сможете вы хутор там найти.
Пришли под вечер – встретила хозяйка,
Вокруг поля пшеницы, ладный дом.
- Поможете убрать – вам будет пайка,
За это с вами расплачусь зерном.
Всех покормила, ночевать отправив,
А было нас с десяток человек,
В сарайчик рядом: - Там тепло, - добавив, -
А утром трудовой начнём забег!
Нам не спалось. Вдруг слышим среди ночи:
С собаками приходят мужики.
Заходят в дом, - мы ж испугавшись очень,
Забрались под крыльцо, взяв кузовки.
А в доме, слышим, началась попойка,
А вскорости и несколько фигур
К сараю шагом поплелись нестойким, -
Мол, поглядим ка мы на этих дур…
Нас не найдя, рассерженные, злые,
С собою взяв собак, пошли искать…
Мы притаились в страхе, чуть живые…
Молясь Всевышнему… Ох, страшно вспоминать!
Нас не могли собаки не учуять!
Но, видно, всё же есть на свете Бог!
Не веря сами, что беда минует,
Босые (меньше шума) без дорог,
Когда затихла пьяная гулянка,
Бегом мы через поле, по стерне…
Под утро прибежали к полустанку.
Все ноги в кровь, горели, как в огне!
И там одна нам женщина сказала,
Что первые мы, кто пришёл назад.
Людей здесь сгинуло уже немало,
В глуши ещё бандеры правят ряд.
Нам объяснила, где поближе рынок,
Как пай здесь заработать зерновой.
Неделю под погрузкой гнули спины,
Зато, пудов по пять везли домой!
Когда про приключенья мать узнала,
Про все невзгоды, как прошла беда.
- Пусть будем жить мы впроголодь, - сказала, -
Но не пущу я больше никуда!
…
Колхоз стал понемногу развиваться,
Не знали мы: где выходные дни…
Наличным было неоткуда браться, -
Работали за палки - трудодни.
И денег заработать чтоб немножко,
Когда картошка стала поспевать,
Пекли с добавкой из неё лепёшки –
Носили на Судимир продавать.
С утра пораньше, чтоб домой вернуться
С подругой отправлялись мы вдвоём.
Пока дойдёшь, спине – не разогнуться,
Стоим и потихоньку продаём.
Однажды поезд там остановился,
Немецких пленных целый эшелон.
Повыскочили фрицы, чтоб напиться,
Всё расхватали и назад в вагон…
Мы испугались: что же делать, братцы?
Ни денег, ни лепёшек, - вот беда…
А немцы позже стали возвращаться,
И заплатили нам с лихвой тогда!
Собрались уходить и видим немец
Худой, и жестом, дескать, денег – нет!
И просит, хоть немножко, чужеземец…
А мы себе оставили обед –
Последнюю лепёшку на дорогу,
Назад идти же нам неблизкий путь.
Поговорив с подругою немного,
Отдали её немцу… Как-нибудь
Дойдём… Дорогой ягоды отыщем,
Ведь нам не привыкать, и свой лесок…
Мы гордые: не мы, а немец – нищий!..
А он нам мыла вытащил кусок…
Хоть небольшой, а мы как были рады!
И дома ниткой ровно разделив,
По капле эту тратили «награду», -
Такой вот получился позитив.
А к пленным мы не чувствовали злости,
К когда-то славным фюрера сынам.
Оборванные, заострились кости…
Не мы, а вы тут кланяетесь нам!
…
Всё вынесли мы: женщины и дети.
Теперь не веришь в это естество.
И как же был нам радостен и светел
Победный май – народа торжество!
С войны бойцы к нам стали возвращаться,
Встречали всех… А вдруг вон тот солдат
Отец наш?.. Но не вышло нам дождаться,
А летом вызвали в военкомат.
А маме - некогда, она меня послала
За двадцать километров с утреца,
Дала с собою хлеба, ломтик сала.
Я ж – рада, что узнаю про отца!
К обеду я была в военкомате.
Спросил майор, умею ль я читать?
И выдал мне конверт, на нём печати,
И приказал: До дома не вскрывать!
Назад бежала я, ну, что есть мочи, -
Ура! Несу я вести от отца!
А мать увидев, призакрыла очи,
И сразу зарыдала, спав с лица!
Там было извещение с печатью,
Что без вести пропавший наш отец.
Не верили мы этому проклятью,
Всё ждали - он вернётся наконец!
Пытались отыскать мы весть любую,
А по пришествии шести десятков лет,
Привёз зять фотографию большую,
Спросив меня: Кто это? - я ж в ответ:
Не узнаю, но больно мне знакомо…
Сестра ж сказала: Я смотрю, Серёж,
Отца – Матюху привезли до дому?! -
На тётку Ольгу очень он похож.
Мне дали бланк, какого – то шталага*,
На нём и фото, как оригинал.
Зять объяснил, что это был концлагерь,
А первым, внук мой – Коля отыскал.
Очки взяла, бегу по строчкам узким,
Пытаюсь прочитать я поскорей.
Всё по-немецки, с переводом русским,
И расшифровка: СИВАЛЁВ МАТВЕЙ!
Как будто сердце тронули иглою:
ОТЕЦ! Нашелся!.. Через столько лет!..
И мы вдвоём заплакали с сестрою,
И радость – горечь, что нашли ответ.
Погиб в плену, январь сорок второго,
В Германии, там тиф вовсю косил.
А я его запомнила живого:
Май, сорок первый, он мне говорил,
Когда из школы табель принесла я, -
Там всё отлично, радуется глаз…
Он мне сказал, целуя, обнимая,
Что выучит меня на высший класс.
А мама ничего так не узнала, -
В конце восьмидесятых умерла.
Отца погибшим… так и не считала!
И до последних дней его ждала.
Когда подкралась смерть, и «стало лихо»,
Когда уже земной замкнулся круг,
Она в конце сказала тихо-тихо,
Закрыв глаза: «А…, ты пришёл, Матюх…»
…
Года, года… Летит их вереница…
За трактор были мы и за коня,
И страшно, если снова война снится…
Не помню: было ль детство у меня?!
Хлебнули горя и после Победы, -
Не мы одни – беда у всей страны.
Но мы шутили, разве ж это беды?!
Молились: лишь бы не было войны!
…
Я передал рассказ, почти дословно,
И в нём ни капли не присочинил.
Когда писал стихи, казалось словно
На той войне немножко сам я был…
Спасибо за Победу всем солдатам!
Проклятье - смертью дышащей войне!
И женщины достойны все награды,
А дети, что работали - вдвойне!

2013г  27 февраля – 13 марта

Старосты - полицаи, которые помогали односельчанам и партизанам.
Казаков Андрей
Картошников Савелий Ионович
Кусков Иван Финогенович
Пьянин Савелий
Рульников Иван
*шталаг – концлагерь для военнопленных в Германии