Нинка. Двадцать лет спустя

«Самые простые вопросы – самые сложные на самом деле.
Где ты родился? Где твой дом? Что ты делаешь? Куда ты
идешь? Думай об этом изредка, и понаблюдай за тем,
как твои ответы будут изменяться»
Ричард Бах

     ...Так почему-то бывает всегда: вечная любовь заканчивается в четверг.
     ...Ошибка заключалась не в том, что мы с ней расстались. Таких «ошибок» в моей жизни потом было более, чем достаточно. И, конечно же, не в том, что я через девять лет после школы женился вовсе на другой женщине, проморочив, правда, перед этим ее и свою головы лишних 4 года. Все-таки главное в этом деле не только сесть в нужный транспорт, но и определиться, ехать до конца маршрута или вовремя соскочить. Избитость и циничность этого постулата нисколько не умаляют его истинности. Ну а сама ошибка заключалась в том, как мы расстались, вернее, как это сделал я.
     …Всего-навсего, изрезанные в лоскуты, несколько ее писем, отправленные ей же заказной бандеролью. Чтоб уж наверняка! Злодеяние, убийство, предательство, совершенное  внезапно, из переулка не ножом и не дубиной, а обыкновенными, канцелярскими за 30 не серебренников, а копеек, ножницами. Рукой, приделанной к молодому стоеросовому телу, уверенному в обладании той же копеечной истиной.
Двадцать лет спустя, на улице Виноградной, (а тогда она называлась Пионерской), в родном Могилеве-Подольском мой бывший одноклассник сказал: – «Оглянись!» Он не знал, что краем глаза, (ждал ведь!), я уже заметил ее, и краем сознания понял, что эта, летящая к нам знакомой походкой, располневшая женщина – ОНА, но отвернулся. Отвернулся, следуя то ли какой-то детской прихоти, то ли подчиняясь велению генетической памяти. Безошибочные признаки школьных симпатий: - либо ты беспощадно дерешь ее за косы, либо верноподданно таскаешь за ней ее портфель. А самый заметный, но самый верный признак – это, когда ты ее не замечаешь. И чем подчеркнутее ты от нее отворачиваешься, тем понятнее окружающим и тебе самому, что все это неспроста.
      Потом меня подергали за ухо, и забытознакомодалекий голос насмешливо произнес банальную и классическую, (по крайней мере, для Могилева – я подчеркиваю – Подольского), фразу: – «Мужчина, угостите даму папироской, а то я не знаю, как здесь пройти прямо!»
     …Было отчетно - безвыборное собрание в старой школе, экскурсия по родному городу, банкет в ресторане и сидящие напротив два десятка лиц-зеркал. Поглядев в любое из них, можно было увидеть себя. Были тосты и танцы. Я танцевал только с ней, и мы все время почему-то молчали. Потом - хоровое шатание по ночным улицам с распеванием двадцатилетних шлягеров, – «Черного кота», «Королевы красоты», «Халли-галли» – и распиванием канистры молодого вина на набережной вечного Днестра у подножия не менее вечного Ленина. И была южная теплая ночь…
     …и было утро, вернее, день и романтическое свидание в старом городском парке, на которое она прибежала ко мне, как и двадцать лет тому, еле отпросившись у мудрой, все понимающей и сильно постаревшей мамы. Была вросшая в землю, но чудом уцелевшая, «та самая» скамейка и даже, чего греха таить, (да и не грех это вовсе, хоть и были оба семейными людьми), несколько поцелуев. До банальности мы не опустились.
     …После окончания школы она уехала в Удмуртию, работала на заводе в Ижевске и Сарапуле, там же и вышла замуж. К тому времени мы уже много лет не только не общались, но и не переписывались. «– Ты знаешь, – сказала она – даже после ЗАГСа, во время свадьбы, сидя рядом с мужем, я четко знала: если бы каким-то невообразимым чудом ты вдруг появился на пороге банкетного зала, я встала бы и ушла с тобой». Потом она порылась в сумочке и протянула мне снимок. На нем был запечатлен я, примерно в возрасте 14-15 лет, что меня не очень удивило: когда мы с Нинкой «ходили», то часто обменивались «фотками», в т.ч. и очень юными, у меня до сих пор где-то есть одна, где ей 4 года. « – Класс! – восхитился я, – Сохранила до сих пор? А у меня тоже…» и, подняв глаза от фотографии, осекся. Насмешливо улыбаясь, Нинка смотрела на меня озерами слез. И еще не взглянув снова на снимок, я вдруг сообразил, что на нем я одет в… американские джинсы, а сам снимок… цветной! – «Это мой старший. В первую брачную ночь я думала о тебе!» – сказала она.
     Я смотрел на это фантасмагорическое фото, покрываясь от ужаса коркой инея и не понимая, что мне со всем этим делать и как жить дальше.
     Бабы, бабы! Сатаны в юбках! Что же вы с нами делаете?! Любите и возвышаете ни за что, окунаете в наше же дерьмо и все равно любите, достаете из дерьма, умыв слезами, и снова любите, терпите нам и прощаете от нас, и любите, любите, любите. Вечный процесс и великое уравнение Жизни: «упал – отжался». Из вас мы вышли, в вас уходим.
     Уже потом я где-то вычитал теорию, согласно которой женщина рожает ребенка, похожего на того, кого любит, о ком мечтает во время зачатия, а не на того, с кем его зачала. Мистика?!

     …Через два года она с мужем и сыном попала в ДТП. Муж и сын остались живы. Осталась фотография.
     …Ау, девочки! Где вы, милые? Где вы, строптивые и неумелые хранительницы своей и моей невинности? Что с вами стало, неопытные, но терпеливые воспитательницы моей мужественности, созидательницы моей непоколебимой веры в ваше земное величие? Так хочется иногда встретиться, поговорить, увидеть и услышать ваши лица и ваши сюжеты! Кого сейчас вы храните и созидаете? На этом свете или на том?