Дождь

1
Она сидела у раскрытого окна, и взгляд ее был обращен в небо. На небе собирались мрачные тучи, предвещая, если не грозу, то дождь наверняка. В этот момент она чувствовала только полное опустошение, опустошение внутреннее – как будто медленная смерть подкралась к ней изнутри – души уже нет, а внешняя оболочка пока еще жива, и даже иногда улыбается (или улыбалась?).
Взгляд обращен в небо, в глазах застывшая беспомощность, безвыходность и страх. Страх незнания будущего (или знание его?). Она уже не могла больше плакать, все слезы давно забрала подушка; она не могла больше думать – мыслей в голове было так много, что они готовы были проломить череп – так каждая из них хотела вырваться наружу. Она просто сидела у раскрытого окна, ветер трепал ее волосы, уже начался дождь, и капли, попадая на лицо, казались слезами, но она уже давно не могла плакать.
Где-то вдалеке прогремел гром. Не сильный, но зловещий, предвещающий грозу, а не тот, отдаленный и затихающий, который обычно бывает после нее.
Она моргнула и вышла из оцепенения, в котором пребывала уже долгое время. Закрыла окно, но в небо смотреть не перестала. Оно всегда так завораживало ее и удивляло: то светлое, то хмуро-пасмурное, оно отражало настроение человечества, оно плакало дождями над бесконечными войнами, грозило громом диктаторам и просто улыбалось солнечными лучами всем хорошим людям (широкое понятие?).
Сегодня небо хмурое. Ветер гонит по нему облака, которые многое видели на своем пути, прежде, чем она увидела их. Если бы они могли говорить, то рассказали бы о многом. Они летят их станы в страну, из США в Евросоюз, и им не нужны визы, паспорта, чемоданы с вещами. Природа устроена просто, но человек все время пытается что-то усложнить, придумать, усовершенствовать и, в конечном итоге, испортить.
Она слушала раскаты грома, и в памяти всплывали картины ее жизни. Как ни странно, но она почему-то помнила только плохие моменты, в голове не сохранилось ничего, что могло бы вызвать улыбку в этот (возможно последний?) момент жизни.
2
Он еще не умер, но оставалось уже недолго. Он чувствовал холодное приближение кого-то. Сказать однозначно, что это смерть, он не мог, но так обычно думают все, поэтому он тоже решил, что это приближается именно смерть. Он уже давно не встает с постели, да и зачем? Лишний раз доказать себе, что ты еще можешь сражаться? Конец неизбежен. Он это знал.
Он жил, как все, искал свою индивидуальность, пытался реализовать себя в жизни, учился, дружил, любил – и все это оборвалось одним коротким заключением, написанным на пожелтевшей больничной бумаге – СПИД. Он уже не помнит, что подумал в этот момент, когда врач (или палач?), отводя глаза в сторону, прочитал заключение (или приговор?). Он помнит только, что у него внутри образовался большой ледяной шар страха, который с каждой секундой увеличивался; страха, но не за свою жизнь.
Он долго не мог в это поверить, убеждал себя, что все обойдется (или обойдется без него?), что с ним такого не могло случиться, что это ошибка, и еще множество бесполезных доводов, которыми себя обычно утешают смертельно больные или умирающие.
3
Жизнь устроена так, что за все нужно платить, но иногда платить за то, чего не делал, за ошибки своих родителей, за ошибки человечества; и не нужно думать, что наши дети не будут платить за наши ошибки, это неизбежно, это круговорот ошибок в природе, и именно он подвел наше общество к той крайней черте, на которой оно находиться в данный момент.
4
Это затянуло в свои сети так неожиданно и стремительно, что он очнулся только через две недели. Он очнулся, но еще до конца не осознал серьезности всего положения; казалось, он просто очнулся от длинного сна, в котором летал, переходил из квадрата в квадрат, разговаривал с мышами (причем, они ему отвечали), получал удовольствие от своего существования, чувствовал, как ему казалось, мир каждой клеточкой своего тела, принимал наркотики.
Наркотики. От этого слова ему сейчас захотелось умереть быстрее.
Да, они чуть не затянули петлю на его шее, но обрезала веревку этой петли любовь. Любви в матери он не испытывал, потому что ее не было. Матери не было. Любви к отцу не было по той же причине. Любовь к Родине (где она для того, у кого нет дома?) в приюте ему также не привили. Любовь к самому себе? Нет, здоровый психически человек не должен восхищаться своей персоной. Любовь к девушке. Вот то чувство, которое вытянуло из бесконечной вереницы кайфа и ломок, ломок и кайфа. Сравнивая свое существование с ее жизнью, он чувствовал себя ковриком возле входной двери.
Она его просила бросить – безрезультатно, она угрожала ему, что уйдет – не помогло. И только, когда она ушла, оставив его одного в этом мире, он понял, что он делает, куда он катиться, как он будет жить дальше. И он завязал. Было тяжело, но современная медицина не подкачала. Жизнь наладилась, все стало в свою колею, девушка вернулась, засияв солнцем на пасмурном небе его жизни.
Теперь он с полным правом мог сказать, что он живет, а не существует, но…
…Есть такое понятие, как «хроническое невезение». Дать ему точное определение может только тот, кто этим болеет, кому не везет по жизни. Что бы ты не делал, как бы ты не надеялся (на хорошее, плохое или среднее), исход один – все равно ничего не получится. Ты чувствуешь себя в жизни, как хирург, который купил диплом, не знает, что такое внутренние органы и боится крови. Причем, начинается все обычно с детства. Так было и с ним – детский дом, комплексы неполноценности, обидные прозвища в школе, ущемления прав, драки, сломанная рука и переносица, сигареты, школьный выпускной, водка, поступление, лень, исключение, наркотики, долгие месяцы реабилитации, СПИД. Но это еще не последнее звено, на последнем месте стоит смерть, она ждет и очень скоро получит гораздо больше, чем ожидала.
5
Дождь начался сильнее. Она все также сидела у окна и думала о смысле жизни. В последнее время она часто думала об этом. Жизнь одна, ее нужно прожить так, чтобы в старости (она дана не всем) не было стыдно за ошибки молодости, было что рассказать внукам и вспомнить на свой 80-ти летний юбилей. Это давно установленная догма. Этого хотят все (или почти все?). Но зачем жить?, как жить?, с кем жить? – этому не учит никто. Что же делать, если не хочется жить? Почему нельзя отдать свою жизнь другому человеку? Но кто знает, может быть он и не захотел бы принять такую помощь, потому что не знал бы, как с этим потом жить дальше (или существовать?). Имеет ли она право решать что-то за других, и имеют ли другие право решать за нее, и кто этот (или эта?), кто все таки решает (или не решает?).
Шел дождь, роняя капли на опустевшую землю, на крыши пустых домов, на горячие после летнего зноя тротуары, на деревья, на ограды, на детскую площадку, на подоконник, на стекло, на умирающую нежность и любовь, которые ушли вместе с ним, осталась только ненависть к жизни, миру и даже к небу.
Еще не звонил телефон, врач не говорил ничего в трубку срывающимся голосом, извиняющимся тоном, но что-то оборвалось у нее внутри, порвалась тонкая струна самообладания, покатились слезы (опять появившиеся в недрах организма), соленые (не горькие, почему-то), крупные. Дождь почти закончился, дунул ветер, стукнув в окно своими костяшками пальцев (на прощание?), и зазвонил телефон...
  6
Он умер, когда над городом разразилась гроза, как будто даже небо оплакивало его (глупую?) смерть, а гром грозным басом возмущался, что это (несправедливая?) смерть готова забрать все. Он умер быстро, когда закончился дождь.
7
Она положила трубку. Дождь закончился, выглянуло солнце, призывая выйти на улицу, подышат свежим, послегрозовым воздухом, наполненным озоном. Она подошла к окну и открыла его полностью, теперь форточки ей было мало – нечем было дышать. Она присела на краешек стола и окинула взглядом свою комнату: его фотография в рамке на трюмо, открытка, которую он подарил в честь 4-ой годовщины их отношений (новых, посленаркотических), глупый мишка, держащий сердечко в двух лапах; и на самом краешке стола, как белый островок будущей (или уже прошедшей?) жизни – заявление в ЗАГС, которое так и не успели отнести по адресу.
Она понимала, что через несколько лет ее постигнет та же участь, она знала это без подтверждения врача. Но она не могла ждать так долго. От нее зависела жизнь (или смерть?) еще одного маленького существа, которого еще как бы нет, но она уже чувствует его тепло и уже чувствует его боль, когда он увидит на пожелтевшем больничном листе страшное слово СПИД.
Она больше не думала, встала на подоконник, не колеблясь ни минуты, сделала стремительный шаг вниз. Послышался глухой шлепок, и где-то рядом сработала сигнализация в машине, призывая кого-нибудь еще присоединиться к этому горю.
Окно на девятом этаже осталось открытым, ветер качал рамы и они скрипели, а у смерти сегодня был праздник – она получила три новые жертвы, причем некоторые из них (или все?) даже не успели понять, что такое жизнь.
Что такое жизнь?
Р.S. капля дождя на стекле.