Лучевой человек. Поэма

к о ч е в н и к и Дополненная версия от 7.10.2005
ЛУЧЕВОЙ ЧЕЛОВЕК или ТАУХИД*
Поэма о духе (рух), животной душе (нафс) и теле (бадан)

Записал Алексей М. ОРЛОВ

* Таухид (араб.) – у суфиев всеединство, монизм.

Об изначальной форме человека

Были мы кочевники в мирах,
Нам неведом был ни тлен, ни прах.

Мы звенели серебром-монистом,
Будучи вселенским духом чистым.

Без скафандров и без звездолетов
Мы скользили асами полетов.

Видно, нам была дана от века
Лучевая форма человека.

Игра как причина прихода на Землю человеческого духа и вселения в тело одного из земных животных

Жизнь для нас была простой игрой,
Ладен был нам игровой настрой.

Мы к Земле играючи припали,
Прилепившись духом, к ней пристали

И затем, без всякого смущенья,
Выбрали тела для воплощенья –

Те, которые теперь от века
Называют телом человека.

Что ж, скажу вам правду, не скрывая:
В тело зверя мы вошли, играя.

Возникновение триипостасного человека

С этих пор, как знаем мы прекрасно,
Купность всех людей триипостасна.

Вечный дух – нас метит чистой частью,
Тело и душа – звериной мастью.

В плоть вселившись, стало нам возможно
Испытать эмоции неложно –

Те, которых нет в природе духа,
Что как звуки за пределом слуха.

Игра в тело

Различался пол животных тел.
Дух, играя ими, захотел
Ощутить, что будет при «любви»,
Что такое этот «жар в крови»,
Чем соитье радует скотов*?
Отчего работать уд готов?

* Здесь «скоты» – в библейском смысле, как животный мир, мир бессловесных существ.

К чему привело нарушение равновесия трех ипостасей

И они вкусили всё сполна.
И была эмоцией пьяна
Бедная головушка шальная,
К страсти подошедшая, играя.

Обострился наш телесный слух,
В результате – умалился дух.

И пошла телесная возгонка,
Загрубляя то, что было тонко,
Замутняя то, что было чисто.
Приумолкло звонкое монисто.
Придавила сердце маята,
Прикрывая памяти врата.

Что хранят врата памяти

Прежде весь наш опыт нашим был –
Всё, что знал, умел, открыл, учил,
Опыт жизни многих поколений,
Опыт предыдущих воплощений.

Был он вовсе не теоретичен,
А, скорее, полностью практичен,
Сохраняя полностью уменья,
Что дало мне это воплощенье.

Если, скажем, был я гончаром,
То при воплощении втором
Мне знакомо это ремесло
От рожденья: знанье не ушло,
Ноги помнят круг, а руки – глину,
Сами форму придают кувшину.

Говорят, сознанья чистота
Открывает памяти врата.

«Открытые врата памяти» – это прозрачность стекла сознания

Да, конечно, так оно и есть.
Чистота протягивает весть
Сквозь себя – так чистое стекло
Пропускает божий  свет зел;.

И еще одно уподобленье:
Как при идеальном отраженье
Зеркало отбрасывает свет –
Так и мы, уменье принимая
И его в иные жизни отражая,
Знаем то, чему ученья нет.

Кто же мы? – Всезнайки, всеумейки.
Вот к чему вели витков римейки*.

* Римейки (от англ. remake) – повторы; имеются в виду реинкарнации.

Полнились мы мира полнотой.
Так же крепнет травяной настой.
В формы проливаясь как в посуду,
Мы перебывали всем и всюду,
Оттого умея не учась
Принимать Вселенную смеясь –
Ведь на свете всё легко и просто –
Если б не животная короста,
Что себе мы сами нагадали,
Приняли, надели, возжелали.

Что же было вначале?

Был дух прозрачен и спокоен,
Лишь самому себе покорен.

Он был собою и никем иным.
Он был самой любовью
и самим собой любим,
И никого не пребывало с ним.

И не было нигде ни напряженья,
Ни расслабленья.
Так и пребывал
Он сам в себе как драгоценный лал,
Вне направленья, времени, пространства,
Вне осознанья, радости, жеманства.

И не была ему присуща томность,
Сомненья, сила, воля, скромность –
Свойств не было еще. Им не пришла пора.
Но миг настал – и началась игра.

Игра как начало начал

Игра – откуда ты взялась?
Ты задалась? Не задалась?

Всегда считали люди на Востоке,
Что так живут – играя – боги.

Толкает от покоя к непокою
Не что иное как начало игровое.

Игра – в природе изначальной,
Фатальной, бытовой, сакральной.

В пределах жизненной поры
Нет ничего, что вне игры.

Коль так, то мир живет играя,
Вне игрищ ничего не принимая.
Игра – вот истина, основа бытия.
Игра – сознанья лития.
Игра приводит и игра уводит.
Игра нисходит и игра восходит.

И больше нет бытью иной причины,
Как игровой характер сей картины.

Было ли что до игры?

Когда бы был первотолчок –
То отчего произойти он мог?
Кто дух лягнул? Кто это был, скажите?
Кто сплел с ним рядом голенастую обитель?

Кто камень бросил первым, чтоб волна
Вдруг поднялась, ленива и мощна,
Простершись в мир – и сотворив движенье,
Верх, низ, сгущенье, силу, направленье?

Но не было иной первопричины,
Чем игровой характер сей картины,
Спонтанность, неожиданность, рывок,
Необъяснимый алогичный ток.

Дух сам вошел в какое-то мгновенье
В иное состоянье – истеченья,
Сгущенья, разреженья – и явилась
Внутри него волна, – и покатилась.

Открылся непокой как дверца.
Так автоволны сокращают мышцу сердца.

Любовь как импульс к игре и ее суть

Все сущее возникло из игры
В покой играющего духа.

Он поигрался в око, веко, ухо –
И так играет и до сей поры,
Перебирая: что еще возможно?
Перебегая формой бестревожной
Вселенской пламенеющей любви,
Изменчивой, богатой и текучей,
Трескучей, водянистой и сыпучей.

Все формы мира назови – не ошибешься:
Любовь найдешь – и ею ты напьешься.

Но жажду в ней ты вряд ли утолишь,
Покуда рано или поздно не вернешься
В то состоянье, в ту святую тишь,
Которая была до всех начал,
Откуда пульс игры нас всех призвал.

Что за дух пришел на Землю

Итак, играя, в форме лучевой,
Мир ощущая резонансно-волновой,
В какой-то миг на Землю мы явились,
Сюда присели, к ней мы прилепились.

Не нужно ни скафандров, ни ракет,
Чтобы достичь неведомых планет,
Когда ты сам есть невечерний свет.

Мы прилетели, сели – вот потеха.
А дальше… Дальше – вновь раскаты смеха.

Дух молодой пришел на Землю.
Вечен
Был человек уже, любовью человечен,
Чистотой любовного приятья,
Теплотой духовного объятья.

Он способен дух сливать с другим
Существом – чтоб тот был тоже с ним.
Мы очеловечиваем тонко
Всё, что откликается нам звонко:
Дым огня, деревья и траву,
Храма стать, оплечья и главу,
Воздух, воду, ветер и светила –
Всё, в чем сила. Всё, что нами было.

Любовное объятье духа и тела

Будучи мне мужем и женой,
Дерево сливается со мной,
Я – сливаюсь с ним в своем приятье,
В восхищенье, внутреннем объятье.

Происходит так со всем на свете –
Презанятны, право, шутки эти:
Всё отдельно лишь на внешнем плане,
А на деле – плазма, плавь, лобзанье,
Со-участье, тонкое соитье,
Вот об этом буду говорить я,
Чтобы рассказать о самой сути:

Люди на Земле – не перепутье
И не выбор, а закономерность,
Истечение в иную мерность.

Мы, пришедши в игровой манере,
На себя не просто плоть надели,
Мы ее отнюдь не захватили,
Не зомбировали, не поработили,
И не ущемляли мы зверьё.
Мы им подарили всё своё.

Дух вселился – взгляд открылся век,
Появился новый человек.

Он имел три лика – как три клети,
От животных было здесь – две трети,
И одна другую обнимала,
Миловала и собой ласкала,
И питала нежным тонким млеком.
Вот что мы назвали человеком.

Человек до прихода на Землю

Вечный дух бесстрастен был почти –
Ты его признательно почти.

Ныне ангелической природой
Называют долгие уходы
В эту всеприемлющую тишь
Чувства. Но оно забвенно лишь,
А потом выходит из забвенья,
Как сейчас, в текущее мгновенье.

Что добавляют духу душа и тело

Дух обогащают обертоны
Тонкости душевной – зовы, звоны,
Переливы, отблески, рефлексы
Ощущений, тексты и подтексты.

Миг – и птицей целостность взлетела,
Как соитье духа, чувств и тела,
Как проникновенность всех низин,
Как переплетенность всех корзин,

Как недальность крайней высоты,
Как реальность сказочной мечты,
Как лицо и всюдуликость в свете,
Как возможность быть и тем, и этим.

Как светимость абсолютной тьмы,
Как очищенные от химер умы –

Так и мы – кочевники Вселенной.
Мы парим над этой жизнью тленной,
Мы ныряем в тленность как в игру,
Мы вплываем в бренность как в Угру,

И в ее светящихся основах
Обретаем вновь себя – как новых.
Вот о чем припомнить мы вольны.
Neo в «Матрице» – наш символ новизны.

Единство всех трех природ человека

Мы парим на крыльях птицы Рух*,
Ведь основа – это тонкий дух.

* Рух (араб.) – дух.

И душа – дух, только покоснее,
Чуть порезче, цветом порезвее.

Ну а тело – дух уж очень косный,
Но зато он сильный, мощный, рослый.

Это как три разных инструмента.
Их используй как «дитя момента»*.

* «Дитя момента» – суфийский термин для обозначения уровня сознания, всегда бодрствующего в своем «сейчас» и всегда готового использовать текущий миг себе во благо.

Там где нужно – мир лупи кувалдой,
А в ином – так тонкой «к;лдой-б;лдой»
Тонкости иные заклинай,
Их чаруй и ими ты камлай.

Отступление от темы, наступающее ей на пятки

Формы отвлеченности от «Бога» –
Тоже тропка, путь, стезя, дорога.
Если видишь ты и в этом суть –
Назови ее «духовный путь»
Или, может, как-нибудь иначе –
Пожелаю в том тебе удачи.

Время жужжит как пчела.
Пусть даже напрасно.
Время летит как стрела –
Что ж, и это прекрасно.

Дерево росло большого роста,
А теперь на пне стою я просто,
Заменяя дерево собою,
Не влачась ни с;м-брат, ни гурьбою.

Унесён
предутренним парком.
Так ковер
колеблем ветерком,
А на нем –
неведомый узор,
Что впитал
неведомый простор.

Снова я нашел большую воду,
Снова в ней обрел свою свободу.
Мне бы без исканья этих вод
Взять барьер свобод и несвобод.

Выбрали мы этот белый свет,
Что же делать – выбора-то нет.
Оставляя выбор за собой,
Мы давно уж выбраны судьбой.

Был хоть грошик – ныне ни гроша.
Мертвый ворон, где твоя душа?
И в ответ он простирает крылья
И взлетает в небо без усилья.

Ты силен повадкой умной, чинной –
Вот и потянуло мертвечиной.
А и чин, и разум отзови –
Затрепещет крылышко любви.

Пусть сохраняет целостность душа –
А карандаш я заточу и без ножа.

Рассудительно сказала кроха:
«Что же, ветер западный, неплохо!»
Да и с точки зренья небосвода
На Земле – прекрасная погода.

Знают все – нет близости у близких,
Высоты – у вышних, низа – низких,
Нет у времени текущих лет,
И у Бога – тоже Бога нет.

Вроде скопом, вроде шли гурьбою –
Тихо отцепился сам собою,
Скинул шапку и надвинул кепи,
Став в цепочку упразднивших цепи.

Несомненно, нам идут во благо
Золотые розги «солидаго»*,
Мы ж все это называем свинством
Лишь за то, что нас секут единством.

* Solidago (лат.) или «золотая розга» – желтый полевой цветок на прочном длинном стебле с соцветием в виде метелки, отчасти напоминающий розгу.

Передай-ка мне свое незнанье.
Я же поделюсь с тобой стараньем.

И теперь
Слова «на посошок»:
Всё образуется, всё будет хорошок.

Новое тело воплощения как источник личного опыта

Игротеки – неисповедимы.

Мы как птицы пролетали мимо,
Но наскучила аскезы схима –
Снизились тогда, спустились
И в тела животных воплотились.

От решения такой задачи
Ощутили мы себя иначе.

В новом теле – множество игрушек:
Вот возможность завести подружек,
Вот возможность есть, возможность пить,
Двигать телом, спать, дышать, ходить.

Ведь до этого бессмертный дух,
Пусть имея «абсолютный слух»,
Был везде и всюду – и нигде,
В поле тяготенья и в звезде,
Он был дома даже в чернодырье
И в потоке плазмы – как в квартире.

Ныне – груз телесных положений
И координацию движений
Он воспринимает как игру,

Как и сон, забвенье осознанья
И исчезновение вниманья,
Что приходит снова поутру.

В новеньком земном житье-бытье
Боже, как же сладко забытье!

Как сладки соития моменты,
Как странны от пищи экскременты!

Словом, это был сплошной экстрим,
«Экзот;к», прикол и иже с ним.

Оборотная сторона игры с телом

Потихоньку суть пошла за делом –
И к земному сердце прикипело.

Полюбилась нам такая стать –
Ощущать, пить-есть, дышать, желать.

Всё пикантным было, было вн;ве,
Радовался дух такой обнове.

Всё вокруг сорадовалось с ним,
Св;тое объятием одним

И моя животная природа
Всё милей от года и до года
Постепенно становилась мне.

Я дарил себя своей жене,
Жил, чтобы дышать, ходить и плакать,
Есть и пить, ну и, конечно, какать.

И тогда – такая ерунда! –
Мы закрыли памяти врата.
И случилось это непоспешно,
Но случилось, и вполне успешно.

Возникновение письменности

Как замедлить прикрыванье врат?
Письменность была, как говорят,
Именно таким, последним средством,
Чтобы крохи опыта сберечь,
И письму не предваряла речь.

Письменность возникла из желанья:
«Надо удержать остатки знанья!
Ведь всё то, что знали поколенья,
Сеется сквозь решето забвенья!»

Вовсе не из устного общенья
Выросла нужда запечатленья
Наших знаний прошлых воплощений.
Было результатом умалений
Духа и духовности оно,
Наше первозданное письмо.

Потому оно пиктографичным
Было, иероглифичным,
То есть состояло из картинок
И передавался им не звук,
Речи, а сгущений смысла круг.

Внутреннее знанье обращалось
Знаком – в иероглиф отливалось.

Крепко сбитый сгусток смысловой
Из картинки нам кивал главой,
Был бутоном свернутых значений
Множества прошедших поколений,
Был напоминанием о том,
Что мы забывали с каждым днем
Всё забвеннее и безнадежней.

Чт; письмо? Была попытка ложной
Практику поверить пиктограммой.
Как же может стать житейской драмой
То, что лишь начертано на древе? –
Всё равно что рассуждать о плеве,
Плевы не имея между ног.
Вряд ли человек себе помог,
Подгрузившись тем, что разошлось
С жизнью, с нею резко развилось.

Письменности псевдомощь и сила
Знание от жизни отделила,
Сделала его теоретичным,
Лишь словесным, ложным, непрактичным,
И в текущей мировой картине
Водит за нос нас оно доныне.

Знаки обернулись воздаяньем,
Подменяя жизни ход – писаньем.
Ты меня от опыта укрой,
Книжников достойный ряд и строй!

Я не научусь крутить горшки,
Различать вершки и корешки,
Исходя из книги многоумной,
Или в самом деле я – безумный?
Что же, воздаянье – по уму.
Буква не научит ничему.
В ней живое вряд ли мы услышим.
Так чего же мы всё пишем, пишем?

Что приводит к уходу чистоты духа

Умалилась тонкая духовность,
Позабылась зыбкая условность
И телес, и душеньки звериной –
Мы теперь вели себя бесчинно,
От зверья не слишком отличаясь
И на той же ветке с ним качаясь.

Некоторые звери убивали –
И тем самым пищу добывали.
Вот и мы попробовали тоже –
Почему бы нет? И вот, о Боже,
Теплой кровушки и мы вкусили –
Мы уже о многом позабыли –
Что и зверь не делал без нужды
То, что сделал я и сделал ты.

Их нужда – их плата, оправданье,
Мы ж – за просто так, за пробиранье
Убивали, за переживанье
Чисто эстетичного момента
При забвенье контраргумента.

«Выхлоп» затуманивает чистое стекло сознания

Культ души и тела вознесенье
Вызывали духа умаленье.

Был он раньше чистым как стекло –
Время чистоты его прошло,
Стеклышко поблекло, затемнилось,
Будто пленкой копоти покрылось.

Больше эта копоть не давала
Видеть то, что память начерпала
В наш источник всяческих умений,
В кладезь предыдущих воплощений.

Знаний и ремёсел общий дом
Делал нас вселенским существом.

Были всеумейки и всезнайки
Мы – а вовсе не «желайки»:
«То желаю и того хочу,
Благо мне любое по плечу!»

Да, мы начали ходить ногами –
Что ж мы перестали быть богами?

Мы познали крови истеченье –
И упали в мрачь и тьму забвенья.

Я теперь рождался – и не знал
Даже, как я в этот мир попал,
Не умея ничего отныне,
Не ориентируясь в картине
Хода звезд, реки вселенской праны,
Духа, чувств и тела – лишь брахманы –
Те, кто жил по-прежнему, как встарь,
Кто свои желанья на алтарь
Истинной природы возложил
И своей духовности служил –
Лишь таким давала чистота
Ведать отворенные врата.

Лишь они по-прежнему владели
Свойствами извечными своими,
Лишь они по-прежнему умели
Быть телесными – и «лучевыми»
И в своей коробке тела тленной
Плыть частицей Нооса Вселенной,
Выходить спокойно из нее,
Коль на то желание мое
Возникало – и в иных мирах
Жить собой за совесть и за страх.

О животной душе, доставшейся нам вместе с телом

А теперь помыслим не спеша,
Или просто скажем так: душа –
Чем же нам она не хороша? –

Так мы называем наши чувства
И переживания искусство,
То есть все эмоции и страсти.
 
Отчего же ныне как напасти
Мы рассматриваем эту сферу –
Как «дракона нафса», как химеру,
Властно ненасытную Горгону,
Не тому врученную корону?

Вспомним наши образы искусства:
Пригвождает шею змия чувства
Наш святой Георгий – и на место
Отправляет чувственности тесто,
Для того назад чуть обернувшись,
Чуть замявшись – как бы чуть споткнувшись
В странствии к божественной природе,
В веровании о ее приходе.

Чувства культ на уровне закона
Вырос в нас в зловещего дракона
И определяет ныне он,
Что я есть, что ем, во что влюблен.

Наша пища – отвечает страсти,
От нее теперь одни напасти.
Угодили мы в пределах тленья
В рабство к вкусовому ощущенью.

У китайцев древних мы отыщем
Идеал «невкусной», пресной пищи.
Не нужна овца мне – я не волк.

Вот когда от пищи будет толк.
Толк ее решительной отвязки,
Безразличья к ней.
Все это сказки,
Что она – для тела, для души.
А – не ешь, не пей и не дыши!
Нет? А мы могли когда-то это –
До прихода в мир земного света,
Да и после много-много кальп.
Лишь потом мы всё же сняли скальп
С нашей изначальной чистоты,
И теперь – вот я, мой друг, вот – ты.

Любим мы, что солоно, что сладко,
Кисло, горько – чувство этим падко.
Любим мы смотреть, как убивают,
Как другие плачут и страдают.
Называем это словом киллер,
Называем это словом триллер –
Вот искусство наше чем бодрит –
Ай крАсивА, лАскАвА звучит!

Дух когда-то утерял покой –
И дошел до жизни до такой.
Как теперь нам выбраться отсюда?
Неужели за морем не худо?

Учение о неизбежном последействии всех наших поступков

И теперь во имя чистой дхармы
Кратко изложу ученье кармы.
Это, собственно, такой закон,
Всё вокруг определяет он:
Принцип последействия поступков.
Это образ наполненья кубков:
Что в фиал хрустальный ты нальешь –
То, мой милый, ты потом и пьешь.

Чтобы пояснить еще ясней,
Расскажу я притчу, ей же ей.

Притча о юнце, пришедшем во дворец

Как-то к дяде в гости, во дворец
Заглянул нетёсаный юнец.
Он принес сюда свои примочки
И накакал тихо в уголочке.

Дядя говорит ему: «Отлично!
Только какать в доме – неприлично.
Чтобы не играть  тебе с судьбой,
Убери, мой милый, за собой».

Юноша в ответ: «Ты чё, старик?
Убирать? Зачем? Я так привык».
А у дядюшки – довольный вид,
Он встает тогда и говорит:
«К;каньем меня ты не обидишь,
Но, дружок, отсюда ты не выйдешь
И порог входной не перейдешь,
Если за собой не уберешь».

И ушел. А юноша остался.
Он спокойно по дворцу шатался –
И еда была там, и питье,
Спальни, холлы – всё житье-бытье.

И юнец в нетёсаных порточках
Тихо какал в разных уголочках –
Внять он не желал предупрежденью,
Да и, в общем, не придал значенья
Дядькиным размеренным словам,
Что все каки убирает сам.

Он решил: «Переживу невзгоды
Во дворце без выхода и входа.
Тут, внутри, и без того всё есть –
Чем дышать, где спать, что пить и есть».

До сих пор живет он в том дворце,
Беззаботно мысля о конце:
«Проживу здесь целую я вечность,
Проведу всех жизней бесконечность.
А на цыпочках – так мне еще милей».
Но дошли какашки до ноздрей.

Неизбежно по закону кубков
Мы пожнем последствия поступков.

Потому меня учила мать:
За собою следует убрать.

Так пловец плывет, в волнах ныряя,
За собой следов не оставляя.

Какова наша сегодняшняя карма?

Чем закрыты ныне горы-воды
В дымном кабачке моей природы?

Можем мы звенеть своим монистом,
Сохраняя чистое – пречистым.

Темнота и стон – от темноты,
Чистой меди звон – от чистоты.

Лето – к лету, свет идет – от света,
Неужели мы забыли это? –

О любовной тонкости культуры,
О святом огне литературы,
О пронизанности лаской речи,
О соитье духом в каждой встрече,
О приязни соучастья взгляда,
О слиянье с тем, кто с нами рядом,
И не только телом и душой,
Но и серединкой золотой,
Той, которую зовем пурушей –
Нашей истинной водой и сушей,
Нашей праной, дао и Аллахом,
Ближней далью и извечным прахом,
Нашею опорою изножной,
В суете замятой подорожной.

Были мы кочевники когда-то,
А теперь – куриная зарплата,
Двор, насест, курятник и шесток
Вместо светолучевых дорог.

Были чистым духом, ясным светом –
И забыли обо всем об этом.

Обнимали светом целый свет –
А теперь от нас пощады нет
Ни земле, ни людям, ни зверью.
И кричим: «Ура!» – то есть «убью!»

Если честно, то не представляли
Мы себе того, во что играли.
Что такое тело, ощущенье,
Страх и радость, пауза в движенье.

Дух наш неизведанность манила,
Как бродило, в нем играла сила.

Зеркало сознанья не обманешь,
С сукой поведешься – сукой станешь.
А уж если ты у ней внутри,
Смотришь в  мир теперь ее глазами –
Что с тобою будет, посмотри:
Станешь лаять песьими устами.

Будешь петь ты песни – соловьем,
А бобром – сложить подводный дом
Ловко и сноровисто сумеешь,
Без пилы ты древо одолеешь.

Нас не звали – сами мы пришли,
Всё же это было по любви,
Было то соитьем полюбовным,
Бескорыстным и единокровным.
Ничего от них мы не хотели.
Не было нас в теле – стали в теле.

Свойства животной души

В нас душа незримо верх взяла,
Обняла, с собою увела
По тропинке жизни нелюдской –
Мы же сами звали непокой!

В Библии понятие есть – «скот»:
Тот, кто неосознанно живет.
В основном рекут так о животных,
Осознаньем очень косных, плотных.
Н;люди они, им не дано
Выбирать зал, место и кино.

Потому и говорим отныне:
Мы о них: инстинкты правят ими.

Скоро эта самая природа
В нас, пришельцах, павших с небосвода,
Стала первой и возобладала,
Воскрылилась, даже возмечтала
Стать единственной – в забвенье духа.

Наступило умаленье слуха
Тонкого, закрылся третий глаз,
Отошло духовное в запас.

И теперь хотя бы нам очнуться
Остается и назад вернуться –
В прежнее стояние прихода
И свободу выбора погоды
Внутренней. И оттого как круг
Видится нам путь. И лучший друг
Обретает смысл Первоначала –
Там где наша радость подкачала,
Или, скажем так: перебрала,
Проигравшись в пух и прах, дотла.

Мы теперь такие же, как пчелки.
Носим, словно ежики, иголки.
Зимнею и летнею порой
Гибнем и толчемся мошкарой.
Кушаем зайчатинку как волки,
Как коняшки, развеваем холки,
Очень любим сладкое – как мишки,
И чирикаем – как воробьишки.

Возникновение антропозоида – полузверя-получеловека

Сплавились и спутались от века
Свойства и скота, и человека.

В вихре игрового становленья
Сильно стерлись грани различенья
Между человеком и животным.

Ну и что? И ныне беззаботным
По земле я шастаю зверьком.
Мой алмаз отныне – глины ком.
И теперь лишь воля к осознанью
Мне вернет алмаза состоянье,
Мне вернет мое святое утро –
Оттого «алмазная» и «сутра».

Маски прирастают к лицу

Думали, что примеряем маски –
Стали лицами звериной сказки.

Думали, на время, на чуток –
Но все тянем мы за сроком срок.

Думали – любовное соитье,
Вышел – секс, и страсть, и челобитье.

И хоть зубы есть у нас подчас –
Трупоедство, милый – не для нас.

Хоть она и рядом, одесную –
Пить не стоит кровушку живую.

И внимай, раз слушаешь пока:
«Малое убийство» – смерть цветка.
Их не рвать бы нам, а полюбить –
Что же смерть букетами дарить?
И не в вазочке, а на лугах, живыми,
Не убитыми, а полевыми.
Ваза – как могила для живых,
Или что, не слышите вы их?

О наших крестных отцах из созвездья Лебедя

И теперь пора бы главку
О созвездье Лебедя. Поправку
Нам ввести в повествованья ход,
Чтобы наших судеб поворот
Стал еще яснее и понятней
А кому-то – проще и занятней.

Я словам, что мне приходят, внемлю:
До прихода нас на эту землю,
Чтобы обеспечить нам прием
И немножко обустроить дом,
Точно в срок, не поздно и не рано,
Прибыли далекие дружбаны –
Как и мы потом, без кораблей,
Без скафандров и иных затей –
В виде чистой плазмы световой,
Бывшей и стопой, и головой.

Вот ведь незадача: наши други
Для себя на выстругали струги.

Не было для кораблей причалов,
Не было таинственных порталов,
Что перемещают наше тело
За предел последнего предела.

Для чего пришли наши друзья из созвездия Лебедя

Совершив все нужные движенья,
Выбрали нам тело воплощенья –
Лучшее из тел земных животных,
Что тогда ходили по Земле.

И поговорить они смогли
С планетарным Ноосом Земли,
Чтобы нас – при нормах гостевых
Он впустил и принял как «своих».

С этим быстро сладили они,
Обеспечив нам земные дни.

С тем и улетели молодцы –
Словно наши крестные отцы,
Устроители земной Земли
Отошли. А мы… А мы – вошли.

Рядом с ними были мы как дети
И собой шутили шутки эти.

Как жили на Земле первые люди

Появилось несколько общин,
Но единым был духовный крин.

Не было идеи путешествий –
Потому что в духе были вместе.
Или освоения земель –
Духа крепок был еще ком;ль,
Чтобы обнимать собой планету,
Нежной лаской зыбить зыбку эту.

Что вначале получили животные от прихода человеческого духа

И когда вошли мы в тело это –
Тело стало богом, стало светом,
Обрело неложное бессмертье
В тленья бесконечной круговерти.

А куда ж сознанье улетело –
То, что телом найденным владело?
Дух животный был ведь – что с ним сталось?
Мы пришли – и что ему досталось?

Он остался там же, где и был.
Дух его собою потеснил,
Мы обнялись как в порыве страсти,
И отныне стал он нашей частью.

Что же пил, чего теперь алкал
Тот, кто ныне тело занимал?

Вечная бессмертная любовь
Сделала бессмертной плоть и кровь.
То, во что вошли мы, стало вечным,
Неуничтожимым, бесконечным.

И оно питалось тонкой пищей,
Перестав быть тленом и кладб;щем.

Дух нетленен – медь его запела,
Он собою пропитал все тело,
Пронизал, приник он к мышцам, жилам,
Ко всему, что плотью зверя было.

Вот что лучевая эстафета
Принесла Земле: дух сделал это.
Вот они, последствия игры:
Тело, что нетленно – до поры.

И пока питалось тело светом –
В вечности жило своим заветом.

Тонкость пищи – тонкость сохраняла
И подвижность духу сообщала,
Вот он и пронизывал собою
Тело это косное, мясное.

Для него оно прозрачным было –
Вот в чем заключалась тонкость силы.
Тело перестало умирать –
Вот прихода духа благо-дать*.

* Ср. «Тварь покорилась… не добровольно, но по воле покорившего ее в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тлению» – Рим. (8:20–21).

Благодать сняла процессы тленья,
Язвы и гниенья, и броженья.
«Благодать» абстракта не имела –
Просто благо, что дает дух телу,
Привходя в него со стороны, –
Вот как это видеть мы вольны –
Благо превозмочь оковы тленья
Вследствие такого подселенья.

Луч упал – и тела комкий шар
Прообразовал на свой манер.
Не было тогда церквей и вер, –
Лишь любовного соитья дар.

Тело дух дарил нетленьем млечным.
Отчего же мы теперь не вечны?

Было здесь условие нетленья,
Что имело важное значенье, –
Правило из самых главных правил.
Нам никто, конечно же, не ставил
Этого условия на вид.
Просто этим мир стоял – и сейчас стоит,
На одном неписаном законе,
Да и ты его, конечно, знаешь:
«Ты есть то, что потребляешь».

Чтобы поддержать нетленье тела,
Пища ему тонкая поспела –
Чистый тонкий свет, святая прана,
Дао, ци – вот сахарок на рану
Тления, гниенья, разложенья
И тому подобного уменья.

«Пища» – это наши упованья,
Сны и мысли, образы, желанья,
А не только то, что в рот кладем,
Что едим, жуем, грызем и пьем.

Потому-то и должны в сознанье
Мы бежать от светского желанья –
Всё мирское тленно, и оно
К тлену нас приводит все равно,
Если мы в себе живем мирским,
Им желаем и его хотим.

Если утонченности мы ищем –
Значит, мы меняем нашу пищу.
Как возможно вечности алканье
В параллель убойному питанью
Или мыслям о земных утехах,
Бытовых помехах и огрехах?

Ползал на коленях – пыль стряхни с колен.
Мыслю я о тленном – созидаю тлен.

«Либо-либо» – выбор очень прост,
Мы ведь знаем – человек как мост.
Может быть он косным или плотным,
Либо – чистым духом беззаботным.

И все время пища наша нижет
Нас к тому, что нам в питанье ближе.

Если я влеку себя сознаньем
В те края, где вечным пропитаньем
Потчуют мое земное тело –
Вот оно, бескрылое, взлетело*.

* Ср. «Мы не должники плоти, чтобы жить по плоти» – Рим. (8:12).

Если вклеен пищей в то, что тлеет,
Что сгорает, что сейчас сопреет,
Что гниёт и бродит то и дело –
Не моя ли вечность полетела
Без меня, без зачервивевшего тела?

Мы вошли – бессмертным тело стало,
Но питать свой тлен не перестало.
Трудно перестроить на иное
Те привычки, что внесло собою
В дух звериное сознанье тела.
Миг – и наша вечность полетела
Вверх тормашками в житьё-бытьё,
То, которое ведет зверьё.

Мы играем, нового мы ищем –
Что же, мы вкусили грубой пищи,
И она наш загрубила дух,
Загустел он, оплотнился слух.

Тонкость сил с земной повозки слезла –
Вот и проницаемость исчезла.

Это измененье улови:
Стал наш дух как будто тромб в крови –
То есть сгусток, что мешал теченью,
И проникновенью, и снабженью.

Но ведь тонкий дух был нашей кровью,
Нашим и объятьем, и любовью,
И объятье это стало грубым,
И насилья возжелали губы.

Словом, подурнела кровь, сгустилась.
Всё само собою приключилось
Как-то незаметно, постепенно,
Переходно и проникновенно.

Не успели оглянуться – а уж
Выдают за тленное нас замуж,
И берут нас тленные мужья
Под залог телесного гнилья.

Вечностью пришлось нам поступиться.
Где ж нетленный дух наш? Он ютится
В уголочке тела из костей –
Там и ждет от вечности вестей*.

* Ср. «Знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне, и не только она, но и мы сами, имея начаток Духа, и мы в себе стенаем, ожидая… искупления тела нашего». – Рим. (8:22–23).

Ждет, когда придет очередное
Разложенье тела или смерть –
Только так возможно круговерть
Превозмочь ему и выйти вон
Ненадолго – с кармой он сведен,
Сцеплен ныне прочно, и иное
Не дает познать она ему.

Обратился этот мир в тюрьму.
Чтоб от этих уз освободиться,
Надобно с долгами расплатиться.

Просто так, играясь, бросить всё здесь
И уйти как морось, как росы взвесь,
Не получится.
Придется доиграть.
За собою надо убирать.

Так мы проиграли вечность наших тел воплощения

В коже из покровов и облаток
Обратился чистый дух в начаток,
Стал предвосхищеньем, провозвестьем
Вечности, в конце концов – бесчестьем.

Мог он тело претворить бессмертным,
Но путем обратным, экстравертным
Он пошел – и сам себя лишил
Он бессмертных, вечных, чистых сил.

Он себя забыл в позывах плоти,
Растворил в физической работе,
Пристрастился помнить кратковечность,
Утеряв и звонкость крыл, и млечность.

Млечный Путь – остался в небесах,
Дух как суть – завяз на телесах.
Много ль ст;ят облик, стать и вид,
Если дух коровою мычит?

Не время подбивать итоги, но…

Были наши игрища забавой.
Стали наши игрища отравой.

Как наркотик,
прикипели мы
К стенам тела
чувственной тюрьмы.

Это был пленительный садок –
Или поучительный урок?

Виден хорошо наш свет и дым
Всем, кто ныне звездами храним.

И доныне из своих высот
То и дело взглянут: как идет
Тут у нас веселая игра?
Не пора ли нам уже «пора»?

Мы зажгли костровые огни.
Нам казалось: мы совсем одни.

Но о нашей кочевой стоянке
Было всем известно во Вселенной –
И она дала свое «добро».
Почему же так произошло,
Если не совсем хорош итог,
Не совсем понятен смысл и прок?

Нас способен изменять только наш личный опыт

Опыт! – если мыслить о причине.
Опыт – словно краски на картине.
Испытав, прожив и пережив,
Понимаем мы судьбы извив.

Все «нельзя», «не стоит», «осторожно» –
Звук пустой. Жить научиться можно,
Лишь из жизни собственной. Чужие
Прописи, как и слова благие –
Не приносят нам ни грана толку –
Говори «не кушай мяса!» волку.

Лишь упав, начнешь ты видеть павших,
Сам устав, поймешь устав уставших.
Выебанный, прекратишь ****ь,
(для цензуры:
Трёпанный – сам прекратишь трепать)
Сам доставшись, кончишь доставать.

Как огнит – огонь, топочет – топот,
Учит – только пережитый опыт.

Потому и мы в свою игру,
Что желанна нашему нутру,
Так легко вошли – и был садок
Образован, чтобы каждый мог
Наработать в нем свой личный опыт
И восчувствовать и смех, и ропот.
И пока курится пыли взвесь –
Что ж, наш дух еще не вышел весь.

Неизбежность возвращения.
Мы уже возвращаемся

Правы мастаки по этой части:
Страсти возвращаются в бесстрастье.

Мы с тобою путаем умело
Душу с духом – в интересах тела.

Наши души взяты напрокат.
И хоть жить с душою всякий рад,
Но страстями наигрались, видно –
Нам без чувства, право, не обидно.

Тело тяжелеет как свинец,
И игра имеет свой конец.

Если дух захочет вновь уйти –
Этой плоти с ним не по пути.

Он всегда уходит в «тонком теле» –
Это тоже тело, но – в пределе.
Так его зовем мы лишь условно,
Ведь оно незримо, воздуховно.

Не о смерти говорю я с вами
Этими неловкими словами,
И уж ладно, растолкаю ком:
Суицид здесь тоже ни при чем, –

А о добровольном возвращенье
Тела – зверю, духа – причащенью
Нашей изначальной чистоте,
Для которой нет «везде» и «где»,

О свободном переливе в свет
Как уходе в сонм иных планет,
Сфер, слоёв, «небес», «долин» и стратов
Магом воздуховных магистратов.

Три ипостаси человека – три образа жизни – три царства

1.
Если пищей пользуем мы тело –
Так оно же и заматерело,
То есть стало матерью, главой,
Точкой человечьей узловой.

2.
Если переполнены желаньем
Мы в погоне за переживаньем,
Если на эмоцию права
Громко ставим во главу стола –

Страсти исполняется наш мир,
Эмоциональность – наш кумир.

И почти всесильна эта власть,
Вот и говорят «слепая страсть».

3.
Если мы стоим в воротах духа,
Духом исполняя глаз и ухо,
Если тонок наших песен тон,
Если звонок нашей меди звон –
Дух опять себя осознаёт
Как основа, выходя вперед.

И когда-то – с самого начала –
Сила духа страстью управляла,
Сила духа обнимала тело,
И оно гармонией звенело.

Было тверже стали, легче пуха
Царство воплотившегося духа.

А второе царство – царство страсти,
От него – и счастье, и несчастье,
От него томленье, слепота,
Жар влеченья, сердца маята.

Третье царство – мощность и тоннаж,
Ощущенье тела и массаж,
Мышцы тремор, сила и усталость,
Бег, прыжок. Пореза боль и жалость.

Кочевники свертывают шатры

Но приходит время насыщенья,
Отдаленья и благодаренья.
Время расплетения объятий,
Время для нестрасти, незачатий.

Мы иное избираем стремя –
И иное наступает время,
Время поменять места гнездовья,
Время для иного изголовья.

Время расставанья с бренным телом,
Что так долго наши песни пело,
Время расставания с родною
Пылкой, страстной, чувственной душою.

Говорим последнее «прости»
Мы всему, что было на пути
Земном – и расправляем крылья,
И взлетаем в небо без усилья,

За собою затворяя дверь.
Что же нам представится теперь?

Чистота бесстрастного паренья –
Как завод иного заведенья?

Звон монист беспримесного слитка?
Белизна развернутого свитка?

Мы своим желанием слепили
Лики тел, в которых приходили
В мир земной десятки тысяч раз,
Повторяя вечное «сейчас».

Но желанье подошло к концу –
И отныне лики – не к лицу
Чистому сознанью. Так случилось.

В целом – ничего не изменилось.
Ни нова для мира, ни стара
Опыта извечная игра,
Что в разнообразье изменений
Ищет подтвержденья постоянства.
Так и мы – в субъективизме мнений
Постигаем то, что вне шаманства
Пестротканности лоскутных жизней –
Тот заряд, что вечен в этой тризне.

Род отныне уводя в иное,
Вот и расстаемся мы с тобою,

И, богаты временем, к утру
Мы готовы вновь начать игру.

Могилев, 14 – 18 сентября 2005 г.