Рыцарь печального образа

Переполненный вагон пыльного вечернего метро. Душный суррогатный «а-ля» французский парфюм вплетается в волнообразный запах свернувшегося на крайнем сиденье бомжа, одетого в полусгнившую дубленку. Женщины с тяжелыми полиэтиленовыми сумками – некоторые зачем-то в шляпках - нависают над дремлющими индивидуумами, которые по инерции считают себя мужчинами... Вся их мужественная сила ушла на отталкивание обремененных ручной кладью гражданок от «осторожно закрывающихся» дверей поезда – и теперь, безмерно уставшие от этого последнего на сегодня усилия в каждодневной борьбе за жизнь, они мирно почивают до своих станций. Не даром же отдаленные районы называют спальными...
Рядом со мной сидит как раз такой человек: давно не глаженные коричневые брюки из недорогой, а потому быстро потрепавшейся ткани, черные ботинки на шнурках, синяя куртка «Аляска», бывшая страшно модной году в 88-ом, в руках – полупрозрачная сумка с какой-то яркой коробочкой... Вдруг поезд резко тормозит, и его голова падает мне на плечо. Мне неприятно, даже противно – какой-то небритый страшный мужик нарушает зону моей личной неприкосновенности, пусть не нарочно, но я злюсь на всех сидящих перед женщинами мужиков, и на этого в частности – и я резко, брезгливо отталкиваю его от себя...
- Простите, девушка, - он открыл глаза и смотрит прямо на меня. – Пожалуйста, простите. Я не хотел. Я не виноват, понимаете? Я так устал, наверное, уснул. Простите. Я не хотел...
Поезд тронулся, пронзительно заскрежетав, и стало ничего не слышно. Но он уже не спал – было видно, что он очнулся и оказался в какой-то совершенно не выносимой для него действительности. На следующей остановке он продолжил:
- Я не хотел. Я и тогда не хотел пускать ее за руль. Я не виноват, понимаете? Она настояла, а я как чувствовал – говорил, подожди, я через час освобожусь, поедем вместе. А ей хотелось побыстрей... Извините меня... Устал, с работы еду. Домой. Вот, кошечке корм купил – «Дульсинея» называется... – он достал из сумки разноцветную коробочку.
Поезд снова прервал его монолог, он совсем сник, и когда стал засовывать коробочку с сухим кормом обратно, руки его дрожали.
- И двое детей... А я не виноват. Что теперь поделаешь? Два года уже. Тане уже десять, а Кате – семь. Одевать же надо, кормить... И кошечку... вот и купил… Устал, очень устал. Так что вы уж извините... Не виноват я...
Я вышла на следующей станции. Толпа, поднимающаяся вместе со мной по эскалатору на дождливую улицу, и другая – вниз, в это всепоглощающее подземелье. В день, как утверждает статистика, московское метро перевозит одиннадцать миллионов человеческих судеб.