Делирий

                Однажды он пришёл ко мне, нежданно-негаданно. Кто он был? Я смотрел на него и не узнавал в нём никого из своих близких, друзей, знакомых. Попытавшись собраться с мыслями, я внимательнейшим взором осмотрел его. Навести резкость на его лице мне не удалось, а вот костюм его, мне кажется, я разглядеть, отчасти, сумел. Он был оригинален, цветист. Но расцветка была основана на одной краске – чёрной. Я встряхнул головой и потёр глаза, пытаясь ещё раз навести резкость. И тут до меня дошло, что игра палитры достигается тем, что его костюм покрыт в одних местах мхом, в других плесенью. Это заставило меня потянуться к стоявшей на расстоянии вытянутой руки бутылке. Пришлось её полностью перевернуть, чтобы вылить остатки в бокал и осознать, что вторая литровая бутылка красного вина подошла к концу. Как?! Когда?! Чёрт, не помню! Когда же я выпил предшествующие этому  моменту два литра? Допив остатки, я, косясь на моего гостя, пошёл на кухню и достал из тумбочки  новую бутылку, а из шкафчика, висящего над ней, таблетки от головной боли. Доза стояла на пределе моих возможностей, а надо было выпить ещё, чтобы удержать себя в рамках и не сорваться в пропасть безумия оттого, что меня посетил некто, кого я не ждал и… не впускал в свою квартиру. Как он проник ко мне? Сквозь дверь? Сквозь стену? Зашёл с балкона, который находится на высоком этаже? Нет. Хватит. Как говорится, клин вышибают клином. Я запьянел от скуки, от одиночества, и перебрал, поэтому он ко мне и явился. Следовательно… клин клином. Я налил внушительную порцию, залпом осушил бокал. Выдохнув и вдохнув, почувствовал, как меня качнуло. Вот и хорошо! Он сейчас исчезнет.
      Нет! Зараза! Не уходит. Ну что же это может значить – плесень, мох на его костюме? Ещё стакан, ещё! Я вырублюсь, – вырублюсь, и он уйдёт. А пока до меня дойдёт, я выйду на балкон и посмотрю на звёзды, а он пусть сидит и молчит, если ему так хочется. А … небо звёздами испещрено и на севере тлеет закат… или зажигается рассвет. Ведь где-то там мой Петербург, а там сейчас… белые ночи. Грудь жмёт и на сердце что-то давит. Что же это? Никак мне из дома выйти хочется?! Как, в столь поздний час? Ночью? Уже же полночь!
     – Допей бутылку и иди, – говорит гость, – и прогуляйся, на кладбище, что здесь лежит неподалеку.
     – Зачем? – лишь удивляясь, я спросил.
     – Сходив туда, откроешь ты в себе, чего не знал.
     – Сейчас?! Но как же так, ведь столько лет…
     – В потёмках ты доселе пребывал.
     – А что я там найти смогу?
     – Пойди, увидишь – что, я не скажу.
     Я взял на грудь стакан, ещё один, а в заключенье третий, потом на кладбище пошёл, лишь потому, что потолок в моей квартире – поплыл, как бы качаясь на волнах. Я бросился из дома вон… на кладбище, как показалось мне, оно покой сулило. Но вышло так, что на вратах замок висел, убежище моё  закрыто было, но, исхитрился я, через ограду перелез. Прояснился вдруг небосклон, Луна целёхонькая вышла, лазурью всё окрасив, словно, утро чуть голову свою приподняло. Я рот раскрыл от изумленья, от прелести, красы напавшей на меня. Лежала тишина на мне, лишь пели демоны, романтики певцы – сверчки, ведь их, гипноз Луны подогревал. Я двинулся вперёд, дорожка узкая озарена была. Блестел гранит надгробий чёрный, и стелы, словно дамы стройные в ночи, отбрасывали тени, которые ложились предо мною как рабыни. Я тронут был, признаться, но, должен всё же себя я здесь не потерять. И шёл я дальше, в глубь надгробий леса, и млел я от Луны и в голове крутил "I need you tonight", магическую песню "ZZ-Top". И воздух был сей ночью, среди могил, насыщен ароматом томным, что исподволь фантазию мою теснил, покоя не давая. И он её тревожил, злил, что разродится, вдруг, она нежданным сможет, мне сулил! И  ляжет неожиданно на лист, твоей рукой повелевая, фантазии твоей тупой доселе, работа, которую, потом, причислят вдруг к произведениям искусства. В себе почувствовал я это вдруг, и что-то приоткрыл, и дальше двинулся романтикой пленённый, которую, как будто бы не знал, не ведал. А время за полночь давно. Уж палка перегнута. И запах тошнотворный, откуда ни возьмись, подкатывает постепенно. Недоуменье, морщится лицо, а глаза край, улавливает лёгкое движенье. Ты смотришь, – видишь, как фигура, среди могил в тумане зыбком, с подсветкой лунной, вдруг, навстречу двинулась к тебе. Ха! Кто может быть там, как и ты? Романтик, что ли? Но с той фигурой запах мерзкий… он тоже двинулся к тебе. Ты сделал несколько шагов ещё и видишь, как шевельнулся дёрн, что обрамлял в спокойствие могилы. Его толкали будто снизу. Туман сгустился и, в его клубах прояснились фигуры… могильный запах в нос теперь ударил резко. Забавно вроде, мямлишь ты, вокруг себя с опаской озираясь. А эти уж со всех сторон, а до кладбищенских ворот далёче... Ты смотришь на фигуры напряжённо, и видишь, как кости белые мелькают в их разлагающейся плоти при ходьбе и осыпаются с них черви. Но как же? Ведь тишь, романтика, луна!
       Смертельный ужас – всё немеет, в сознанье муть, но из которой, всплывает мысль, что это всё твоё воображенье. Так отогнать всё это прочь! Но справа, слева, отовсюду, стремятся к телу твоему фаланги пальцев, челюсти без кожи, глазницы тёмные без глаз. Зловонье их подкатывает ком и вызывает рвоту. Крик горла твоего летит прощальным эхом в магическом сиянии. А-а-а! Нет смысла, бесполезно, поздно, никто сюда не подоспеет в этот час. Свирепость, злость и жажда, в тех пальцах, что вонзаются в тебя, а зубы чёрные, гнилые, –  кусают и жуют, как мясо твоё "я".
      Когда же ты очнёшься, от холода дрожа, – рассвет уже, – ты поплетёшься домой и… не дойдя ещё, захочешь, – перо, бумагу и писать. В тебе, возможно, вдруг проснётся Бодлер иль Гофман, Шуберт или По. Как знать…
      Так выпьем же поэты творчества ещё, и за себя и нашу рать!