Парфюмер

Среди груды отбросов, зловоний где водоворот,
В бесподобной столице роскошеств и ничистот...
Запах крови и денег тревожил спокойнейший сон...
Среди смрада и вони впервые открыл глаза он.
От того, что он вдруг впервые невинно вдохнул,
Сатана бы, скривившись и сморшившись, рыло заткнул.
Почему люди любят друг друга, совсем он не знал,
И  булыжник в груди ему изредко ветер ласкал.
Был он всем, чем угодно - ободранной крысой, клешём...,
Только вот с человеком похожим не мог быть не в чём.
Было тело, конечности, даже была голова!,
Но шарахались люди, пугались, завидев едва...
Людям, ясное дело, бывало совсем невдамёк,
Что ни вони, ни сласти не мог испарять паренёк...
Было только одно в его мелкой холодной душе:
За полдня до грозы чуял он приближенье уже,
И по вони Парижской - он город мог весь обойти,
В темноте непроглядной и не зная очами пути.
Время быстро текло, он нашёл среди пепла алмаз.
Он убил, он не будет так больше, всего один раз!
Только жаль он не знал, просто знать он не мог,
Что в далёкой лазурной тиши есть какой-то там бог...
Знал он только о том, что в высоких и пышных церквях
Пахнет ладаном густо, и он там как будто в цепях...
Тот, кто твёрдо решал, будто клещ ему подчинён,
На безславную гибель и адский покой обречён.
Клещ изрядным умом и талантом бесспорным владел,
Только качеств бесценных своих выдавать не хотел.
И однажды он гордо решил, что весь мир покорит,
И никто это чудо за ним больше не повторит...
В тихом городе цвета нарциссов и роз
Смертный страх вдруг как семя из почвы возрос.
Что такое, в чём дело, кто смел наш покой
Вдруг украсть своей мерзкой, но ловкой рукой.
Нет недели такой, что бы кто-то да ненашёл,
Того места, где сам сатана, верно, только прошёл.
ТИхий шорох сначала, потом омерзительный хруст,
Нет ни крика, ни стона, ни плача с прекраснейших уст.
Нет, девицы не тронуты даже и чище небес,
Что-за нечисть взялась, что за дикий здесь бес!
Люди в страхе, и дрожь не сбегает с их тел,
Больше, если бы чумный удар на их край налетел.
Каждый любящий, нежный и смелый, и верный отец
В сердце ад ощущает, спокойных ночей вдруг конец.
Двадцать с лишним девиц поклятый злодей умертвил,
И не уж то он жажду смертей свою не утолил?
Но конец. Нет убийств. Нету жертв. И спокойствия плед
Скоро души  укрыл, будто не было вовсе всех бед.
Жизнь вошла постепенно, но скоро в свою колию,
Но один лишь отец пугался за дочку свою.
Он умён был, он знал, что она как вершина горы,
Как алмаз, но сравненья все эти стары.
Дочь его так сияла средь мерзких людей,
Полно так восполняла грёзы пышных идей,
Что отец, по тихоньку пожитки, вещички собрав,
Зная дочери нежность к отцу и её кроткий нрав,
Быстро, взяв пару слуг, из своей роскошной норы,
Не пугаясь ни слухов, ни холода и ни жары,
В путь пустился, подальше от сумрачных мест,
Не чудил, не мудрл, не скрывал он свой переезд.
Но на обычный уместный вполне приличный вопрос
Отвечал он ложно, куда их путь так нёс.
Не обманешь меня, я суть и больший хитрец!
Всё равно мне кто ты: мать или отец.
Если б только не этот богоподобны дух,
Я давно бы остыл, был холоден и сух.
Не упрячешь её, отец, и придётся терять!
Заберу я её аромат, но и жизнь придётся забрать...
Нос клеща его повел по отцову пути.
Чутче нос во всём мире уже не найти...
Ночь темна, воздух свеж, тишина...
Только шорох и шруст, и коко - моя она...
А на утро - слёзы, крики, плач и стон,
Как могло свершиться, как нас выследил он!
А потом страх возник как туман сам собой,
Но убийцу нашли, он разорван будет толпой.
Или нет, скорее он будет казнён,
Сталью жёсткой до корня души раздроблён.
Жалко только, что нет у него души...
Ничего, наказанья и так уже хороши.
Утро, тысячи глаз только на эшафот.
Вон, в конце - это он, он идёт, идёт...
Посмотрите, он сер и гол... Но что же нет!!!!!!!!!!!!!
И очей нас пронзает его несказанный свет.
Это он их убил? Да нет же, не может быть,
Это божье созданье хотим мы ещё казнить!
Тысячи лиц в блаженстве застыли совсем не земном,
Сотни мозгов, если есть таковые, мыслят о нём.
Кто он? спаситель, любовь, светлый ангел, закон.
Пусть даже девиц прекрасных прекончил и он,
Только его мы все дружно боготворим,
Власть, вожделенье его мы удовлетворим.
Он... он стоял в омерзенье, глядел на блаженный народ,
Что натворил, для чего он прожил, что б смотреть этот сброт?
Он ли хотел что б любовью, пусть ложной, прониклись к нему?
Что бы поклоны до боли били ему?
Нет, он ушёл, он сбежал, ночью, неторопясь.
Медленно, грустно, лишь собственной вони боясь.
Люди проснуться, позор свой нагдядный поймут,
Новое дело, конечно, они заведут.
И невиновного Дрюо, конечно, вздёрнут они
Снова пойдут обычные серые дни...
Только отец будет горькие слёзы всё лить,
Только лишь он ничего не сможет забыть.
Ну а наш клещ, не зная, что ещё знать,
Даст сотням благостных нелюдей тело сожрать.
Только близ Оверни в глубинах узких пещер
Будет тихо звучать едким эхом: "Здесь был парфюмер..."