Здравствуй, липки преждевременный репортаж

Что-то в этом роде должно было случиться.
У меня было предчувствие. Первый раз екнуло, когда на входе затормозили полковника Крейка в расшитой косоворотке и с бейсбольной битой в руках. Охрана не пускала его на территорию: «С бейсбольными битами на территорию нельзя!»
Крейк тупо уперся, мол, бита не «бейсбольная», а «городошная». Тыкал себя корявым пальцем в расшитую грудь. Случившийся рядом Андрюха Широглазов, видно, обознавшись, доверительно мне шепнул, что мол «драка будет».
Тогда-то и утвердились в душе нехорошие предчувствия.
«Рукомосы сегодня кровушкой умоются» - решительно заключил Андрюха.
И дураку ясно, что «кровушка» имелась в виду чисто полемическая, однако городошная бита наводила на размышления. Крейк опасно размахивал ею перед невозмутимыми лицами парней из охраны. Ссылался на какую-то Анну Систер, закатывая глаза. На парней имя никакого впечатления не производило. Я тоже был еще не знаком с этой девушкой.

Не знаю, чем закончился базар. По направлению к буфету скользнула сутулая фигура Виршова, и я поспешил за ним, в расчете на  угощение.

Про официальную часть ничего сообщить не могу, так как сразу решил держаться в стороне от опасных скоплений поэтической массы. С Барри Виршовым и Яном Прилуцким мы пристроились у буфетного столика, лениво обсуждая, проплывающие мимо поэтические задницы.
- Настоящие поэты теперь доклад слушают, - отмечал  Барри, с видимым сожалением, заглатывая остаток пива.
- Ха, нашего полку прибыло, – невпопад отзывался Ян, кивая в сторону зала.
И, правда, поэты валили оттуда, как картошка из дырявой авоськи.
«Кто выступает?» – спрашивал Барри поэтов, приклеив предварительно на морду приличное выражение лица. Поэты только матерились в ответ.
Барри, погрустнев, что-то сосредоточенно рассматривал на дне стакана. Ян отвалил с какой-то девчушкой, пошел ей рассказывать о своей гениальности. Мне тоже захотелось пройтись, разведать обстановку. Обстановка накалялась.

Отчаянные головы требовали всеобщую амнистию, экспроприацию капиталов и пролетаризацию сайта. Другие, выступали за возвращение «десятки». Решения принимались за закрытыми дверями. Двери были довольно массивные и не оставляли надежды. Перед дверями толпились. Говорили, в основном, о черном пиаре и спекуляциях баллами. Сам слышал, как некто обещал повеситься, если ему не вернут, утраченные в результате Авинских махинаций, тысячи. Я решил, что это обещание - поэтическая гипербола, но, заглянув в иступленное лицо будущего трупа, совершенно ему поверил.
 
Вдруг, из-за дверей выскользнул, сверкнув линзами очков, полноватый господин с портфелем подмышкой. Стал говорить очень эмоционально, размахивая свободной от портфеля рукой. Понять его речи не представлялось возможным в силу ужасающей дикции, отягченной природным заиканием.
- Кто этот, в очках? - спросил я.
- Да это же Авин! – отвечали все.
В это миг Авин еще больше прибавил оборотов, бросая яростные анафемы в сторону гардероба. Я оглянулся. В сопровождении почитательниц от гардероба прошествовал Паша Самсонов, совершенно не похожий на свою фотографию.
- А говорили, они близнецы?
- А ты слушай сплетни больше!
Из-за дверей появился тем временем сам Коломенский, унылый, как жизнь в Гатчино. За ним вышли и другие заседатели.

Мне показали в толпе Фиму Жиганца, шустро уплетающего что-то из одноразовой упаковки.

Запомнилась НВЮ, обладающая редким умением торчать из любой тусовки. Прямая, как гвоздь. Со сбитой набекрень шляпкой.

По темным углам обжимались поэты и поэтессы, дорвавшиеся до друга в реале. Виртуальный петинг (многочисленные и небескорыстные взаимные поглаживания) принимал здесь формы реального разврата.

Клоны выделялись особенно наглыми лицами и общей расхлябанностью облика.

Среди вновь прибывших поэтов, я узнал Шерба. Подошел к нему с целью представиться, но он угрожающе приставил к губам указательный палец.
- Что это с ним? – спросил я.
- Конспирация. Он здесь инкогнито. Все делают вид, что его не узнают, – разъяснил кто-то из Рукомосов.
Мне стало неловко за мою бестактность. Я готов был сквозь землю провалиться, но предпочел искупаться в бассейне.

В моем выборе я был не одинок. Мимо с хохотом пронеслась  и с шумом ухнула в воду Алочка Годзун. За ней гнался человек с простой фамилией - толи Петров, толи Иванов-Второй. Мне все это, положительно, нравилось. Полуголых поэтесс можно было принять за обыкновенных девушек. Вода бодрила в меру. Я рассекал брасом. Мимо проплыла Бориневич, на спине, взбивая пятками роскошную пену.
    
Ну почему было не задержаться? Вспомнить о дурных предчувствиях, и остаться в бассейне навсегда. Среди русалок и наяд. Среди Риммы Шварц, в крупных кудряшках. Ан нет, вечно нас тянет туда, куда не надо. А потом  бывает поздно сожалеть о случившемся.

Когда я вернулся с мокрыми еще волосами, все уже читали стихи и пели.
К счастью, читали немного. Пели. Замечательно пела Анистратенко. Звонкий пафос учительницы странно дополнялся грустной самоиронией.  Я, было, решил подпевать, но стоявший рядом Убыб, чувствительно ткнул меня под ребро. Напомнил, что я не пою, по жизни! Другие, однако, подпевали козлиными голосами.
- Это разве пение? – ворчал Убыб.
- Не переживай, скоро Диневич присоединится - тогда и споем!– отвечали ему.
«Женя? Райзер?» – переспросил я взволнованно. Щеки мои вспыхнули, как от искрящей проводки. Я поспешно затоптал пламя. Никто ничего не заметил.

Напевшись, разрозненными группами отправились в сторону стадиона – жечь костры.
На стадионе группы стали вяло и неспортивно переругиваться. Фима Жиганец, в самых изысканных выражениях, пообещал полковнику Крейку по мордасам.
«Ударь! Ну, ударь! Не ударишь!» - подначивал тот.
Воодушевленный всеобщим вниманием, Фима таки ударил.
Крейк, которому этого только и надо было, запрыгал кругами в странном воинственном танце, напоминающем лезгинку. При этом он непрерывно выкрикивал «ана, ана, ана » будто для завершения сходства. Я не сразу догадался, что он призывает кого-то на помощь.
Не кого-то, Анну Систер призывал бешенный полковник. Сбывались самые худшие мои опасения.

Анна Систер оказалась быком порядочного размера, с характерно приплюснутым рваным носом. Стадион охнул! Один лишь Фима не хотел видеть приближающегося к нему со спины возмездия. Не долго думая, Анна смазал Фиму по ушам так, что голова несчастного затрещала спелым арбузом. Поэтессы взвизгнули. Поэты потупились.
Помня о предчувствиях, я держался в сторонке. Фиму убивали. Кто-то бросился на выручку. Кто-то наперехват. «Да разнимите же их!» - воскликнула Лена Моревна.

На какие только глупости не сподобимся мы ради одного поощрительного взгляда нежных рыжих женщин! Белым голубем мира я упал в гущу схватки, и попал, как кур в ощип … Мне трудно продолжать! Это слишком еще свежо. Не спрашивайте! Ради бога, ни о чем не спрашивайте!

Но если вы, жестокий вы человек, будете настаивать и любопытствовать: «Как оно было, в Липках?». Я молча укажу на подбитый глаз, вздохну тяжело, и добавлю, еле ворочая языком: «здравствуй Липки, здравствуй и прощай!»