Жертва Victim Nicole Blackman

Почувствовав движение машины, я открываю глаза.
Воздух чернильно-черный, чугунно-черный, черно-черный.
Запах бензина, масла, животных.
Я в кузове.

Мои запястья и лодыжки связаны.
Лента заклеивает рот,
она почти закрывает мой нос,
но я могу свободно дышать.
Наверное, я была здесь несколько часов,
все связано крепко, и моя голова ударяется,
как будто кто-то барабанит по фарфору.

Машина останавливается.
Он выключает мотор – но ни звуков транспорта не слышно,
ни звуков людей. Ни ветра. Где бы могло не быть ветра?
Я поворачиваю голову к звукам,
как люди смотрят на радио, когда случается что-то ужасное.

Мои ладони потеют. Где я?
Кузов скрипит, когда он открывает его, и солнце слепит меня.
Он выглядит почти как безликий Иисус, окруженный светом.
Он вытаскивает меня из кузова и ударяет моей головой о дверь.
Я пытаюсь закричать, но вместо крика выходит мычание.

Он тащит меня, почти стоящую, по грязной дороге в дом.
Я не успеваю заметить другие дома, а этот выглядит как ферма.
Дверь захлопывается за мной, и я чувствую сильное, сильное давление внутри.
Все правила изменены здесь.

Меня тащат вниз по проходу как мешок, я ищу телефон, другие двери.
Ничего, кроме непокрытого пола и коричневых коробок в комнатушках.
Он тянет меня в ванную,
и моя голова почти трескается, когда он вдавливает меня в пол.
Наклоняет голову и всматривается в меня,
как будто я была зверьком, потом выходит.

Я лежу там долгое время, пытаясь избавиться от ленты.
Мои глаза слезятся, я не издаю ни звука.
Я не могу встать и продолжаю кататься туда сюда, пытаясь не шуметь.

Я должна заставить его говорить со мной.
Если я смогу убрать эту штуку с лица, то я смогу говорить с ним.
Я скажу ему свое имя.
Ты убивал других женщин здесь?
Я думаю, у тебя их сотни, на гвоздях
висят на стенах, свешиваются с вентиляторов на потолке,
качает мертвых летний ветер.

Почему ты похитил меня?
Если бы я осталась до конца в библиотеке,
я была бы там на двадцать минут дольше, и
может быть, со мной было бы все нормально.
Я бы спешила домой с охапками книжек в руках, как ребенок,
и разбрасывалась бы оправданиями.
Извините, что я опоздала.

А ты бы все равно дождался меня?
А ты бы похитил другую женщину?
А я бы прочитала про нее в газете и сказала
бог ты мой, я была там этой ночью…
и позвонила бы в панике своим друзьям.
Рассказывая им, как сильно я их люблю,
как будто у меня не будет другой возможности.

Интересно, что там сейчас делают. Развешивают объявления.
Показывают мое фото в вечерних новостях. Звонят старым друзьям.
Может быть, я еще не считаюсь пропавшей.

Моя семья развалится, а родители сойдут с ума. Медленно.
Мой брат притихнет на похоронах и добьется, чтобы гроб был закрыт.
(Я даже никогда не говорила, как я хочу быть похоронена, когда умру.)

Может быть спустя годы, они найдут мой скелет
здесь на полу, и им пригодится карточка дантиста, чтобы опознать меня.
Моя семья скажет: “Теперь мы хоть знаем.
Мы всегда надеялись, что она где-нибудь живая.
Мы только надеемся, царствие ей небесное.”

Когда я сплю, я вижу сумасшедшие сны – я летаю над полями.
Я не думаю, что я сплю больше двадцати минут, и когда я просыпаюсь,
чувствуется, как будто я под тяжелым одеялом. Я все еще тут.

Когда я просыпаюсь, я слышу собаку, лающую вдалеке,
и мне кажется, что я у родителей в Южной Калифорнии.
Когда я открываю глаза, между ними приставлено дуло.
Я никогда не выйду замуж.
Я никогда не буду матерью.
Я никогда не поеду в Европу.
Я никогда не научусь играть на пианино.
Я никогда не напишу книгу.

Последнее, что я слышу, это щелчок.